Фото: архив журнала "Караван коллекция"
Дядя Леня Филатов сказал: «Ребенку тоже нужно из этого прибора выпить!» Гости моих родителей – актеры Таганки – в тот вечер пили коньяк из где-то раздобытой немецкой пузатенькой лейки. «Коньяк ей нельзя, - критически оценил меня, 10-летнюю, дядя Леня. - А вот чай подойдет!». Чай был очень черным и очень сладким. Из лейки его было пить необычно. Я, дядя Леня и вся компания хохотали. Впрочем, как всегда…
В нашей однокомнатной квартире актеры театра на Таганке собирались довольно часто. Отец знал их еще с тех времен, когда они еще учились в Щукинском училище (во многом Таганка родиласьиз курса Щуки 68-го года выпуска). На моих глазах проходила жизнь веселая и хулиганская. Закуска часто была эфемерной. Если на столе оказывался запеченный в духовке черный хлеб с чесноком исалат из лука, яйца и майонеза с огурцами – это было прекрасно. Как говорится, суп из топора, дым коромыслом и полное, абсолютное счастье.
Мой отец, по профессии инженер-электронщик, казалось бы, от мира театра был далек. Но он с детства знал многих из артистической среды. Он ведь писательский сын. Папин отец Иосиф Гореликбыл корреспондентом «Огонька», эссеистом. Кроме статей, дед писал и рассказы. И числился в Союзе Писателей. Он умер, когда мне было всего полгода, так что я его совсем не помню. Но благодаря тому, что дедушка был членом Союза писателей, моя бабушка Берта, которую все звали Большой Бертой, пользовалась положением жены члена Союза (по профессии сама она была хирургом). После развода с Гореликом она вышла замуж второй раз – тоже за писателя, Владимира Андреевича Сутырина. И вот его-то я и привыкла считать своим дедом. Это была легендарная личность! Человек, который подписывал членский билет Маяковскому. Он был и в комиссии по самоубийству Маяковского. Как-то я чуть не проникла в тайну гибели поэта. К деду пришли люди, которые точно знали, что произошло в тот трагический день. Я в это время сидела под столом, но не вовремя себя обнаружила. Взрослые извлекли меня из-под стола и выгнали. Кстати, дед никогда не утверждал, что Маяковский застрелился сам. Наоборот, говорил, что гибель поэта – история темная, и мы никогда не узнаем правду.
Я с бабушкой Бертой
Дед был очень острожным. Он сжег переписку с Орджоникидзе и с Горьким. Многие архивы, среди которых была информация по Маяковскому, тоже, я уверена, он сжег. Дед многое скрывал, но что-то иногда все-таки рассказывал. Например, про отношения со Сталиным, с Троцким. Особенно мне врезался в память вот какой момент. Дед был секретарем Троцкого в поездке по Кавказу. Они плыли на кораблике по какой-то реке, летела птица, и Троцкий подстрелил ее из ружья. Дед стоял рядом, пороховые газы обожгли ему щеку, он сказал: «Что же вы так неаккуратно». На что Троцкий ответил: «А не надо стоять под выстрелом».
Я очень часто бывала у деда с бабушкой дома, ночевала и порой жила по несколько дней. Дед замечательно невозможные хачапури. Дело в том, что он много времени провел на Кавказе, стоял у истоков грузинской киностудии. И даже сыграл батьку Махно в снимавшихся в Грузии «Красных дьяволятах».
Бабушка тоже не раз делилась со мной интересными воспоминаниями. Большая Берта рассказывала мне про Цветаеву, с которой они в эвакуацию плыли на одном пароходе. Но тогда бабушка не придала значения этой встрече. Говорила: «Откуда я могла знать, кто такая Цветаева?» Положение у Марины Ивановны было унизительное. Ее сестру Асю приняли в Союз писателей, а саму Цветаеву нет. Чудом она попала на тот писательский пароход, который шел в Чистополь. Бабушка отправилась туда, потому что ее сына, моего папу, не предупредив родных, вывезли в эвакуацию вместе со всеми членами семьи Союза писателей. Ей каким-то образом удалось уговорить начальство своего госпиталя, чтобы ее отпустили забрать сына в Москву. Цветаева, узнав ее историю, все говорила: «Как хорошо, как хорошо, как вам везет, Берта Михайловна, какое счастье, у вас есть профессия, у вас есть работа. А я ведь ничего не умею». Она была очень нехороша физически и психически. Если по-современному сказать, было видно, что у нее тяжелая депрессия. Цветаева хотела сойти с парохода в Чистополе, но ей не позволили. На пристани стоял человек с револьвером и громко сообщал, что на берег сходят только члены Союза писателей и их жены. Марине Ивановне пришлось плыть дальше. Сошла она в Елабуге. Потом оттуда приходила пешком в Чистополь, пыталась подработать – то посуду мыла в столовой, то продавала какие-то свои вещи, чтобы на это жить. Моя бабушка все это видела – в Чистополе ей пришлось задержаться, там не осталось ни одного врача…
Дворжецкий с Женей Князевым
А вот мой отец рассказывал мне про Ахматову, с которой был лично знаком и даже пил чай. Для начитанной девочки-ромашки из интеллигентной семьи, какой была я, это представлялось очень важным обстоятельством - что папа знал Ахматову. Я считала, что должна этому соответствовать! А дело было так: папа дружил с Михаилом Ардовым, который с семьей жил на Большой Ордынке. А у Ардовых часто подолгу жила Анна Ахматова. Я расспрашивала папу: «Какая она?» - «Такая большая». Она плохо ходила. Сидела в кресле, вокруг нее все крутились. Но два наглых пацана – Миша Ардов и его друг, мой папа - вошли, поздоровались, хлебнули чай, им дали пирога, они ушли. Что им Ахматова? Слушать ее стихи? По молодости они видели перед собой только пожилую уставшую женщину в затрапезном домашнем платье, и все.
Много выдающихся людей жило совсем рядом. Я сама ходила к великому шекспироведу Аниксту, по учебникам которого мы занимались, относила ему щавелевый суп. На руках меня качал пролетарский поэт Михаил Светлов. И таких, как я, ребят в моем окружении было много. Я ходила в Литфондовский детский садик вместе с АлешкойАксеновым, Антоном Табаковым, и Аришей Рыбниковой. Летом мы отправлялись в Коктебель в писательский дом творчества. Это, правда, мне уже было лет 16 или 17 По сравнению с Коктебелем сегодняшним, наш был дикий. На пляже у воды находились и агаты, и сердолики. Таких фантастических рассветов и закатов я не видела нигде. А еще повсюду были писатели. Допустим, на веранде Фазиль Искандер читал только что написанную новую главу из «Сандро из Чегема». А у балюстрады перед столовкой Юнна Мориц с кем-то беседовала, курила невероятные английские сигареты и при этом не читала стихов… У кого-то сильные впечатления от поэзии Юнны Мориц, а у меня — от самой Юнны Петровны, которая мне, 16- летней, казалась практически Ахматовой. Тот же профиль, та же челка. Очень красивая, пахнет английскими сигаретами и духами, кутается в шаль – что еще нужно? Очень любопытно, что, когда Юнна стояла неподвижно, она была необыкновенно хороша, настоящая королева. А когда делала шаг,становилась абсолютной вороной. Поэтесса Юнна Мориц – это одно. А Юнна Мориц, которая тащит авоську с купальником и полотенцем на пляж - другое. Вот такое юношеское впечатление...
Женины родители Вацлав Дворжецкий и Рива Левите
Фото: ИЗ АРХИВА Н. ДВОРЖЕЦКОЙ
Среди моих друзей детства считалось большим достоинством много читать. У нас даже соревнование было, кто больше библиотек освоит врайоне. В шестом классе я прочла «Войну и мир», в седьмом — «Мастера и Маргариту». А однажды я рылась дома в поисках какой-нибудь «запрещенки» — Мопассанчика или «Матери уродов». И наткнулась на обувную коробку в шкафу. В ней лежал самиздатовский «Архипелаг ГУЛАГ», напечатанный на папиросной бумаге. И когда пришли старшие с работы и застали меня за этим чтением, я получила очень серьезно.
В то время я уже жила с отцом и его женой Наташей. До этого я пережила нелегкий период.Мои родители развелись, когда мне было шесть. Я хотела жить с отцом, но суд определил мое место жительства с мамой. Она ведь не алкоголичка какая-нибудь…В первый класс мама отдала меня в интернат. Очень приличный – на Лосином острове, где красота, чистый воздух и игровые площадки. Но я там ощущала себя чудовищно. Интернат – это детский дом при живых родителях. А я там провела целых три года! Но маме было некогда – она работала гидом-переводчиком – французский, испанский, итальянский - и постоянно была занята. Когда мне исполнилось десять лет, суд, наконец, учел мое мнение, и я стала жить с папой и его женой Наташей. Вскоре родился мой младший брат Алеша. Наташу я обожала. Думаю, актеры в нашей квартирке собирались именно из-за нее. Когда-то моя Наташа и сама очень хотела стать актрисой, но не поступила. Ее однокласснице Нине Поповой, с которой она дружила с первого класса, повезло больше – та поступила на актерский, а потом служила в театре Пушкина. Ну а Наташа пошла в инженеры, как и мой отец. Так что в своей компании, как и было положено в эпоху «оттепели», они представляли «физиков», а артисты – «лириков».
Женя с нашими собаками Чучей и Шляпой
Фото: ИЗ АРХИВА Н. ДВОРЖЕЦКОЙ
Когда я стала постарше, могла ходить в театр на Таганке. И тут уж Леонида Филатова я увидела с другой стороны. Помню спектакль «Дом на набережной», он произвел на меня какое-то совершенно фантастическое впечатление. Да и вся Таганка такое впечатление производила. Я до сих пор помню, как удивительно там пахло. Как будто какие-то феромоны и афродизиаки в воздухе летали. Открывался занавес - и оттуда веяло пылью, пудрой, женскими духами, по-видимому, французскими, ведь дамочки с Таганки были непростыми. Мне казалось, так пахнет тайна.
На Таганке я тогда посмотрела все. «Гамлета» - не один раз. Сначала я его смотрела с балкончика, стоя буквально на одной ноге и опираясь на парапет.В следующий раз мне повезло – я нашла свободное место в зале. С Владимиром Высоцким я уж была знакома. Училась в одном классе с Юлькой Абдуловой, дочерью друга Высоцкого. Как-то на один из Юлькиных дней рождения пришел Высоцкий. Когда он пел под гитару, дрожали стекла и бокалы в буфете. Ничего подобного не происходило, когда другие брали в руки гитару.Высоцкий на сцене тоже оказался фантастическим явлением. Кроме «Гамлета», я видела его в «Галилео Галилее» и в потрясающем эфросовском «Вишневом саде». Он играл Лопахина, а Алла Демидова – Раневскую. Через какое-то количество лет Алла Сергеевна пришла в Щукинский театральный институт на встречу со студентами и рассказала: «Актер играет чем-то, находящимся в животе, в диафрагме, где солнечное сплетение. Если выкладывается по полной, это ощущается зрителями. Энергетическая волна доходит до нескольких первых рядов. Но Высоцкий в этом смысле отличался и мог «пробить» дальше, ряда до 15-го». Так считала Демидова. Но я могу утверждать – пробивал он и до балкона. Когда в «Вишневом саде» выходил Высоцкий-Лопахин и произносил монолог: «Кто купил? Я купил», — у меня мурашки по коже бежали…
Мы с Женей во время поездки с концертной бригадой на Алтай
Фото: ИЗ АРХИВА Н. ДВОРЖЕЦКОЙ
В общем, театром я была больна и больна с детства… После школы два года неудачно поступала в театральный. В первый год в Щукинском встретила среди абитуриентов Женьку Дворжецкого. Он был в черном пиджаке, черной водолазке, черных брюках. Абсолютно байрновский герой. Оказалось, это потому, что он только что похоронил старшего брата - Владислава Дворжецкого, которого вся страна полюбила после фильмов «Капитан Немо», «Земля Санникова», «Бег»… Мы познакомились: «Женя» - «Нина». И разошлись. Как потом оказалось, он того знакомства даже не запомнил. А я не забыла и даже почему-то сразу подумала: «Он будет моим мужем»… В институт он тогда поступил (причем это была его вторая попытка), а я – нет. Мне повезло только в третий раз…
Учеба в институте — это было абсолютное счастье. Я и тогда, и сейчас считаю, что Щука – это самое лучшее, что есть из театрального образования.И я так говорю не только потому, что сейчас я там доцент, а мой студенческий друг и свидетель на нашей с Женькой Дворжецким свадьбе – ее ректор. Именно Женя Князев рассказывал, какое я произвела на Дворжецкого впечатление. Они уже были третьекурсниками, стояли в фойе института. А тут идут три первокурсницы, три грации - высокие, яркие, сочные блондинки с распущенными волосами. Ирка Метлицкая неописуемой западной красоты, Ирка Матвеевкая - абсолютная Мерилин Монро и я - тоже вполне себе эффектная, высоченная, на каблуках 11 сантиметров. Оба Женьки просто упали. И Дворжецкий сказал Князеву обо мне: «Вот она будет моей. А Князев посмеялся: «Ты не справишься!» Не сразу – ведь у меня тогда был роман с одним выпускником ГИТИСа – но Женька справился. 8 марта он подарил мне огромные, с ладонь красные тюльпаны и признался в любви... Это было в 1981 году. Потом он улетел на Камчатку играть спектакли. Звонил мне оттуда, проговаривал все деньги. Поженились мы в 82-м. Шутили, что я вышла за Дворжецкого из-за фамилии, а он женился на мне из-за прописки. Как говорится, в каждой шутке только доля шутки. Женька из Горького, и без московской прописки его бы не взяли после института в театр. А по поводу фамилии вот какая вышла история. Посреди бракосочетания Женька вдруг перестал на мне жениться. Ему не понравилось, что я сказала тетеньке в ЗАГСе: «Беру фамилию мужа». Услышав это, он просто сбежал. Пришлось Князеву его догонять и буквально приковывать его ко мне наручниками,самыми настоящими, использовались в спектакле «Сенсация» в Вахтанговском театре. Уж каким образом они оказались в ЗАГСе, я так и не поняла. А выходка Женина была вполне объяснимой – их дворянская польская фамилия считалась самой большой семейной драгоценностью. Его отец Вацлав был женат дважды, его старший брат Владик – трижды. Если всем выдавать фамилию Дворжецкая, то… Вацлав очень серьезно к этим вещам относился. Когда Женька в первый раз в институт не поступил, Вацлав сказал: «Меняй фамилию».
Мы с Женей, Анюта и Мишка
Фото: ИЗ АРХИВА Н. ДВОРЖЕЦКОЙ
Судьбы наших семей оказались переплетены. Мой дедушка Сутырин одно время был начальником строительства Туломской ГЭС. Это часть Беломоро-Балтийского канала, который строили заключенные, одним из которых был тогда Вацлав Дворжецкий.Выходило, что Женин папа сидел у моего дедушки в лагере… Помню свое знакомство с Вацлавом. Женя привез меня к родителям в Горький, его папа оглядел меня и хитро улыбнулся: «Симпатичнаядевочка! С ней можно прокатиться на юг!» И это еще для него было очень сдержанно. Скоро я узнала, что всем предыдущим девушкам, которые приходили к его сыну, он говорил: «Проходи, раздевайся, ложись! Ой! Садись!» Вацлав любил погусарить. Женя, в общем-то, тоже…
Жили мы с Женькой прекрасно и весело. Думаю, я воспроизводила образ жизни своих родителей. Все это попало в кровь, в нервы, в мозги. Когда у нас с Женькой появилась 9-метровая комната в коммуналке, туда приходили все безлошадные и бесквартирные, отдыхали, ели, общались. Никого не смущало то, что кухня на лестнице и кишит тараканами и клопами. Потом, когда мы переехали воднокомнатную квартиру у метро Аэропорт – это вообще казалось роскошью. У нас, у единственных среди знакомых, было свое жилье. К нам приходили друзья из Дома актера, из РАМТа, тогда еще молодежного театра. С кем-то Женька задруживался на съемках, и все они потом прибывали в наш дом. Так у нас появился Олег Меньшиков, Игорек Волков, Мишка Ефремов, Сашка Яковлева, Дима Певцов, Коля Расторгуев, Володя Стеклов, Кирилл Козаков.
Колган Алексей, его жена Дворжецкая Нина, дочь Анна, сын Михаил, собака Сима в своей московской квартире.
Фото: Юрий Феклистов
В нашей с Женей жизни случались и сложности, и период «черного солнца» со швырянием посуды и вырыванием розеток. Но все 19 лет, которые мы прожили вместе, был свет. Я всегда знала, что очень удачно вышла замуж. Все складывалось замечательно и именно так, как надо. Женька хотел первую девочку, и я родила Аню. Когда я мне еепоказали, она была вылитый Расул Гамзатов. От счастья я целовала акушерке руки. А потом Женька захотел мальчика. И получил мальчика. Когда Мишке было пять месяцев, Женька погиб – разбился на машине…
Все друзья, которые пили и веселились у нас дома, тогда понесли мне деньги. Меньшиков, который не знал, как мне дать эти деньги, сунул их Мишке в пододеяльник… Что-то сюрреалистическое происходило в те страшные дни. Женька Князев натянул на голову ворот от свитера и выл на кухне, как раненый зверь…
Женька многого не успел. Насколько я знаю, сценарий «Бригады» написан именно под него. Ведь фильм задумывался как наш «Однажды в Америке». И нужно было именно такое лицо, как у Жени, чтобы это прочитывалось… Самым трудным было привыкнуть к тому, что с уходом Женьки я потеряла собеседника. Не знаю, сумела бы я когда-нибудь привыкнуть к одиночеству… Но со временем судьба мне подарила другого человека – Лешу Колгана. Он принял наших с Женькой детей как своих. Теперь он в нашей семье добытчик. А я служу в РАМТе, где раньше работала вместе с Женькой, иногда снимаюсь и преподаю в Щукинском театральном училище, которое так люблю. Вот только шумных компаний дома у нас больше нет…
С годами я стала совершенно не тусовочным человеком. Мне хочется домой на свой диван, я люблю теперь кукол шить и вышивать болгарским крестом. Видимо, всему свое время.
