В труппе «Современника» я числюсь в категории «приглашенные актеры». Как-то еще в самом начале спросил Галину Борисовну:
— Можно прийти на сбор труппы?
— Саша, никогда больше меня об этом не спрашивай. Запомни — это твой дом.
Мы с Галиной Борисовной были в очень теплых отношениях. Делились наболевшим, к ней в кабинет можно было зайти в любое время. Ее неожиданный уход — невероятная потеря. Любое слово лишнее, выразить эту боль невозможно.
На последнем своем дне рождения, после того как Михаил Ефремов, которого она всю жизнь обожала, прочитал свои стихи «На переправе не меняют мать. Менять-то надо многое, бесспорно. Проблема в том, что не на что менять...», она сказала, обращаясь к молодым актерам труппы: «Для вас я даже встану!» И поднялась со своего инвалидного кресла... Мы аплодировали, радовались, в голову не приходило, что больше ее не увидим.
Я был в аэропорту, когда позвонила завтруппой и сообщила, что Галины Борисовны больше нет. На похороны не попал, придумав себе оправдание: мол, запомню ее такой, какой увидел в последний раз. На самом деле я мог сдать билет, остаться в Москве, проститься. Но в предновогодние дни понял, что потом вовсе не улечу, а в Америке семья...
— Александр, если в вашей насыщенной жизни выделить главные повороты, то сколько их?
— Главный поворот — это мое ленинградское детство. Хотя родился я в Болгарии, но провел там всего двадцать три дня. Следующие восемь лет выпали на Питер. Мы жили недалеко от Мариинки, на Малой Подьяческой у Львиного мостика. Впятером в пятнадцатиметровой комнате в коммуналке коридорной системы. Мама, папа, я и две бабушки — мама отца, баба Лена, и ее родная сестра Рахиль. Бабки, несмотря на нежную привязанность, часто называли друг друга идиотками. Мамины родные пропали в оккупации, она никогда не говорила на эту тему. Взрослые любили друг друга и все вместе — меня. Уверенность в том, что я хороший, появившаяся в глубоком детстве, всю последующую жизнь придавала внутреннюю силу. Если дома меня и ругали, то с оговоркой, что хороший мальчик такое делать не может.
Мне было года четыре, когда в детском саду воспитательница замахнулась линейкой:
— Ты дрянь, Алик!
Я вскочил на стол и заявил:
— В советской стране детей не бьют. А я хороший!
