Виталий Хаев: «Еще неизвестно, как сложилась бы моя судьба со старым носом»

«Мой персонаж был изначально прописан голым. Спектакль ставил болгарин Явор Гырдев. У них в Европе уже давным-давно все бегали голышом по сцене, и зритель к этому приучен. А у нас не было ничего подобного. Сыграли несколько спектаклей. Потом ко мне подошла завтруппой и сообщила: «Режиссер уехал, а бабушки-зрители берут бинокли, чтобы убедиться в истинности вашей наготы. И вам лучше будет одеться, чтобы они все же следили за сюжетом». Я с радостью надел штаны, и от этого смысл пьесы никак не изменился», — рассказывает актер Виталий Хаев.

— Виталий, мы с вами говорим спустя год после сообщений в интернете о вашей безвременной кончине…

— В интернете много чего про меня пишут. Например, что мама Виталия Хаева калмычка, тогда как она русская, ее фамилия — Победоносцева. И да, какое-то время назад я с удивлением увидел сообщение о своей кончине — как положено, с рассказом о творческой деятельности, с фотографиями… Мне остается только считать это хорошей приметой. (Cмеется.)

— Пока в интернете пишут, вы снимаетесь. В августе в прокат выходит новый фильм с вашим участием под названием «Топо­ли­ный пух». Так и хочется добавить — «жара, июль». Там про жару и про июль?

— Почти. Я подозреваю, что именно такие ассоциации, по замыслу авторов, и должны возникнуть у зрителя. Это веселая комедия, снятая специально для лета. Неслучайно фильм выходит в августе. Люди в кинотеатрах отдохнут, почувствуют легкость и беззаботность, которые присущи отпускному периоду. Там три новеллы, у каждой своя линия, но, конечно, они объединены общей мыслью. Фильм веселый, это я точно знаю. Хотя целиком его еще не видел и общего результата пока оценить не могу.

— Кто ваши партнеры по фильму?

— В главной роли там снялся известный комик Антон Лапенко, но у нас с ним была только одна общая сцена, где мы и познакомились. Еще играет Аглая Тарасова, но главным моим партнером стал ребенок.

— На этот раз кого вы играете — бандита, олигарха, военного?

— Если вы намекаете, что мои персонажи только такие люди, то это устаревшая информация. Я снимался более чем в 110 фильмах. При этом военных сыграл раз десять и олигархов столько же. Да и то часто в персонаже главное не что он олигарх, а, допустим, его родительская функция. В сериале «Бывшие» мой герой в большей степени отец своей дочери, муж своей жены, чем бизнесмен. Это не про олигархов, а про внутрисемейные отношения, мой персонаж с тем же успехом мог быть кем угодно, ничего бы не изменилось. Великим врачом, например. Так что у меня нет никакого амплуа. Я думаю, у нас в России ни у кого нет жесткого амплуа. По крайней мере, я не могу назвать ни одного такого артиста. Вот на Западе — да. Например, думаю, Луи де Фюнес был настоящий комик. Хотя, возможно, у него были и романтические герои, но, скорее, в театре.

— Но вы же не будете отрицать, что ваша брутальная внешность наводит режиссеров на мысль именно так использовать вас в кино?

— Про собственную брутальность мне трудно судить, но если, например, спросить моих друзей, какой я в жизни, то они ответят, что я спокойный, веселый, добрый, нетребовательный и даже нежный. Я сам могу добавить, что еще я замкнутый и ленивый. Именно так, лениво, складывалась моя кинокарьера в молодости. Пока однажды какие-то два хулигана, проходя мимо, не ударили меня кастетом по носу и не сломали его. Руки у меня были заняты пакетами с продуктами, я не смог ответить, и мои обидчики просто ушли. А последствия остались.

Мой нос сдвинулся сам и «сдвинул» моих персонажей в сторону бандитов и маньяков. Кроме этого я стал лысеть и решил просто побриться наголо. Это, видимо, тоже сыграло на руку моему кинообразу. Режиссеры стали активнее снимать меня, но видели во мне только бандитов, боксеров, потом олигархов, которые со временем из них выросли. В какой-то момент я понял, что застрял в череде отрицательных персонажей. И стал отказываться играть бандитов.

— Когда вы говорите: карьера лениво развивалась, имеете в виду главную роль в фильме «Место на земле»? Вы там совершенно неузнаваемы…

— В том числе. Фильм, который вы упомянули, из разряда «кино не для всех», эксперимент, где я играл хипаря. В молодости же все нестандартное притягивает. Насколько я знаю, режиссер картины Артур Аристакисян до этого снял только один документальный фильм «Ладони» и вторым стал этот, больше он ничего не снимал. Поскольку мы были молодыми артистами, готовы были сниматься в чем угодно. Критика не очень хорошо восприняла «Место на земле». Члены жюри фестиваля даже выходили из зала со словами: «Смотреть это физио­логически невыносимо». Я же помню только, что моей партнершей была великолепная Нонна Гришаева. И еще один смешной случай вспоминается. Снимали мы в Булгаковском доме, на Патриках. Там собирались все хипари России, пили, курили. И к нам по воскресеньям приходил какой-то священник, топал ногами и ругался на нас. А этажом ниже снимала квартиру девочка — студентка Школы-студии МХАТ. И в одно прекрасное утро пришел этот священник и так топнул ногой, что провалился прямо на кровать этой удивленной девочки. Больше мы его не видели... Но самое приятное мое воспоминание об этом проекте — то, что я был моложе и худее.

— Кстати, вы занимаетесь своей внешностью?

— Я вполне собой удовлетворен. Когда немножко прибавляю в весе, иду в зал. Правда, во время съемок в сериале «Праздники» моя партнерша Мария Аронова сказала: «Ты так похож на моего мужа, только он худее». До сих пор думаю, не имела ли она в виду, что я толстый. (Cмеется.) Специального ничего не делаю. Массажи, уколы, маникюр — это не для меня. Кто-то, конечно, что-то делает, но это зависит от человека, а не от профессии. Ботокс же, наверное, не только актрисы себе вкалывают? Так поступают определенным образом устроенные мужчины и женщины. К коим я не принадлежу.

— Удивительно, что постельные сцены в ваших работах появились, когда вы уже потеряли волосы и приобрели «боксерский» нос…

— Постельные сцены мне стали давать почему-то после пятидесяти лет. Может, подумали, что я уже безопасен для партнерш. (Cмеется.) Были, конечно, и смешные случаи. В сериале «Партия» я сыграл эротический эпизод, который не забуду. Вместо бурятской актрисы, которая отказалась раздеваться, пригласили дублершу. Лежу в кровати, она садится на меня верхом. Снизу юбка, поэтому мне ничего не видно, но тут она вдруг снимает футболку, и… меня немного повело. Вдруг чувствую щелчок по лысине. Она строго говорит: «В глаза смотрите, так проще будет»… А самая первая моя постельная сцена — в сериале «Бывшие». На съемке я так волновался, что чуть носки не слетели. Для моей партнерши — Сони Лебедевой — это тоже был первый такой опыт. Я от волнения еще и имя ее забыл. Спрашиваю режиссера: «Слушай, как ее зовут?» — «Соня». Поворачиваюсь, а она стоит рядом. Конечно, Лебедева разозлилась: «Что?! Ты не знаешь, как меня зовут?! Мы виделись неделю назад! Я всю ночь готовилась к этой сцене, белье выбирала, переживала, а ты даже не помнишь мое имя?!» И, видимо, от злости она так хорошо сыграла, что все смотрели только на нее, и никто не увидел, как я зажат. Помню, я требовал майку, чтобы прикрыться.

Сейчас для меня что постельная сцена, что драматическая. Для артиста-профессионала нет тут никакой разницы. Одна из его обязанностей — актер должен быть готов раздеться до определенного предела, это профессия.

— И даже до конца, что вы и сделали на сцене Театра Наций…

— Да, в спектакле «Киллер Джо». Мой персонаж был изначально прописан голым в пьесе пулитцеровского лауреата американца Трейси Леттса. Спектакль ставил болгарин Явор Гырдев. У них в Европе уже давным-давно все бегали голышом по сцене, и зритель к этому приучен. А у нас не было ничего подобного. Чистой воды эксперимент! В России не очень приветствуется, когда человек так выходит на сцену. И одно дело — женщина с красивой фигурой, а другое — мужчина. Мою партнершу Юлию Пересильд, которая в таком первозданном виде ходила по сцене минут десять, очень спокойно воспринимали.

— Как я понимаю, для вас долго это не продлилось?

— Ну да, несколько спектаклей. Потом ко мне подошла завтруппой и сообщила: «Режиссер уехал, а бабушки-зрители берут бинокли, чтобы убедиться в истинности вашей наготы. И вам лучше будет одеться, чтобы они все же следили за сюжетом». Я с радостью надел штаны, и от этого смысл пьесы никак не изменился. А до этого даже критики обсуждали не постановку, а исключительно мое «достоинство». Ну нет у нас культуры такой! Зритель приходит радоваться, отдыхать, пускай даже на серьезные спектакли. При чем тут гениталии? Мировые режиссеры, конечно, показывают их в кино, но это всегда делается для чего-то. Я считаю, что на сцене нет необходимости в подобном.

— А что по поводу мата? В фильме «Изображая жертву» ваш персонаж обильно использовал обсценную лексику. Как вы к этому относитесь?

— До того, как Кирилл Серебрен­ни­ков снял фильм, он поставил в МХТ пьесу с таким же названием. Когда мне ее принесли, я попросил драматургов убрать хотя бы пару слов. Но братья Пресняковы, авторы пьесы, ответили: «Виталий Евгеньевич, если здесь уберешь хотя бы одно слово из трех букв, то получится мат. А если оставить, как написано, это будет словесный джаз». Впрочем, примерно в то же время в МХТ шел спектакль, где вообще все время, с начала до конца, со сцены говорили матом.

Помню, на премьеру «Изображая жертву» на Малой сцене МХТ пришла интеллигентная женщина с пучком на голове, сидела в первом ряду. Во время моего матерного монолога, который длился 12 минут, она закрыла лицо руками и стала кричать: «Прекратите, пожалуйста, прекратите!» Как будто я расстреливал ее из пулемета. Это была революция в театральном мире. Великолепная актриса Алла Покровская потом мне сказала: «Что-то похожее творилось на первых спектак­лях «Современника».

У кого-то мат проскакивает, кто-то вообще исключительно на нем говорит. А для кого-то это единственный аргумент, иначе не поймут. В фильме, как и в спектакле, дело не в том, что люди просто ходят и ругаются матом, потому что по-другому разговаривать не умеют. Этот монолог — крик души, отчаяния, и это его оправдывает. Но тогда было другое время, другая страна. А сейчас мат на сцене и в кино уже не требуется, и без него можно передать мысль. Думаю, это просто была мода, которая прошла, — и хорошо, что мат у нас сейчас запретили.

— Сериал «Праздники» продлен на второй сезон, идут съемки. Для актера «входить в одну и ту же воду дважды» сложнее или проще?

— Хочется уточнить, чтобы зритель ничего не путал: сначала снимали первый сезон сериала «Праздники», а уже позже одноименный фильм. Второй сезон сериала был предрешен еще изначально, и сейчас мы уже заканчиваем работу над ним. Согласен, в одну и ту же воду дважды не входят, но возвращаются в свою семью. Поскольку, когда снимаешься в сериале, ты проводишь очень много времени, почти полгода, вместе с невероятными партнерами по проекту, с целой съемочной группой: это и художники, и костюмеры, и звукорежиссеры, и осветители. Это большая команда людей, с которыми мы очень сдружились еще на съемках первого сезона, а потом и на фильме «Праздники». Вскоре состав съемочной группы практически полностью перекочевал во второй сезон, так что это не было входом в одну и ту же воду. Это скорее возвращение в некую слаженную и доброжелательную семью, с которой очень легко, позитивно и приятно работать. Для меня приезжать на съемочную площадку — просто счастье!

— И вообще новый сезон должен чем-то новым удивлять зрителя? Если да, то чем удивят «Праздники-2»?

— Не хотелось бы раскрывать какие-либо тайны по поводу нового сезона, но я думаю, что он будет гораздо острее, потому что первый сезон был более лайтовый, спокойный и смешной. Во время съемок первого сезона мы думали, что это какой-то динамичный сериал, однако со вторым сезоном я понял, что первый будет отдыхать, поскольку наши гениальные авторы (Дмитрий Ковалев, Денис Шенин) добавили туда намного больше «перца», острых семейных конфликтов и разборок, которые стали более глубинными. Мне кажется, что второй сезон будет гораздо динамичнее и интереснее, чем первый. В этот раз будет 20 серий вместо 16, у них очень хорошие тексты, которые невозможно плохо сыграть. Самое главное, в них по-прежнему отсутствует пошлость. Авторам сценария удается находить смешное в простых, человеческих и нормальных вещах, и в них нет пошлости и юмора ниже пояса. В этом плане они большие молодцы.

— Виталий Евгеньевич, в какой-то момент вы решили покончить со сценой и ушли из Театра Наций. Почему?

— Специфика этого театра такова, что в нем работают приглашенные артисты — на каждый спектакль каждый режиссер приглашает команду. Это творческое содружество разных режиссеров из разных театров, объединенных Евгением Витальевичем Мироновым. И обычно артист занят в одном спектакле. Мне посчастливилось работать в трех, потому что три режиссера пригласили меня туда. В спектакле «Figaro. События одного дня» Серебренникова я работал двенадцать лет — именно столько он шел в Театре Наций. Целый цикл жизни. За это время у всех актрис, кроме Ахеджаковой, родились дети, даже не по одному. Девушки менялись, уходя в декрет, и у нас даже появилась такая шутка: «Спектаклю «Фигаро» требуется артистка. Беременность гарантируется». Когда спектакль решили закрыть, актрисы очень переживали, расставаться было сложно. У меня и самого случился нервный припадок — на последнем спектакле я «раскололся» в финале. Начал истерически смеяться за три фразы до конца и не мог остановиться… 

Так — и радостно, и грустно — закрылся этот проект. Так же в свое время закончился срок спектаклей «Женитьба» и «Киллер Джо». Просто пришло время. А в результате я ощутил усталость от театра, он забирает слишком много эмоциональных и физических сил. Не было никакого повода, просто я доиграл последние спектакли, а когда их сняли с репертуара, сообщил, что пока ничего другого брать не буду, вот и все. Мы в прекрасных отношениях со всеми, я никого не подвел. У меня много съемок, и я решил работать в кино, где мне комфортнее. Возможно, просто почувствовал свой возраст, когда мне стукнуло 50 лет. Уверен, я правильно сделал, что ушел. Хотя осознаю, что теат­ральный период был одним из самых счастливых в жизни. До Театра Наций я еще в нескольких труппах работал. Главное — окружение, люди, материал. Если это доставляет удовольствие, то прекрасно. Если не очень, ты все равно встречаешься со зрителями, и это тоже прекрасно.

— Теперь, когда вам уже за пятьдесят, вы можете на правах мэтра позволить себе честно сказать своему коллеге, что его игра вам не по­нравилась?

— Это сложный вопрос, ведь люди искусства очень ранимые. Нервы оголены, и обидеть человека легко, тем более — незаслуженно. У него, может, полжизни ушло на это кино. И ты понимаешь — даже если у него что-то не вышло, зачем объяснять? Кроме того, все равно твое мнение частное, с ним кто-то согласен, кто-то нет. С другой стороны, лесть ничего хорошего не дает, только нагружает человека чувством собственного превосходства, которое мешает. Хорошая конструктивная критика полезнее, чем такое: «Как здорово! Молодец!» Человек от этого бронзовеет и превращается в памятник самому себе. Поэтому близким, которые разрешают мне это делать, я могу сказать: «Да, мне не понравилось». И обязательно объясню, по какой причине. Остальных не критикую. В актерской среде принято просто поздравлять, и все. Я стараюсь так и делать.

— А вы сами у кого можете спросить о своей работе? У детей, на­пример?

— Почти ни у кого. Дети вообще не смотрят фильмы со мной. Когда они учились в школе, как-то рассказывали: «Папа, одноклассники говорят, что видели тебя в кино и это было очень смешно». Я отвечал: «Ну да, но не твоего ума это дело».

— У вас два сына…

— Я как-то в интервью что-то рассказал про них, и дома получил головомойку. Считаю, что заслуженно. Оба сказали: «Вообще-то, папа, это наша личная жизнь. Прежде чем что-то сказать, ты должен был нас спросить, можно или нет». Не все дети хотят «приклеиваться» к своим родителям, и это верно, им нужно становиться на собственные рельсы. Если они сделают что-то в своей жизни, о чем стоит рассказать, вы, журналисты, сами их спросите. Так что я про них ничего не рассказываю.

— Но вы чему-то учитесь у них?

— Нет, ничему. Учу их пока я. И главное, чему я хочу их научить, — оставить меня в покое. (Cмеется.) Ну чему я могу у них научиться? Разве что они здорово помогают найти что-то в интернете. Как не ходить в банк, например, а просто нажать кнопку, чтобы перевести им денег: «Вот, нажми здесь, отец. Ходить никуда не надо, сиди лучше и учи текст». (Cмеется.)

— Наверное, они и научили вас пользоваться соцсетями, где вы однажды обнаружили, что мегапо­пулярны в Китае…

— Когда вышел фильм «Как я стал русским», у меня в комментариях появились какие-то иероглифы. Я пытался их переводить — там что-то про мафию, босса. Я стал их удалять. Тут в геометрической прогрессии на меня посыпались подписчики — по десять тысяч в день. А потом мне кто-то сказал, что в Китае фильм «Как я стал русским» очень популярен, занял второе место после «Игры престолов», а позже вышел и на первое. Я спросил китайского продюсера, почему именно мой персонаж экстравагантного миллионера им так интересен? Он ответил: «В Китае много богатых и властных людей, но так себя вести никто из них не может, они столько себе не позволяют, поэтому для них это отдушина». А молодые китайские девочки считали меня реальным олигархом и писали пачками — наверное, в надежде, что я их удочерю. (Cмеется.)

— Значит, китайцы вас высоко оценили. А сами для себя вы строгий судья в работе?

— Я всегда точно знаю, хорошо я сработал или плохо. Я максималист и сужу себя гораздо жестче, чем все остальные. Но также понимаю, что это мое субъективное, внутреннее впечатление. Поэтому прислушиваюсь к режиссерам, которым доверяю, но таких немного.

— Например, к Андрею Прошкину? Вы снялись у него в сериале «Пере­вод­чик». Это было до того, как вы подружились, или после?

— С Андреем мы познакомились гораздо раньше. До этого я снимался в его картинах «Миннесота», «Орда», «Орлеан». Потом он искал артиста на роль переводчика и пригласил меня попробоваться. И эта роль стала одной из самых любимых мною на сегодняшний день. Кстати, в «Переводчике» я играл самого Андрея Прошкина. Когда позже сказал ему об этом, он очень удивился.

— Один журналист написал, что вы сами напросились к Прошкину на эту роль. Это правда?

— Напросился я в «Орду» на роль князя. Позвонил Прошкину и сказал: «Я — твой князь!» Андрей ответил: «Ты в зеркало себя видел? Какой ты князь?» Я настоял: «Давай попробуем». И все получилось. А про «Переводчика» не помню, может, так и было. С некоторых пор, видя, как журналисты по-своему интерпретируют факты, я тоже стал выдумывать всевозможные версии событий. Однажды пришел на премьеру с молодой девушкой. Боже мой! Про фильм все забыли, и в прессе все фотографии были только с ней. Я звоню и спрашиваю: «А где про фильм?» Говорят: «Вы не понимаете, это самое интересное. Фильм никому не нужен, главное — кто с кем пришел, кто как одет, сплетни, в общем».

— Как я понимаю, эта публичность вам и не нравится в актерской профессии?

— Да, это единственная проблема, с которой я уже долгое время сталкиваюсь. Когда выходит фильм, у тебя исчезает личное пространство. В Москве еще ничего, народу много, можно спрятаться. А в городах поменьше ты всегда на виду, даже гулять не можешь спокойно. В Сочи, например, где я часто бываю, очки надевай не надевай, а посидеть не можешь спокойно — узнают и обязательно подойдут. Это обратная сторона известности. Хотя я с уважением отношусь к своим поклонникам и фотографируюсь с ними, особенно — с детьми. Понимаю, что для них это что-то важное — сфотографироваться с любимым артистом. Никто же не задумывается, что он уже двадцать пятый человек, который подошел ко мне. В итоге даже плавать в клуб я хожу ночью, когда там никого нет.

— Есть ли еще что-то, что вас напрягает в профессии? Не связываете ли вы с этим свои два развода?

— Я считаю, это несвязанные вещи. Полно артистов, у которых прекрасные семьи, и наоборот. Это зависит не от профессии, а от других составляющих — от характера, привычек.

— Хорошо, а были ли в вашей жизни негативные события, обернувшиеся впоследствии удачей?

— Я всегда хотел быть мореплавателем и в свое время пытался поступить в мореходное училище в Новороссийске, но недобрал баллов, пришлось стать актером. Если точнее, то после фиаско с поступлением я отслужил три года в военно-морском флоте и после возвращения решил пойти в театральную студию, чтобы ухаживать за девочками. Мне друг сказал, что там они самые симпатичные. «Только, — говорит, — выучи стихотворение». Так я поступил в Щукинское театральное училище. То, что со мной сейчас происходит, меня устраивает, но кто знает, может, я и олигархом был бы неплохим. (Cмеется.)

Это сложный вопрос, никто не знает точно, что для него лучше, а что хуже. И про нос то же самое — неизвестно, как сложилась бы моя творческая судьба со старым носом…

— А хотелось бы вам что-то изменить в нашей киноиндустрии?

— Да — сценарии. Часто бывают плохо выписаны отрицательные персонажи, зрителю непонятно, откуда они появились и почему. А я их играю много, поэтому мне хочется, чтобы они были живыми, рельефными. Но есть и хорошие сценарии. Например, «Папа, сдохни». Это жанр «черной» комедии, он у нас пока не очень прижился, мне кажется. Кирилл Соколов, недавно окончивший Высшие курсы сценаристов и режиссеров, сам написал сценарий и предложил мне сыграть папу. Это был такой треш с кучей убийств, морем крови. Пока снимали, я все время спрашивал Соколова: «Где здесь комедия?» Он отвечал: «Поверь, получится смешно». И во время просмотра в зале я уловил, что зритель считывает юмор. В последний раз подобный эффект я видел у Ларса фон Триера в фильме «Догвилль», где в конце уничтожают весь город, а зритель вздыхает с облегчением. Такая степень манипуляции сознанием, что какие-то вещи переворачиваются с ног на голову. В нашем фильме главная героиня всаживает нож в пузо герою, половина зала вздрагивает в испуге, а вторая половина хохочет. Моим партнером был Александр Кузнецов с таким же носом, как у меня, и с таким же отношением к интервью. (Cмеется.)

— Намек поняла, скоро заканчиваем… У вас сейчас есть мечта?

— Какая мечта? Вы что? Из разряда, хочется ли мне на Луну? В моем возрасте на Луну уже не хочется, хочется другого. Я не мечтаю, я работаю. В очередном сериале я уже снялся в 40 сценах, осталось 20, до утра надо выучить текст. Так что мечтать поздно — работы очень много. Нет, хотя есть одна: чтобы смена скорее закончилась.

— Видимо, и интервью тоже… Может быть, вы еще хотите что-то сказать нашим читателям?

— Главное, напишите, что я живой.