Олега Даля нет с нами уже 35 лет, а до сих пор в его биографии множество загадок. Сам актер был очень закрытым человеком, почти никогда не давал интервью. После его ухода вдова Даля, Елизавета, прожила еще 22 года. И одним из немногих людей, кому она рассказывала о своей жизни с артистом и доверила переписку с мужем, был Александр Иванов — киновед, автор нескольких книг об Олеге Дале.
С Лизой, вдовой Олега Даля, я познакомился во второй половине 1980-х. Ей было едва за пятьдесят. Миловидная, даже красивая, очень гостеприимная женщина. Наше общение постепенно переросло в дружбу, продолжавшуюся более полутора десятилетий. Наши с Лизой беседы о ней и об Олеге Дале продолжались почти постоянно (иногда — ежедневно) девять лет. И если поначалу, еще в 80-х, мы мечтали о создании некой книги ее воспоминаний об Олеге, то уже через пару лет она очень нервозно задала вопрос одной нашей общей знакомой: «Саше я рассказываю о таком, чем не делилась даже с собственной матерью! Не слишком ли много откровенностей?!»
Вроде бы риторический вопрос разрешился 5 сентября 1997 года. В этот день мы с Лизой по привычной схеме беседовали «лишь на одну конкретную тему». То ли сам разговор неприлично надолго затянулся и окончательно утомил ее (мы проговорили о литературных опытах Олега Даля восемь с половиной часов!). То ли она именно в эту встречу ощутила некий финальный предел и поняла для себя: дальше не надо ни слова, но только в доме Олега Даля я больше не бывал ни разу. Расстались мы, между тем, по-хорошему, выражая надежду на завтрашнюю встречу. Был очень студеный вечер, и Лиза замотала мне шею прямо поверх джинсовки шерстяным шарфом Олега. На прощание мы расцеловались…
Потом было много телефонных разговоров, а наша личная встреча состоялась только в 2001 году. Лиза тогда меня спросила: «Ты хорошо бережешь материалы наших с тобой бесед?» — «Пуще собственного глаза». Она помолчала и говорит: «Интересно, как все это будут воспринимать лет через пятнадцать?.. Будут ли еще помнить об Олеге? Обо мне в его жизни? Опубликуешь?..» — «Посмотрим…»
И вот пролетели эти пятнадцать лет. 27 ноября исполнилось 46 лет с того дня, когда начался десятилетний супружеский путь двух человек: артиста Олега Даля и монтажера Лизы Апраксиной (девичья фамилия Елизаветы Алексеевны. — Прим. ред.), ставшей верным «оруженосцем» этого необыкновенного, сложного, противоречивого, подчас жестокого, талантливейшего человека. Вы знаете гениев, которые бывают другими?..
Иногда приходится идти на некоторые… провокации, что ли. Поэтому, договорившись об очередной встрече с Лизой Даль в ее незанятый домашними делами день, я уже примерно представлял, о чем мы будем говорить. Ровно в полдень 31 марта 1996 года я позвонил в квартиру на Смоленском бульваре. Через пять минут мы сидели с Лизой напротив друг друга в кабинете Олега. Это было ее любимое место для разговоров тет-а-тет. Первый мой вопрос ее несколько озадачил: Лиза отложила в сторону вязание.
А.И.: Мы много и постоянно говорим о ваших с Олегом чувствах по отношению друг к другу. То одно выясняется, то другое. Но за много лет я ни разу не слышал того, что подтвердило бы его любовь к вам как к женщине. Не всякие там фигли-мигли, а Любовь. Есть такие тому примеры?
Она немного растерянно ответила:
Е.Д.: Ну… есть.
А.И.: Расскажите, пожалуйста, я очень прошу. В нашем деле никогда не знаешь, когда это может вдруг пригодиться. А то, что пригодится, — уверен.
Е.Д.: Звучит убедительно. Хорошо! Я тебе расскажу «о Любви», но с одним условием.
А.И.: Каким?
Е.Д.: Ты нигде не будешь использовать… услышанное… пока я жива.
А.И.: Ну, ну, ну! Во-первых, я не хочу определять этим разговором длину вашей жизни! И потом… если это настолько личное…
Е.Д.: Нет уж! Сам напросился. Теперь сиди, слушай и записывай. О двух приездах Олега домой на такси… Первый — это в день окончания основной работы по фильму «В четверг и больше никогда». Олег попивал во время съемок. Временами — много. Но постепенно это сходило на нет. Потом он «зашился» в начале июля. Всё. Другой человек. А в тот день был его звонок по телефону. Откуда-то из автомата, но уже в Москве. Из Пущина вернулся, значит, с кем-то. «Прошу тебя, выйди из дома и встреть меня на улице».
Вышла на улицу. Вокруг нашей новостройки пустыри. Подъехать там ни черта было нельзя! И при этом все покрыто клевером, ромашками, сурепкой. И посередине растет огромный благоухающий куст шиповника, оставшегося еще от каких-то чуть ли не дореволюционных дачных садов, которые там когда-то были. Птицы поют дивно. Жарко очень. Тишь какая-то особая, послеобеденная. Пчелы и шмели жужжат. В общем, к любви располагает все. (Смеется.) Как не на окраине Москвы находишься. Слышу: дрын-дрын-дрын… По колдобинам медленно двигается такси. Подъезжает прямо ко мне. Из него выходит Олег. И, не расплатившись, не взяв вещи, подходит ко мне. Осторожно обнимает обеими руками и начинает целовать в губы. Так, с большой страстностью, я бы сказала…
Водитель просто обалдел. Привез Даля (он его узнал) куда-то на выселки, а тот с какой-то женщиной начал обниматься-целоваться! Я краем глаза вижу: мужик отвернулся, потом закурил, опершись на машину. Молчит. Ждет. Что дальше будет. Дальше Олежечка поднимает одну руку и запускает пальцы в мои волосы. И начинает кончиками пальцев гладить по голове. По затылку. При этом мы продолжаем целоваться. У меня ноги начинают подкашиваться, но он меня очень крепко держит другой рукой. Видимо, я одурела совершенно, потому что когда в какую-то секунду от него оторвала лицо, то сказала что-то… ну, так примерно: «Тын… пын… перестаньте… пож-жа… луйста…» Олег расхохотался. Потом забрал сумку с заднего сиденья, а водителю дал пять рублей. И говорит ему: «Шеф! А это — моя Лизонька». Тот отвечает: «Я понял, Олег Иванович, ехать можно?» Олег опять расхохотался. Вот такой… сюжет! Ну что — есть «Любовь»?
А.И.: М-м-м. Да. Есть.
Е.Д.: Между прочим, на этом не кончилось. Это был день любви. Это была ночь любви. Это был рассвет любви, который мы встретили вместе. Сидя на подоконнике открытого настежь окна. Уж если Олег хотел, чтобы нам обоим было долго хорошо, он умел создавать такие праздники. А праздник был. Потому что я, сколько ни напрягаю память, никак не могу вспомнить: а где все это время была Оля?!» (Смеется.) (Лиза говорит о своей матери — Ольге Борисовне Эйхенбаум, с которой они жили вместе. — Прим. ред.)
«Второе такси». Так назовем другой сюжет. Это было там же, на улице Новаторов, 27 ноября того же 1977 года. Олег возвращался из Вильнюса. После выступлений от «Кинопропабанды» (Бюро кинопропаганды занималось организацией творческих вечеров кинематографистов по всей стране. — Прим. ред.), как он ее называл.
И так же, как и летом, он попросил меня выйти на улицу. Было холодно. Тоже приехал на такси. И выходит из него… с огромным букетом совершенно дивных алых роз. Какого-то неземного аромата. Мне летом исполнилось сорок. Он подарил сорок один цветок. В чет-нечет верил, как в примету. Потом, уже дома, говорит: «Может, ты у меня еще и подарки попросишь?» Я ответила: «А разве их просят?» — «Иногда… как бы и просят». Я подошла и села на пол возле его ног, а он сидел в кресле. И говорю: «Даль, а Даль! А где же мои подарки?» Он достал из сумки очень красивое зеркало, потрясающую расческу и записную книжку, где уже была сделана дарственная надпись. Пока я все это рассматривала, он осторожно и очень нежно гладил меня рукой по голове.
Я уже хотела встать, но было так приятно и хорошо где-то внутри, что посидела еще минут пять просто так. Наслаждаясь. Это была седьмая годовщина нашей свадьбы. Валя Никулин мне потом рассказывал, что Олег еще недели за три заметался и говорил ему: «Дата-то критическая! Куля, семь лет — это семь лет! Надо Лизку как-то… Того… Отметить!» При этом Олежечка постоянно делал вид, что никаких дат наших не помнит вовсе. Даже, было дело, демонстративно просил: «Напомни мне потом о нашем дне!» Хотя помнил лучше меня.
Годом ранее, пришел домой. Поел. Прилег отдохнуть. Говорит мне: «Елизавета Алексеевна, а мы с вами уже как долго… «законно состоим»?» Я только собралась «подскочить», как он достает из кармана брюк коробочку. А в ней перстень. С шестью камнями. Мне. На наше шестилетие. А его литовские подарки мне до сих пор служат! И зеркало, и расческа. И книжечка. Только Олег обижался и осуждал меня за то, что я стала в ней записывать кулинарные рецепты. «А что же мне в ней, по-твоему, писать надо?» — «Про меня бы лучше что-нибудь записывала! И в разлуке — перечитывала». Вообще он с годами все больше и больше давал волю своей сентиментальности. Что было совершенно не в его характере и правилах. На мои подарки, например, он неизменно реагировал с иронией. Но абсолютно беззлобной.
Наши любовные отношения не затухали с годами, а наоборот, развивались по возрастающей. И если поначалу Олег мог звать меня дома и просто: «Апраксина, подь сюды!» — то потом я стала Далюгой. А потом и Далюшей. Наступало «отепление». Которое закончилось принятием меня в его «клан людей». При этом осторожность в общении… не бережность, а именно осторожность, присутствовала во все годы нашей жизни. Это тоже имеет самое прямое отношение к понятию любви двух людей. И привело это к тому, что в конце лета 1980-го я вдруг перестала понимать: любит меня Олег или нет? Но там, правда, и год для него оказался редкостно поганым: страшные потери, дикие срывы, полное творческое одиночество. Какая уж тут любовь?..
Я вижу, дружочек, что тебе грустно все это слушать, да? — прервала нашу беседу Лиза. — А мне вот грустно вспоминать. Но — надо. Я хочу, чтобы это осталось так, как было. Вдребезги разбитый жизнью Олег в последние месяцы опирался все-таки на меня. И я как жена как могла его поддерживала. И человечески, и по части творчества… И этого — не вымарать. Всё. Расстроилась… Сейчас. Погоди. Не из-за твоих вопросов, нет. Это другое. Дошли до крайней точки откровения. Дальше о нашей с ним любви не говорим. Хочешь чаю? Сейчас попьем.
Так. Нормально. Я могу еще взять себя в руки. Это — хорошо. (Усмехается.) Давай закончим на веселом? Вот ты знаешь, а Олег ведь поначалу показал себя очень опытным провокатором. В первые месяцы нашей совместной жизни он доводил меня до слез в секунду. Элементарно. За меня заступалась мама. Один раз она не выдержала и буквально заорала на Олега: «Может быть, ты вообще ее НЕ ЛЮБИШЬ?!» Он очень запальчиво, грубым голосом ей ответил: «Да! НЕ ЛЮБЛЮ!» Я завыла, как идиотка в плохом итальянском фильме. Олег простонал: «О, боже, боже мой! В Москву! Только в Москву!» Пошел в прихожую и стал одеваться.
Я бросилась к нему и, рыдая, как полная дура, повисла у Даля на груди. Он меня подхватил, поставил на ноги. Потом прижал крепко-крепко к себе. Промокает своим платком мой мокрый нос и слезы на щеках и говорит: «Бедная ты моя женушка… Никто тебя не любит! Ну никто! Даже дочь профессора Эйхенбаума (отец Ольги — матери Лизы — Борис Эйхенбаум, известный литературовед, автор книг о творчестве Пушкина, Толстого, Ахматовой. — Прим. ред.). Один я у тебя в жизни и есть — надежда и опора…» Нет, ты представляешь: каким негодяем (в хорошем смысле слова) надо быть, чтобы устраивать такие семейные розыгрыши, доводя двух женщин до слез и истерики. Одно слово — Артист!
Из десяти прожитых с Олегом лет только первые три года мы жили в разных городах. В остальное время мы практически не расставались. Этим объясняется столь малое количество наших личных писем.
(А.И.: От себя добавлю еще один факт. Помню, как меня поразила «фотолетопись» их семьи. Есть серия фотографий из ленинградского загса, сделанная в день регистрации брака. Есть ряд снимков с Ваганьковского: Лиза прощается с Олегом у гроба. А посередине между двумя этими датами — десять лет «фотопустоты». От силы десяток случайных снимков. При том что существует около пятнадцати тысяч фотографий Олега Даля: от рождения до похорон. На мой взгляд — тоже говорящее обстоятельство. Во всех этих «семейных альбомах» Лиза и Олег просто не нуждались.)
О.И. Даль — Е.А. Апраксиной
«Миленькая моя!
Тоскую я по тебе все время. Видать, околдовала ты меня «колдовскою травой». Дай бог, чтоб все было так, как есть и как хочется! Целую тебя. Низкий поклон Ольге Борисовне и нежный привет Миньке (Даль имеет в виду плюшевого мишку, которого он подарил жене. — Прим. ред.).
P.S. (Ц и Л) Отгадай, что это такое. И ворвусь в твои владения на лихом коне и возьму тебя в свои наложницы. Знай это и трепещи!
6.9.70. Москва».
О.И. Даль — Е.А. Апраксиной
«Здравствуй, милая моя грустная и седенькая старушка! Не печалься! Держи хвост пистолетом. Всё будет тип-топ! Предрекаю тебе муку от меня неимоверную... Но ты люби меня! Ты мне нужна. Мне необходимо плечо твоё; ведь бедолага и безумец безвольный я.
Целую я тебя и обнимаю крепко.
Люби меня, как вкусные конфекты.
Люби, как осень, как дожди.
Люби, люби и очень жди!
Ну как? Жду рецензии.
(Т и К) — Отгадай!
16.IX.70г. Москва».
Е.Д.: (Ц и Л) — целую и люблю. (Т и К) — долго не могла отгадать. Т — тоскую. К — наверное, «кусаю», так было, например, в телеграмме от 2 октября 1970 года: «БУДУ 3 СТРЕЛОЙ ВСТРЕЧАТЬ НЕОБЯЗАТЕЛЬНО КУСАЮ ОД». Олег придерживался такого правила: если он куда-то улетал (все равно, на какой срок), он обязательно должен был либо позвонить, либо дать телеграмму, пусть даже несущественную по содержанию. Это был негласный уговор, мы не договаривались специально, но я к этому привыкла: если Олег летит самолетом, то я получаю весточку от него очень быстро. Это не было продиктовано боязнью, что будет какая-нибудь катастрофа, а связано с тем, что самолет вечно задерживается, отменяется вылет или что-то еще происходит.
Вообще, он любил, когда «за него не волнуются», поэтому в тех случаях, когда он попадал «в загул», уже ничего не соображал и пропадал, — это было ужасно. В общем-то, телеграммы часто были и не нужны, но это были именно сигналы о том, что он благополучно добрался, и он знал, что я спокойна. Это для него было важно. А вот такая телеграмма, как, например, «приеду тогда-то, встречать необязательно» — это просто шутка. Он терпеть не мог, когда я его провожала, и обычно запрещал мне это делать, но и очень любил, когда я его встречала, хотя прямо об этом никогда не говорил. Единственный раз за все годы он позвонил (я забыла откуда) и сказал: «Встречай меня, пожалуйста, потому что я везу столько книг, что сам не справлюсь». Он прекрасно понимал, что, если напишет «встречать необязательно», я примчусь на вокзал. Значит, так ему хотелось. А вообще, пользуясь услугами телеграфа, он всегда был предельно лаконичен. Например: «ПОРЯДОК ОЛЕГ» (Клайпеда) или «VSO CHOROSCHO OLEG» (Прага).
Е.А. Апраксина — О.И. Далю
«Приветствую Вас, Уважаемая Знаменитость!
Пользуясь Вашей благосклонностью, беру на себя смелость завладеть несколькими минутами Вашего драгоценного времени. Обратите внимание, что я стараюсь писать аккуратно и разборчиво. Это трудно. Позвольте мне порадоваться за Ваш успех, как на поприще искусства, так и у прекрасных Дам. (Чёрт бы их побрал!). Со всех сторон я слышу: Даль, Даль и т.д. Мне не хочется, дорогой знаменитый Даль, признаваться, что я ревную Вас. Но это так.
Правда, я женщина мужественная. До недавнего времени я была спокойна, считая, что Вы должны ценить чувства титулованной особы, в жилах которой течет голубая кровь. Вас полюбила графиня, правда, седеющая, но еще способная на высокие чувства. Внезапно моему покою пришел конец. В запыленном графском архиве были обнаружены фотографии, ставящие под сомнение мое благородное происхождение. Ребенок, с детства питающий страсть к заборам, не утративший этой страсти, будучи уже взрослым, вряд ли принадлежит к графскому роду. И легенда, к которой в нашем роду не относились серьезно, уже не легенда. Да, моя бабка, графиня, бросилась в объятия цыгана и произвела на свет моего отца. Беспутная старуха виною тому, что я, бедный ребенок, болтаюсь на заборе, и бог знает, что так влечет меня за этим забором. Допустим даже, что это случайность. Мала еще. Но вот еще один документ. Уже не ребенок сидит на заборе, и выражение лица отнюдь не графское. Таким образом, все стало на свои места. Еще хорошо, что на заборе, а не под ним.
Теперь, МОЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ, Вы знаете все о моем бесславном происхождении. Фамилии, которую я ношу, я недостойна. Но, смею заметить, в этом что-то есть: полуграфиня, полуцыганка. Не бросайте меня, а?
Сегодня звонил мой бывший муж — К. <...> Спрашивал, правда ли мы с тобой женимся, и делал странные намеки. Я его послала приблизительно туда же, куда и ты своих Дам.
Теперь с радостью готовлюсь к работе. Думаю о тебе, с удовольствием отдаю все мои плечи, а может быть, тебе еще чего-нибудь? А то одно плечо! Да, пожалуйста, и впредь пиши стихами. Я издам их. <...> Целую тебя повсеместно. Приезжай-ка поскорее, посидим где-нибудь вместе на заборе. Поклонись Прасковье Петровне. Ольга Борисовна тебя нежно любит и ждет. Целуем все и Минька. Будь здоров. Лиза.
20 сентября 1970 г. Ленинград.
О.И. Даль — Е.А. Апраксиной
«After the rain»
Coltrane
Утром сего дня, бредя по желтым листьям, покрывающим холодеющую землю, подумал о тебе с прекрасной тоской. С прекрасной потому, что она была светлой. На душе у меня хорошо и покойно, потому что в мыслях моих ты. Настроение мое тихое и благостное. Делюсь им с тобой щедро, как осень. Тихонько и нежно обнимаю тебя и еле-еле касаюсь твоего лица, целую и дышу твоими глазами. Не знаю, что такое любовь. Не знаю, как понимать сие обозначение некоего чувства или смысла его. Но кажется мне, чувствую я что-то необычайное, как ребенок, который ждет пробуждения после новогодней ночи. В воздухе пахнет мандаринами, елкой, плюшевыми зайцами, и хочется как можно дольше не открывать глаза...
В.Об.Ц.Тв.О.Д.
27.IX.70 г. Москва».
Е.А. Апраксина — О.И. Далю
«Здравствуй, Синеглазенький!
После твоего письма голова моя пошла кругом от радости и нежности к тебе, села я писать письмо, а перед глазами круги. Извини, по кругам и пишу. Спасибо тебе, мой хороший, за золотые листья, за золотые слова, за нежность и тоску. Спасибо и за грусть о тебе, за то, что жду тебя и впереди жизнь. Я хочу с тобой бродить и по листьям, и по снегу, и по весне, и по морю. А еще пить пиво. Не боюсь я, что ты непутевый, все равно, вроде нам по пути. Знаешь, очень трудно писать, когда голова кружится. Дела мои ничего себе, работаю спокойно, все сложилось совсем просто. Сегодня видела мельком Григ. Мих., он спешил, успел только передать тебе привет. А Шапиро чересчур нежно расцеловал меня, и выражение лица у него было умильное. «Лир» у финиша. Дома у нас холодно, сидим на кухне и греемся у духовки. Картина моя кончается 30 ноября, так что можно попробовать как-нибудь на «Тень». Посмотрим. Ну вот, мой О.Д., попробую раскручиваться. Думаю, что перечитывать это письмо ты не будешь. Я тебя крепко целую, очень жду и еще хочу, чтобы ты был совсем рядом.
Ц.Т.Г.П. и т.д.
Лиза 29/IX 70 г.»
Е.Д.: Я думала, как необыкновенно, невозможно и совершенно нереально то, что Олег — тот самый Олег, которого я очень любила и хорошо знала, —мог найти время, освободить голову от всего и писать для меня письма. У меня вообще было несколько трепетное отношение к нашему семейному союзу. И не потому, что он был знаменитый артист, а потому, что он являлся и остается для меня какой-то недосягаемой загадкой. В общении живом, непосредственном он был гораздо более скуп на слова и эмоции, кроме того, быт и жизнь — это вещи, в которых растворяются чувства. Когда же получаешь слова на бумаге — это совсем другое. В этом сила писем. И поэтому каждое его письмо ко мне было удивительным праздником. Иногда я их перечитываю теперь, и у меня возникает такое ощущение: да могло ли это быть? И вовсе не потому, что я задаюсь вопросом: а мог ли вообще Олег меня любить? Я считаю, что он меня любил. Но все равно — это чудо и это необыкновенно, что при его отношении к жизни, к словам он мог сесть за стол, от всего отключиться и написать мне хотя бы несколько строчек, иногда выливавшихся в целое письмо. Это для меня всегда было чудом: и тогда и сейчас...
О последних неделях жизни Олега Даля Лиза вспоминала: «Зимой 1981 года Олег стал очень много и долго спать. Иногда я просыпалась ночью и, с ужасом подскакивая, слушала: дышит ли? Дышит. Едва слышно и как-то нечасто. Сон удивительно глубокий. Такого не было даже во время отдыха в Репине, которое я считаю эталоном его личного покоя. Почти сразу по прибытии в Монино он начал очень много писать. Стихи, эссе, прозаические зарисовки, какие-то письменные планы своих будущих работ. Все это каким-то потоком прорывалось наружу. Поработает час-другой и приходит ко мне на кухню: «Послушай-ка». Читает только что написанное… Однажды, я уезжала по делам в Москву. С Олегом осталась Оля. Утром я вернулась. Он говорит: «Я хорошо пишу?» — «Ты пишешь прекрасно! А будешь писать еще лучше. Олежечка, у тебя к этому есть и склонность и дар». Потом говорит: «А я закончил инсценировку по Олеше. Надо бы показать Виктору Борисовичу…» (Шкловскому — А.И.) «Какую инсценировку? Когда закончил?!» А он там, в Монине, сделал «Зависть» — на раз. В несколько заходов. Думаю, как ответ на попытку Володи Седова инсценировать «Фому Гордеева» в Малом. Не очень Олегу нравилась вся эта история… с вымарыванием роли Ежова. Он взял — и сам для себя написал материал для работы.
Из последних стихов… я не могу вспомнить, что именно. Пришел ко мне. Жарится омлет с колбаской. «Можно я тебе почитаю?» — «Ну конечно!» Прочел очень тихо. Я подошла и поцеловала его в щеку. Он так застеснялся, как ребенок! Господи, кого? Меня? Покраснел, опустил голову и вышел из кухни. Оборачиваюсь, а на сковородке все начисто сгорело!
А вот это стихотворение, написанное в феврале 1981 года в Монине очень рано утром, он читал мне в этот день трижды...
«Если душу человека
Измолоть на порошок,
Если плюнуть с горки в реку
И подпрыгнуть на вершок,
Поднатужиться, напрячься,
Отвернуться, не кивать
И ни с чем не соглашаться –
Можно голову сломать!»
Сначала он прочел его за завтраком. Ну, я послушала: «Хорошо!» Потом он в обед спустился и говорит на кухне: «Я тебе хочу… прочесть стихи… утренние». Читает то же самое. Но как-то… вот как… «в душу вламываясь»… Так говорят, да? Выслушала я молча. Вечером, перед сном уже: «Лиза, послушай мои стихи. Те. Утренние…» И начал снова их читать. Я уже не выдержала и, перебив его, говорю: «Олежечка! Как ты себя чувствуешь?!» Он ответил, весь напрягшись: «Нормально… А что такое?!» Ну меня уж тут совсем понесло: «Нет! Ненормально! На хрена ты мне третий раз всё читаешь?! Я же не идиотка! Ты что?! Что с тобой?! Скажи! Скажи, я прошу! Тебе плохо?!» Олег так странно на меня посмотрел… Я испугалась. Сине-фиолетовые губы. И абсолютно пустые глаза. Ну, мне… самой поплохело… Выпил он свои таблетки. Я — валидол… Потом просила у него прощения за крик. Он отмалчивался. Вырывал руку у меня из ладоней: я хотела ее погладить. Ледяные пальцы в жарком доме. Ледяные… Вот с этого вечера… пошли… началось… Я не буду тебе… об этом. Ладно? Не обижайся — я не хочу… Знаешь… это было в субботу, 28 февраля 1981 года… Мы приезжали в Монино на сутки. Забрать вещи. Кое-что, нужное ему для поездки в Киев на следующий день».
Олега Даля не стало 3 марта 1981 года. Его обнаружили в номере гостиницы сотрудники Киевской киностудии, обеспокоенные отсутствием Олега на съемках. Лиза пережила мужа на 22 года…
