— Сразу видно, что вы не местные. Меня вся Одесса знает. Я директор «Привоза», главного рынка...
Творческая интеллигенция доходам и возможностям «крутых» завидовала. Ролан Быков рассказал как-то такой анекдот: «Пациент в сумасшедшем доме требует отдельную палату и особое внимание. Главврач спрашивает санитаров, с чего бы это. «Говорит, что он директор комиссионного магазина», — отвечают те. «Гоните его в шею в общую палату, — смеется главврач. — Я его знаю. Это обыкновенный профессор Московского университета. Просто у него мания величия!»
Когда Пугачева возвращалась с концерта на большой площадке, например из «Лужников», публика, заполнявшая до отказа огромный стадион, была убеждена, что артистка уходит домой с мешком денег. На самом деле за одно отделение советская власть платила Алле восемь рублей, а за два — шестнадцать.
При этом билеты стоили от трех до десяти рублей, а у перекупщиков еще дороже. Так что, отпев целый концерт, Пугачева не всегда зарабатывала на билеты на собственное выступление!
Я ей все время говорил:
— Пиши песни сама.
И приводил в пример своего товарища — композитора Давида Тухманова, который всего за один день Девятое мая зарабатывал на два автомобиля «Волга». Тогда автор музыки и автор текста за одну песню получали по семнадцать копеек, но эта ничтожная сумма, помноженная на количество ресторанов и других площадок, где исполнялся какой-нибудь хит, к примеру «День Победы», в итоге превращалась в приличный гонорар.
За тем, чтобы авторов никто не обманывал, следило Всесоюзное агентство по авторским правам — ВААП.
Но Пугачева всячески уклонялась от занятий композиторским творчеством. Она стеснялась.
— Да кому это надо? И что потом делать с этими песнями? Ну, спою на концерте, по семнадцать копеек за штуку, но ни телевидение, ни кино их не возьмет. Кто мне даст записать эти песни и поставить в эфир? — отвечала Алла.
Я от нее не отставал. Подсовывал тексты хороших поэтов, читал стихи, которые так и просились на музыку.
И вдруг свершилось.
— Саш, я тут кое-что написала. Может, послушаешь? — это было в квартире ее родителей.
Когда Кристинка с бабушкой пошли на кухню ужинать и мы остались вдвоем в комнате, Алла села за пианино и застенчиво продолжила: — Это все, конечно, непрофессионально, так, лабуда какая-то получилась. Не всерьез...
И запела девяностый сонет Шекспира в переводе Маршака, мое любимое стихотворение:
Уж если ты разлюбишь —
так теперь,
Теперь, когда весь мир
со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих
потерь, Но только не последней
каплей горя!..
— Пугачевочка, — восхитился я, послушав песню, — это гениально!
Алла зарделась от удовольствия.
А я был так рад, что даже закрыл глаза на то, что она слишком вольно обошлась с «Вильямом нашим, Шекспиром», заменив в последней строчке «твоей любви» на «моей любви». Это меняло смысл стихотворения, но можно было смириться. Дело ведь сдвинулось с мертвой точки!
Вторую песню Алла написала на стихи Кайсына Кулиева «Женщина, которую люблю». Правда, опять переделала текст на «Женщина, которая поет». Но после «редактирования» Шекспира это была уже сущая мелочь. И текст был написан от лица мужчины, а исполнять песню должна была женщина.
