Я никогда не называл ее мамой. Может быть, только когда произносил самые первые слова. В детстве мы не много общались. А потом говорил мать или просто ма. Мог в шутку сказать: Кюнна Николавна. Позднее стал изобретать обращения типа Кюша или Кюка. Только спустя годы после ее смерти поймал себя на том, что рассказывая о ней, говорю мама. Почему? Не знаю. Может оттого, что уже сам стал отцом?
А в детстве единственным человеком, которого я воспринимал как родного, с которым чувствовал кровную, неразрывную связь, была Бабуся. Так я называл мать Кюнны Татьяну Николаевну Игнатову. Она была маленькой, сухощавой, очень энергичной. И почти слепой. В молодости профессионально танцевала. От этого прошлого ей досталась ранняя пенсия и жуткая подагра, поэтому ходить Бабуся могла только в кедах. Я жил с ней в маленькой комнате. Другая, побольше, в квартирке на 2-й Фрунзенской принадлежала матери. Заходить туда я старался как можно реже, она казалась мне какой-то холодноватой.
Вообще-то родился я в Староконюшенном. Потом переехал к бабушке Тале, которая по отцу. Таля — Наталья Сергеевна Панова — хоть и родом из дворян, была убежденной коммунисткой, но в самом лучшем смысле. Была она директором знаменитой школы-интерната № 12 города Москвы. И жила в том же здании.
Полное название школы звучало так: «Базовая школа-интернат № 12 Академии педагогических наук и Института художественного воспитания». Располагалась она сразу за Шаболовским телецентром. В начале шестидесятых это была целая страна с фонтаном «Золотая рыбка», яблоневым и вишневым садом, зарослями благоухающего жасмина, скрывающими окна первого этажа, липовыми аллеями и спортивными площадками. А само массивное здание ничем не было похоже на типовые школьные постройки. Выстроено по индивидуальному проекту: высоченные потолки, колонны, лестницы «под мрамор».
В нашей школе училось немало детей известных родителей: дипломатов, космонавтов, артистов, спортсменов. Навскидку вспомню Наташу Попович — дочь космонавта и прославленной летчицы. В моем классе учился Митя Золотухин — сын Льва Золотухина и Виктории Завгородней, тоже артистов МХАТа. Мы дружим до сих пор. Я считаю, что он сыграл лучшего Петра Первого за всю историю фильмов о царе. Как в полотне Сергея Герасимова «Юность Петра» и «В начале славных дел», так и в сериале «Россия молодая».
Бабушка Таля меня баловала. Мать бывала у нас в гостях. Отношения с бывшей свекровью у нее, во всяком случае внешне, были вполне сносными. Там она иногда пересекалась с моим отцом, Вячеславом Глебовичем Соколовым, которого я звал батей или Глебычем. У него уже была другая жена. Общались они с Кюнной совершенно нормально, можно было подумать, что встретились два добрых друга. Но я не помнил их вместе, поэтому не воспринимал как общую семью.
Так я прожил и проучился до третьего класса. Потом переехал к матери на 2-ю Фрунзенскую. От бабушки Тали по отцу — к Бабусе по матери. Она тоже ужасно баловала меня. Маленькому наглецу покупали все, что он клянчил. Именно «клянчил», так говорила мать и ужасно ругалась из-за этого с Бабусей.
У Кюнны я не клянчил никогда. Она это ненавидела. Бабуся часто просила не рассказывать матери об очередной покупке, и мы ее прятали. А потом, когда Кюнна спрашивала: «Откуда?» — говорили, что это куплено давным-давно. Мать устраивала Бабусе скандал, а я закатывал истерику. Делал это постоянно лет до десяти. Потому что мать пыталась меня воспитывать. Но я был уже безнадежно упущен. И когда начинали строго что-то объяснять, запрещать, наказывать — сразу следовала истерика. Бабуся металась, кричала, что я очень раним, у меня плохие нервы... Бедная Бабуся. Знала бы она, что я просто научился себя накручивать, начиная шмыгать, жалеть себя, и потом валился на пол, колотя по нему руками и рыдая на весь дом. Это работало: мать уходила из комнаты, а Бабуся меня утешала, я успокоенно начинал «гыкать», и она шептала, что скоро мы пойдем и купим то, что я просил.
Но однажды все пошло не так. У матери в гостях была какая-то строгая подруга. Когда я начал очередную истерику, Кюнна вышла из своей комнаты вместе с ней со словами: «Сейчас мы будем тебя сечь». Бабусю они куда-то изолировали. Подруга меня держала. Я орал как резаный. Орал не от боли — от обиды и бессилия. От натуги меня стошнило. Мать, скорее всего, страшно испугалась, но виду не подала, хотя экзекуцию прекратила. После этой истории я поистерил еще пару раз, чтобы не подумали, что меня испугали, и стал сводить истерики на нет. А потом в нашем доме начал появляться Вэ-Вэ.
Вэ-Вэ — Владимир Вячеславович Белокуров, народный артист СССР, которого знала вся страна по ролям многочисленных шпионов, а еще — боцмана из «Полосатого рейса», шофера из «Королевы бензоколонки» и, конечно, Валерия Чкалова. Но я «Чкалова» не смотрел, во МХАТ, где он был ведущим артистом, не ходил, и Белокуров для меня был просто чужим человеком. Он совершенно не старался привлечь мое внимание.
