Я готовился к выходу в сборном концерте, посвященном то ли Новому году, то ли Восьмому марта. Дверь распахнулась, и в гримерку влетели четверо угрюмых ребят. Они переодевались быстро и деловито, как перед сменой в литейном цеху. Надев костюмы и улыбки на лица, квартет выскочил на сцену, отчебучил номер, выстроенный, обкатанный уже тысячу раз, а потому ладно скроенный и лихой. Зал смеялся, долго хлопал. Парни выдали заготовленную бисовочку и нырнули обратно в гримерку.
— Ты и правда сын Стржельчика? — спросил, запинаясь и смешно подмигивая, один из них — Илья Олейников.
Ходила по Питеру такая сплетня, а я не разочаровывал.
Но в этот раз почему-то сказал правду:
— Не-е-е, я сын Николая Второго.
Илья уже был известным, а обо мне могли лишь сказать, что служу в лучшем питерском театре. Кто я и как зовут, знали единицы. Впрочем, факт работы в Большом драматическом украшал любого актера. Украшал ли я театр, не знаю. Вряд ли. А эстрадника Олейникова вместе с партнером Ромой Казаковым не реже двух раз в год показывали по телевизору. Фразу «Вопрос, конечно, интересный...» из их скетчей помнят по сей день.
«Почему Олейников выступает с квартетом и где Казаков?» — подумал я в тот вечер, но спросить не решился.
Не слышал еще, что Рома сгорел от рака за пару месяцев. Илья очень ему помогал, маялся, что знает о болезни, а Казаков нет. Эта ситуация зеркально повторится у нас с Илюшей...
Лелик не раз признавался мне, что он актер, категорически не умеющий работать один. Поэтому для него смерть Ромы стала двойным ударом. Он потерял не только друга, но и партнера. И вынужденный искать себе новое применение, оказался лидером квартета.
Я еще пересекался с лихой «четверкой» за кулисами, а потом уже встретился с одним Ильей на фильме «Анекдоты» режиссера Виктора Титова. Мы обнялись как старые приятели, хотя по-прежнему ничего друг о друге толком не знали.
У каждого из нас был пунктик — как бы проникнуть в кино. Илья комплексовал куда масштабнее: у эстрадного артиста шансов попасть в кадр меньше, чем у драматического. Тем не менее не снимали нас одинаково. Мы любили кино больше, чем оно нас, и промучились этой неразделенной страстью почти всю жизнь.
Помимо Стржельчика, я похож на всех царей сразу, и в «Анекдотах» мне предложили роль царя: не то Николая Первого, не то Александра Первого — по количеству текста совершенно не принципиально, кого именно. А Илюша играл Максима Горького. Наличие усов, парика и соломенной шляпы создавало удивительное портретное сходство, которое мы обыгрывали впоследствии в «Городке».
В качестве сюжетной основы Титов использовал известные анекдоты про персонажей, которыми обычно бывает населен сумасшедший дом, — Василия Ивановича и Петьку, Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина.
Актерам, игравшим двоих последних, мы завидовали черной завистью: про них сочинили гораздо больше анекдотов, чем про царей и буревестника революции. В ту пору про пролетарского классика гуляла одна банальная байка, известная всем со второго класса, когда Ленин говорит Горькому после поцелуя с таким «голубым» прищуром: «А вы, Алексей Максимович, не горький, вы сладкий, вы о-о-очень сладкий». На что Горький отвечает нечленораздельным междометием. Вот и вся Илюхина роль, и он мне тоже завидовал — моя реплика в фильме была длиннее. Я произносил четыре строчки непонятного текста про Ленина на французском языке. Тирада заканчивалась веским русским определением «м...к». «Ты первый артист в истории советского кино, в кадре сказавший ЭТО!»
— восторженно восклицал Илья. Каюсь: да, именно я заложил не лучшую традицию в отечественном кинематографе, которая впоследствии стремительно набрала обороты.
Хотя слов в фильме у нас практически не было, режиссер требовал постоянного присутствия на съемочной площадке. Приходилось то стоять, то сидеть на втором или третьем плане. Людей зачастую объединяет одно из двух чувств — любовь или ненависть. Наша дружба зародилась из жгучей неприязни к нашему месту в картине. Мы с Ильей, как два неудачника, держались друг друга: без конца болтали на перекурах.
Десятого июля, в мой день рождения, была обычная съемочная смена. Я принес в сумке водку и нехитрую закусь, словом, проставился.