«Однажды Шатунов пергидроля хлебанул… Он думал, это вода, а в стакане — пергидроль для дым-машины. Юрка же не спросит, не понюхает — хлобысь, и у него хлопья изо рта пошли… Мы давай его промывать, «скорую» вызвали, но ничего, не сильно траванулся», — вспоминает музыкант и певец, участник группы «Ласковый май» Сергей Серков.
— Сергей, такой популярности, как у «Ласкового мая», не было ни у одного коллектива в истории отечественной эстрады. Какие случаи вспоминаются в связи с этим?
— Один раз поклонницы автобус с нами перевернули. За безопасностью на концертах «Ласкового мая» всегда милиция следила. После выступлений со стадионов и из концертных залов нас выводили по живому коридору из милиционеров. Но поклонницы прорывались. В тот раз, пока мы шли до автобуса, оцепление успешно противостояло поклонницам, но, когда мы сели и двери за нами закрылись, милиционеры расслабились, и толпа хлынула к нам. Автобус облепили, и мы с ужасом в окна наблюдали, как нас раскачивают, пока не опрокинули на бок. Слава богу, никто из коллектива не пострадал. Девочек, конечно, после этого оттеснили. Нас с Юркой Шатуновым, Андреем Разиным и Аркадием Кудряшовым вытащили и отправили в гостиницу на «Волге». А остальные остались дожидаться другого автобуса.
— Солистов в «Ласковом мае» было много, а телевизионных эфиров тогда у коллектива еще не было. И тем не менее вас все узнавали. Как так получалось?
— Я до сих пор не понимаю как. Но нас, конечно, узнавали. По городам мы только на такси передвигались. Но если надо было пройти по улице пешком, за спиной обязательно кто-нибудь попискивал, перешептывался. Эмоции не давали промолчать девчонкам.
— Юра тяготился этим?
— Нет. Юношеские понты брали свое. Сохранилось даже видео: наш автобус подъезжает к «Олимпийскому», и за кадром слышен голос Шатунова: «О, тормозни здесь, я выйду такой на понтах. Эх, люблююю!» Без охраны мы нигде не появлялись. Это были здоровенные парни из Печатников, спортсмены-тхэквондисты. Они и поклонников сдерживали, и расчищали для нас дорогу, и в номерах нас охраняли. Потому что к нам поклонницы нередко и в номера забирались — спускались по каким-то веревкам, по простыням. Чего только не было!
— Как гонорары тратили?
— Да не на что было тратить. Видики, плееры, шмотки, сигареты. Я часть денег родителям отправлял. Куда Василич (так в коллективе звали Шатунова) свои деньги девал — не знаю. Помню, в Йошкар-Оле мы были три дня — давали по четыре концерта в день! А номер у нас был президентский — четырехкомнатный, с конференц-залом. Мы с Василичем поехали в «Детский мир». Тогда только-только появились управляемые вездеходы на пульте управления, но еще на проводе. Накупили мы этих вездеходов, сделали в гостиничном номере трассу, расставили солдатиков в качестве препятствий — в общем, целую комнату завалили разными игрушками. Играли, играли, надоело. У кого-то был нож. И мы давай играть в ножички, кто больше воткнет. А кидали мы этот нож в мебель из красного дерева, которой был обставлен номер. Потом, естественно, наш администратор возмещал ущерб.
— Кто одел «Ласковый май» в джинсу?
— Никто специально не продумывал — просто это было писком моды и смотрелось круто. Мы с Юрой часто одеждой менялись. Допустим, у меня джинсовая безрукавка, а у него кожаная безрукавка. Ему надоест, предлагает: «Давай поменяемся». — «Давай». Закупались мы у фарцы. Стоило заехать в гостиницу в каком-либо большом городе, и через полчаса после заселения у нас в номерах уже тусовались фарцовщики — они знали, что у артистов есть деньги. На кроватях раскладывали шмотки, мы выбирали, примеряли… Иногда ездили на Рижский рынок, но там в основном были подделки, я такого не покупал. На рынке брал только сигареты. Помню, наш музыкант Игорек Игошин, как только оказался в Москве, купил себе на Рижском кроссовки «Рибук». Его потом долго стебали. А мне вкус привил ближайший друг, участник нашего коллектива Арвид Юргайтис. У нас общие знакомые были из Медведково, они нам привозили по заказу то, что мы хотели.
— Помните свои первые джинсы или джинсовку, как они появились?
— Когда осенью 1988 года основатель коллектива Сергей Кузнецов приехал в Оренбург, чтобы забрать меня в Москву, первым делом повез на местный рынок. Одел с иголочки: куртка теплая — пуховик, куртка-варенка, джинсы-варенки. Единственное, чего мы не нашли в Оренбурге, — это кроссовок. И получилось так, что в Москву я прилетел в модном новье, но в старых «томисах». Были такие а-ля кроссовки «томисы» с двумя полосками, тряпочные — они у меня, естественно, вдрызг были рваными от долгой носки. На следующий день мы улетели на гастроли, а когда вернулись в Москву, я уже сам себе на заработанные деньги купил оригинальные Reebok.
— Я знаю, что Сергей Кузнецов отпрашивал вас в Москву у отца.
— Да. У меня до сих пор в обложку паспорта вложена памятная бумага — расписка, которую Кузя написал моему отцу в 1988 году. О том, что обязуется следить за мной, моей безопасностью и образованием и с каждого концерта моим родителям будет отчисляться определенный процент от гонорара.
— Если у вас были родители, то почему вы оказались в интернате?
— Мой отец периодически садился в тюрьму за мелкое воровство. Мамы часто не было дома, тусовалась по подругам. А бабушка — старая, ей со мной накладно было, и она меня сдала в 4-й интернат в Оренбурге. Первый и второй классы я проучился там, потом на год меня перевели в нормальную школу, но за хулиганство вытурили оттуда. На уроке я нечаянно чуть однокласснику глаз не выжег. Баловался с недетской игрушкой — «пугач» называлась: трубка, резинка, порох… Сидел на уроке, щелкал под партой. А потом говорю соседу: «Смотри» — и щелкнул в сторону его лица, а пугач как хлопнет — видимо, в нем порох остался… Мальчишка схватился за глаза. Я испугался, убрал руки с пугачом под парту, и из-под парты повалил дым… «Серков, к директору!»
Я снова оказался в интернате — теперь под номером 1, отучился там год. А в 5-й класс меня перевели в интернат номер 2. Через год к нам назначили новую директрису из Акбулака Валентину Николаевну Тазекенову. С собой она, как я понимаю, подтянула своих любимчиков. Среди них был Юрка Шатунов. На уроке биологии его к нам завели. Зашел такой скромный, спокойный парень в спортивной шапке-петушке с сине-красно-белыми полосками. Посадили его через ряд от меня. Со временем мы подружились.
— Вы сказали, что в интернат Шатунов пришел такой спокойный, уравновешенный. А до этого он чуть ли не год был в бегах. Он никогда не рассказывал, почему бегал?
— Потому что свобода, романтика. Я сам бегал, по подвалам ночевал. Меня ловили, возвращали в интернат, обрабатывали от вшей голову, брили налысо. Я стоял под душем и сквозь слезы скулил: «Пацаны-ы-ы…» Душа рвалась обратно к беспризорникам.
— От голода и холода страдали?
— Нет, у нас все было в шоколаде. Подвал оборудованный — диван, свет. А чтобы помыться, мы на заводы проникали, в душ. У нас три завода было рядом: молокозавод, где мы молоком и мороженым затаривались, хлебобулочный — там мы булочки брали по три копейки, и хладокомбинат.
— Затаривались — это подворовывали?
— И подворовывали, и даром нам давали. Некоторые смены сами предлагали: «Берите, пацаны». Еще мы гаражи, сараи вскрывали — искали погреба с соленьями. Милиция нас ловила. У них в отделении была ленкомната — с решетками, но решетки на болтах. Мы один раз болты открутили и в форточку все — нырь! Нас второй раз поймали, посадили в камеры-карцеры два на метр, с такими стенами, о которые больно облокачиваться. Причем по тем временам это было противозаконно. С 14 лет только можно было подростков изолировать, а нам по 11—12. Из милиции нас развозили по интернатам.
— Сергей Кузнецов, написавший все хиты «Ласкового мая», тоже работал в вашем интернате номер 2?
— Да, он устроился в том же году, что и Юра пришел. Кузнецов — мы его называли Кузя — стал вести музыкальный кружок. А среди ребят, которые из Акбулака приехали, был еще Слава Пономарев, уже выпускник — его директриса устроила вести кружок по картингам. С Кузнецовым они подружились.
— Картинги — это машинки?
— Да, маленькие машинки. Валентина Николаевна была золотым человеком. Она закупила эти картинги для нас. Муж ее был тренером по хоккею, и она купила хоккейную форму для разных групп: младших, средних и старших, коньки, чтобы ребята занимались спортом. Поставила коробку для хоккея. Мы с Юркой хоккей обожали — пропадали на катке.
— А петь, насколько я знаю, Шатунов не горел желанием.
— Да. А у Кузнецова к тому времени был уже написан почти целый альбом. И он обратился к Славику Пономареву: «Слушай, мне нужен солист с хорошим голосом». Тот говорит: «Сейчас приведу тебе пацана — он вместе со мной приехал из Акбулака. Думаю, стопудово подойдет, потому что голос у него классный!» Привели Шатунова, дали ему гитару, и он под собственный аккомпанемент что-то спел. Кузя сказал: «О, все! Репетируем!»
— А вы как попали в коллектив?
— Было интересно заниматься музыкой, я мечтал играть на барабанах. В детстве, когда приезжал на выходные к бабушке, расставлял склянки, банки консервные и по ним колошматил… Директриса для репетиций выделила комнату в дальнем углу интерната, а через месяц мы передислоцировались в актовый зал. Помню, Василич идет на первые репетиции, я с ним. Он заходит в студию, а я под дверью остаюсь. Войти стеснялся — Кузнецова не знал. Пару раз под дверью постоял, а на третий она открылась и выглянул Кузя: «Ты чего здесь стоишь? Заходи». Я зашел. Славик Пономарев репетировал на бас-гитаре, сам Кузнецов — на клавишах, а Юрка — на гитаре, и еще он пел. «Ну, к чему тяготеешь?» — спросил Сергей. «Я бы на барабанах поучился», — говорю. «Барабанов пока нет, но найдем, чем тебе заняться». Кузя сделал светомузыку, на которую меня и поставил. Деревянная основа, штук 6—7 лампочек, выкрашенных в яркие цвета, а к ним провода и выключатели. И я на ней стал рубиться — по выходным устраивались дискотеки, которые вел Кузнецов. Он сперва покрутит популярную музыку, а под конец приглашает Юрку — и тот поет пару песен.
— Что Юра на дискотеках пел, какие песни из тех, что дошли до наших дней?
— «Метель» пел, «Ну, что же ты» — да почти все, кроме «Белых роз». Они позже появились, с ними отдельная история: в тот день, когда Кузнецов принес текст, написанный красной ручкой, Василич не хотел репетировать. Он был на катке, куда меня за ним и послал Кузя. Юрка пришел в актовый зал прямо на коньках. Кузя говорит: «Снимай коньки, порепетируем новую песню». — «Кузя, да на фиг это надо, — говорит Юрка, — завтра порепетируем или попозже, у меня хоккей!» И тогда Сергей говорит: «Ну не хочешь — вали». И Шатунов пошел кататься. А Кузнецов посмотрел на меня и сказал: «Серков, давай ты!» Протянул мне текст, а сам сел за рояль. Короче, поголосил я с Кузей часик-полтора, и тут с катка вернулся Василич — наигрался.
— Как появилось название группы?
— Когда был готов первый альбом и нужно было его выпускать (но «выпускать» — это громко сказано, по тем временам это значило отдать альбом в кооперативную музыкальную палатку), мы все собрались за сценой в актовом зале и стали думать, как назвать коллектив. И тут Кузя предложил: «А давайте «Ласковый май»?» Помню, Славик Пономарев спросил: «Почему ласковый-то? Может, просто «Май»?» А Кузя говорит: «Ну у нас же в песне «Лето» слова «…но ласковый май вступит в права». Так и оставили — никто не возражал...
— Почему, по-вашему, Кузнецова уволили из интерната и он перешел в кинотеатр?
— Как он сам мне рассказывал, кто-то залез в комнату, где хранилось наше музыкальное оборудование, и что-то стянул. У директрисы проблемы из-за этого возникли, вот она и уволила Кузю. После этого мы стали ходить репетировать в Дом пионеров, это недалеко от интерната. Где-то месяц мы походили в Дом пионеров, а потом стали ездить в кинотеатр «Орбита», куда устроился Кузнецов. В кинотеатре наш руководитель познакомился с Туманиным Вовкой, у которого там студия была, аппаратура, все дела. Однажды в этой студии Василич пергидроля хлебанул… Он думал, это вода, а в стакане — пергидроль для дым-машины. Юрка же не спросит, не понюхает — хлобысь, и у него хлопья изо рта пошли… Мы давай его промывать, «скорую» вызвали, но ничего, не сильно траванулся. В «Орбите» у нас крутые дискотеки были. Помню, я ходил таким козырем, почему-то очень гордился, когда Василич пел, — ведь столько народу под нашу музыку танцевало!
— Вы все время говорите: «Василич». Понятно, что Юра по отчеству Васильевич. Но его не раздражало такое обращение? Отец же, можно сказать, отказался от него — Шатунов носил фамилию матери.
— Вообще не раздражало. Хотя он к отцу негативно всегда относился… Помню, его отец приехал в Оренбург, кто-то на коробку хоккейную прибежал: «Юра, к тебе отец приехал!» — «Да пошел он!» Все! С этим вопросом к Василичу больше никто не подходил, и я не расспрашивал.
— О «Ласковом мае» все узнали, когда песни группы появились на кассетах. Кузнецов рассказывал, что первые записи он отнес в привокзальный киоск…
— Да, когда в 1986 году мы в «Орбите» записали альбом и Кузя сделал кассету «Ласковый май», он действительно отнес ее на вокзал — там была кооперативная коммерческая палатка. Ему дали 30 или 60 рублей, точно не помню. Тогда только появились эти ларьки, но коммерция быстро набирала обороты. И за два года без всякого нашего участия — только за счет сети музыкальных коммерческих палаток, которые были связаны между собой по всему Советскому Союзу, — группа раскрутилась так, что наши песни зазвучали из каждого утюга.
— Как гласит легенда, Андрей Разин услышал «Ласковый май» в поезде. И вскоре некий «Ласковый май» поехал на гастроли под вашу фонограмму, о чем никто из оригинального коллектива понятия не имел…
— Да, на первые гастроли по югу коллектив Разина поехал без нас: Миша Сухомлинов пел под Юркину фонограмму. Куда-то они еще смотались — то ли в Казахстан, то ли в Узбекистан... А начиналось так: Андрей Разин и Аркадий Кудряшов работали администраторами в группе «Мираж». И директор коллектива выделил деньги, чтобы они нашли автора песен «Ласкового мая» и вытащили его в Москву (потом, насколько я знаю, когда Разин с Кудряшовым стали заниматься только «Ласковым маем», директору «Миража» они эти деньги вернули).
— И в Оренбурге появился Разин с папкой, на которой было золотыми буквами выбито: «Министерство культуры СССР»…
— Да, и даже с красной корочкой Министерства культуры. Кузя потом рассказывал: «Кем только Разин не представился…» Но на самом деле прав ни на какие корочки и папки он не имел. Сын лейтенанта Шмидта — ни больше ни меньше. С Кузей Разин договорился, но предупредил: «Я тоже пою». Ну поешь, и ладно, подумал Кузнецов. «Но когда он в студии начал петь, — вспоминал Кузя, — я все проклял». Тем не менее пришлось с этим мириться — ведь такие перспективы открывались.
— Я так понимаю, Разин хотел забрать только Кузнецова?
— Да, как говорил Кузя, вроде бы солировать он собирался сам. Но Кузя понял, к чему все идет, и, ничего Разину не сказав, поехал за Шатуновым. Поставил условие, что без него в Москву не поедет…
Прошло какое-то время. Мне было 14 лет, и я уже учился в ПТУ. И вот ведь судьба! В тот день я без всяких на то причин подумал: дай-ка схожу в интернат, навещу одноклассников. Прихожу, а мне девчонки говорят: «Как ты вовремя нарисовался! Вчера Шатунов с Кузнецовым были. Сказали, если ты появишься, срочно бежать к Кузе!» Я рванул к Кузнецову домой. А жил он в самом ужасном районе, который назывался Индия, — практически трущобы: сельская застройка, где в большинстве своем ютились бухарики да гопота. Только в центре района несколько пятиэтажек, там и жил Кузнецов. Прихожу, дверь открыта — они с Юркой сидят, пельмени едят.
Предлагают и мне, но я сыт. «Ну иди тогда пока видик посмотри». Что посмотреть?!! Захожу в комнату, а там Мишка Сухомлинов сидит, развалившись на диване, весь из себя. Смотрит на видеомагнитофоне «Терминатора» — я так и замер с открытым ртом. Он мне объясняет: это видеомагнитофон. А для меня — как луноход! Они его из Москвы привезли. Ребята доели, и Кузнецов мне говорит: «У нас уже несколько концертов было. Народ на ушах стоял! «Ласковый май» — суперзвезды! Короче, Серенький, — так он меня называл, — я через неделю, 23-го или 24 октября, в Оренбург снова приеду. Полетишь с нами — будешь барабанщиком». Я домой мчался, земли не касаясь: в Москву улетаю, на концерты!
Забил на ПТУ, перестал ходить — жду, когда за мной Кузя приедет. 23 октября Кузнецова нет, 24-го нет… Думаю: неужели меня бросили? Утром 25-го просыпаюсь от того, что надо мной стоит отец с моей челкой в руках — он ее отрезал: «Не пойдешь сегодня в ПТУ — держись!» Прихожу в ПТУ, стою перед первым уроком, невидящими глазами смотрю в окно — меня как будто оглушили, такой облом в жизни! И вдруг вижу за окном — знакомая пушистая голова. Кузя с такой прической тогда ходил — как одуван... Пошел прямо к директору, говорит: «Мы Серкова забираем, оформим его в интернат в Москве». Потом поехали ко мне домой, Кузя затарился коньяком для переговоров с отцом. Тогда он и написал ему ту самую расписку. И 26 октября мы улетели из Оренбурга. С Юркой Шатуновым нас в Москве оформили в 24-й интернат, за 8-й класс экзамены мы сдавали там. Правда, совсем в том интернате не появлялись…
В день приезда в Москву заехали на квартиру нашего водителя Максима Горбачева, перекусили, а в ночь улетели в Ижевск. Утром пошли завтракать. На завтраке и встретились с Василичем. Он уже сидел в «парадке», в том, в чем обычно выступал, — в знаменитой красной с белым кожаной куртке. «Здорово». — «Здорово». Обнялись. Тут он достает розовый плеер «Сони» — такой классный! Но у меня потом круче был. Мы пару месяцев отработали, и однажды Кузя приносит плеер: «Вот, купил тебе, Серенький». А мне этот плеер снился! Двухкассетник, пишущий, там столько примочек! По тем временам 1200 рублей стоил.
— В общем, вы попали с корабля на бал!
— Да. Поехали на саундчек, порепетировали, Василич попел, я попробовал поиграть на «расческе» — это клавиши, которые вешаются на шею, — меня Кузя тренировал на них играть. Вечером первый настоящий концерт в моей жизни. По советской традиции нас объявили: «Ласковый май». Солист Юра Шатунов!» Я услышал истерический визг зала, вышел на ватных ногах на сцену… В нашу сторону полетели какие-то вещи — я первый раз такое видел, у меня волосы дыбом встали. Разворачиваюсь, думаю: сейчас ломану отсюда. Но Василич на меня ТАК посмотрел… Я взял себя в руки, заиграла музыка, и я немного успокоился. Долго я отходил от этого концерта. Но буквально на третий-четвертый раз уже привык и шел на сцену смело. Месяц-полтора я был на клавишах, а параллельно учил барабанные партии. Сергей Ленюк, которого Разин взял на барабаны, учил меня — ставил мне руки, показывал упражнения. Я быстро научился играть на электронных барабанах, позже освоил и акустические.
— Сергея Ленюка, как и Арвида Юргайтиса, нашел и пригласил в коллектив Разин?
— Да. Ленюка он увидел в электричке, Юргайтиса в фотостудии — тот работал моделью. Арвид стал моим лучшим другом. Талантливый был парень, статный, на сцене такое шоу давал — разбегался и потрясающие прыжки демонстрировал, настоящая рок-звезда. Один раз в Питере сцена от искусственного тумана покрылась скользким конденсатом. А Арвид вошел в раж, разогнался, прыгнул на одно колено и покатился… Чуть в зал не улетел, еле удержался на краю.
— Когда вы познакомились с Разиным? Его ведь не было на тех, первых для вас, гастролях?
— Да, на первых были Юра, Сергей Кузнецов (он стоял на клавишах), я — также на клавишах, Сергей Ленюк (барабаны), и чуть позже Славка Пономарев приехал. А Разин с Пахомовым где-то параллельно выступали — в районе Иркутска.
— Они выступали под фонограмму Шатунова?
— Нет, под свою. Кузя им уже записал. В общем, каждый состав отработал свои концерты, и практически одновременно мы вернулись в Москву. Поехали на квартиру к Разину на Лесную улицу. Он весь из себя такой важный — видно, что командор, но свойский.
— Деньги как распределялись?
— Моя ставка была самой маленькой в группе — 15 рублей за концерт. Потом она возросла до 30. В то время как профессиональные артисты Москонцерта получали по 5—6 рублей.
— У кого вы жили в Москве?
— Нам квартиру снимали в Беляево. В основном втроем жили: я, Юрка, Аркадий Кудряшов. К нам каждый день приходила хозяйка баба Шура — убиралась, готовила. Один раз я ей устроил… Мне, как новоиспеченному артисту, нужно было придумать автограф. Я на всей бумаге, что была в квартире, потренировался, а потом взял зеленый фломастер и давай на серванте расписываться. Хорошая стенка была, импортная. Баба Шура, когда увидела, давай за мной с веником гоняться — свое я получил.
— А Кудряшова приставили присматривать за вами?
— Да, Разин его назначил администратором и директором Юры Шатунова. Первые полгода нас с Шатуновым на гастролях селили в номере вдвоем. А потом Юрку стали селить отдельно, и Кудряшов его пас, чтобы никто не беспокоил. Иногда и мне говорил: «Серков, иди спать, иди в свой номер».
— Когда вы заметили, что у Кузнецова проблемы с алкоголем?
— Глобальные проблемы начались, когда он ушел из коллектива. Но бывало, что и на наших концертах так закладывал, что не мог на сцену выйти — оставался в гримерке. Иногда он выходил на сцену среди концерта. Помню один из таких случаев: Кузя в гримерке, вместо него за клавиши встал Кудряшов. Работаем и вдруг замечаем, что боковые кулисы волнуются. Спустя какое-то время из них нетвердым шагом выходит Кузя. Его штормит, но он добирается до инструмента, отталкивает Аркадия Кудряшова и со всего размаху ударяет по клавишам — да так, что инструмент чуть не упал. Эти проблемы начались у Кузнецова от неудовлетворенности. Не таким он видел свое детище, но Разин проводил свою политику, приглашал в коллектив своих людей. И кончилось тем, что Кузнецов решил уходить, о чем сказал мне, Саше Прико и Игорю Игошину.
Он предложил нам создать новый коллектив «Мама» и записать альбом. Прико выбрал солистом. Мы обо всем договорились и определились — уходим! С «Ласковым маем» записали последний трек для альбома, кажется, это был «Розовый вечер». Закончили запись, возвращаемся на квартиру. Там Юрка с Кудряшовым. Мы объявили Аркадию: «Все, завтра уезжаем. Создаем свой коллектив». Он пошел звонить Разину, который был в Сочи. Потом заходит в комнату и говорит: «Серков, иди, тебя Андрей зовет к телефону». Я беру трубку, и тут начинается: «Серега, ты чего? Ты нас с Юркой бросаешь? Ты же наш — детдомовский. Бросишь Василича?» И тут я поплыл. Просто не мог ничего ответить. Какие-то доли секунды у меня была паника, а потом я сказал: «Нет, не бросаю». — «Я сейчас дам задание, чтобы вам взяли билеты, и завтра утром вылетайте с Юрой ко мне в Сочи». — «Ладно». Как же мне было неудобно перед Кузей! Но он — золотой человек — сказал мне: «Серенький, не парься. Я все понимаю».
— И вы остались в коллективе?
— Да, до лета 89-го… Я в основном с Василичем ездил на гастроли, но в тот маршрут почему-то Разин взял меня с собой. Был масштабный чес по Белоруссии, а в Минске на гала-концерте все составы должны были собраться вместе. И тут надо рассказать о цепочке событий, которую я проследил и проанализировал позже. В одном из городов мы работали на стадионе. И у меня украли сумку с новыми шмотками — я накануне в Питере закупился. Моя сумка лежала вместе с вещами остальных за кулисами, но пропала только она. Больше всего было жалко концертную майку, которую мы делали вместе с Юркой, — красная надпись и черный орел. Мы придумали фишку — один рукав бахромой распустили и сделали такой же бахромчатый нижний край. Гордились своей выдумкой… Пропала и поясная сумка, которая служила мне кошельком. Там были все гонорары за последние концерты и золотая печатка с бриллиантом — мне Разин ее подарил буквально накануне. Кстати, подарил он ее за то, чтобы я стер со своего плеера историю, которую он рассказал, а я случайно записал, — нежелательную к распространению. Перстень мне был велик, и, чтобы его не потерять, я положил его вместе с деньгами. И вот все пропало — это было очень подозрительно…
А после концерта приключилась еще одна неприятность. У нас в коллективе был установлен секс-контроль. Запрещалось, чтобы в наши комнаты заглядывали девушки. Дабы потом не возникали проблемы с их родителями, случайными беременностями и прочим. Поэтому кто-нибудь из помощников Разина перед отбоем проходил по номерам и проверял, кто чем дышит. Я в номере после концерта сходил в душ. Только вышел — стук в дверь. Открываю, стоит девушка симпатичная: «Слушай, я от одних дебилов убежала, можно у тебя перекантуюсь до утра?» Я говорю: «Давай, но у меня кровать одна». Она: «Ничего, нормально». Вошла, мы сидим, разговариваем, и тут заходит кто-то из администраторов: «У тебя все нормально?» Я говорю: «Да». — «Горячая вода есть?» — «Есть». И уходит. А я-то уже понимаю, что сейчас начнется. Открывается с грохотом дверь, влетает Разин: «Серков! У нас какие правила? Это что?» — тычет пальцем в девчонку. Я говорю: «Не что, а кто». Он продолжает орать, пытается гнобить и унижать меня прямо при гостье. А у него, когда он гневается, две большущие вены на шее надуваются.
Смотрю на него и думаю: лопнут. А он орет, слюной брызжет. Незадолго до этого Разин купил мне 10 пар барабанных палочек. И вот я беру по одной барабанной палочке, ломаю и кидаю на пол. Не знаю, сколько я палок переломал прежде, чем он накричался, хлопнул дверью и ушел. Утром просыпаюсь, меня будит Рашид Дайрабаев, наш второй директор. Никакой девчонки, естественно, в номере нет. «Серенький, вставай!» Я спрашиваю: «Выезжаем?» Он говорит: «Ну как выезжаем… У меня наказ отвезти тебя в Москву или купить билет в Оренбург». Я думаю: «Ничего себе! Серьезно, что ли?» И мы летим в Москву — перед глазами туман… Приземляемся, Рашид спрашивает: «Тебе брать билет в Оренбург?» Я говорю: «Ты смеешься? Какой Оренбург?!» Для меня возвращаться было неприемлемо. Что там делать? Спиваться, что ли? Звоню Арвиду, объясняю ситуацию. А Арвид с Костей Пахомовым работал, который месяца за полтора до этого ушел от Разина. Сам Арвид с Разиным не ссорился и периодически выступал и с «Ласковым маем».
Юргайтис говорит: «Давай ко мне». Я приехал к нему в Медведково. Там и мама его Вера — очень душевный человек. Приняли меня как родного. И около года я жил у Арвида. Я же на нулях был — сумку с деньгами у меня украли. И я тоже стал работать с группой Константина Пахомова, программа называлась «Мы больше не «Ласковый май». Наш директор Леша Ляхов предложил: «Тебе надо записать пару-тройку песен, и будешь выходить как солист, а потом за барабан садиться». Я согласился. Досадно только было, что у меня голос начал ломаться. Но записал три песни: «Странная любовь», «Не ходи налево» и «Хочешь плакать — плачь». Стал петь в концертах. С группой Пахомова выступал около года, а потом ушел из его коллектива.
— В тот период Юра вам звонил?
— Ни разу. Я, конечно, много думал, почему он не позвонил, задал ли Разину или Кудряшову хоть один вопрос по поводу меня? Что со мной? Так я этого и не узнал. Возможно, они ему что-нибудь в уши «надули»… Юра мне позвонил за два года до своего ухода. И так произнес слово «привет», будто мы расстались вчера. Мы снова начали общаться, как и не было этих тридцати с лишним лет разлуки. Но вопросов о прошлом друг другу не задавали. Возможно, если бы мы встретились, то поговорили бы по душам, но не судьба…
— Он звонил из Германии?
— Да, он звонил из Германии. Мы часто созванивались по видеосвязи, он мне рассказывал все свои новости, делился планами, дочку показал. Однажды поставил свои новые треки, а потом давай на гармошке частушки фигачить — я хохотал до упаду…
Все собирались встретиться, но он то в Германии, то в гастрольный тур поехал. Я тоже гастролировал, очень много путешествовал. Юра обещал: «Вот сейчас тур закончится, мы обязательно увидимся, посидим, пообщаемся». За четыре дня до его ухода еду в студию и пишу ему сообщение: «Василич, как ты? Как дела?» Он отвечает: «Представляешь, я все еще в туре!» — «Ничего себе, — говорю, — ты гастролер!» — «Прикинь, уже полгода почти! Уже ничего не могу, ничего не хочу! — он аж матом написал. — Последние два зала остались, и все!» — «Значит, скоро встретимся!» — подбодрил его я. А через четыре дня его не стало. В Сети сразу стали появляться видео его последних интервью. Когда я увидел, как Юра выглядел, был в шоке. Он себя загнал работой, нервами, судами... Ему бы не пахать, а отдохнуть…
— В 2000-х вы снова стали работать с Андреем Разиным…
— Да, в 2007 году он мне позвонил и предложил: «Ну что, тряхнем стариной?» Я ответил: «Конечно, давно пора. Чего пальцы гнуть? Надо работать». Он тогда несколько человек из старого состава подтянул. И опять пошли гастроли! И по России, и за границей. Например, в Америку, в Майами, я слетал. Меня туда Разин вообще одного из коллектива отправил. Правда, были и другие артисты: «Мираж» и Роман Жуков. Русская диаспора отмечала Новый год. Принимали на ура! Когда я спел «Седую ночь», к сцене подкатил мужик: «Дай микрофон». И на весь зал: «Сейчас была самая крутая песня за весь вечер!» Один от «Ласкового мая» я ездил выступать и в Германию, Грецию, страны Прибалтики — много стран объехали тогда с гастролями.
— Почему во второй раз разошлись с Разиным?
— Во-первых, я собирался попутешествовать и не хотел быть связанным обязательствами и гастрольным графиком. Во-вторых, мне хотелось свою музыку делать. И композитор нашелся, который соответствовал моим представлениям. Поэтому и начал работать сольно, нашел единомышленников. Саундпродюсер у меня сейчас замечательный, он сам певец, пишет музыку — Антон Демьяненков. В общем, авторов я нашел, с кем нравится работать. И мы уже больше 20 треков записали… Но, конечно, две-три «майских» песни я на концертах исполняю.
— Разин вам разрешил исполнять «майские» песни?
— А он по закону не может мне запретить. В 2007 году я поехал в Оренбург к Кузе, и мы у нотариуса заверили бумагу, что он разрешает мне исполнять все песни, которые написал. В Российском авторском обществе мы подаем отчеты о концертах, платим отчисления — и никаких проблем.
— Я смотрю на вас, и мне кажется, что вы счастливый человек, довольный жизнью!
— Так и есть. Я очень доволен. У меня есть семья. Я занимаюсь любимым делом — музыкой, которая мне нравится, выступаю, гастролирую, путешествую. Путешествия стали неотъемлемой частью моего образа жизни. Веду свой тревел-канал на YouTube, канал в «Телеграме» и «Яндекс-дзене».
— Азия, Европа, Африка — что больше нравится?
— Больше Азия. Таиланд, Вьетнам, Камбоджа. Индию люблю очень.
— 3 января у вас был юбилей. Как вы его отметили? Какие планы?
— В планах писать новые треки, выступать, путешествовать, общаться с поклонниками. Юбилеи закатывать не люблю, я вообще не люблю дни рождения — не только свои, но и про чужие постоянно забываю. Свой день рождения в этом году я встретил в Индии, в Нью-Дели. После мы улетели на Гоа. Ну а сам Новый год отмечал на сцене — пел для людей.
— Сегодня вы себя ассоциируете с «Ласковым маем»?
— «Ласковый май» — это мое прошлое, начало творческого пути. Но нужно расти. И сегодня я пишу другую музыку, разную. А «ласковомайские» песни давно стали народными песнями, которые всегда будут с нами.
