«На съемках «Уроков французского» режиссер Евгений Ташков принялся объяснять мне судьбу моего героя, мальчика Вовы, который уехал из родной деревни в город учиться и оказался среди чужих людей. Вдруг Евгений Иванович осекся: «Да что я тебе рассказываю! Вспомни свои первые дни в детдоме!» — говорит актер Михаил Егоров.
Жила в Москве наша большая семья — родители, семеро детей — и вот, когда мне было четыре или пять лет, распалась. По рассказам родственников, мама выставила отца из дому, он еще пытался с ней помириться, а поняв, что не получится, уехал к себе на родину. С тех пор я его не видел. Говорили, что завел себе новую семью, взяв замуж женщину чуть ли не с тремя детьми, и народил с ней еще пятерых. В юности я думал его найти, знал примерно адрес, но быстро остыл. Думаю, если бы отец скучал по нам, сам бы приехал.
Ко времени родительского расставания трое старших детей, от первого маминого брака, уже выросли, оставались мы, четверо младших, я — самый маленький. Чтобы прокормить большую семью, мама стала зарабатывать считавшейся тогда нелегальной торговлей: по ночам варила сахарных петушков и днем продавала их. В выходные мы, дети, помогали ей. Помню все наши «точки»: у метро «Сокол», у «Детского мира» в центре, в Павшино. Торговать с рук запрещалось, но маму милиция не трогала: многодетная, награждена орденом «Материнская слава», получила его после моего рождения. Петушками мама зарабатывала неплохо, в день — до 10—12 рублей, это когда зарплата инженера была 100—120 в месяц. Если торговля шла бойко, мы даже возвращались домой на такси. Неплохо жили, одетые-обутые. Мама еще и бутылочку себе покупала. Нет, пьяницей она не была, но часто выпивала в компаниях, а там случались скандалы.
Однажды к нам домой явился участковый, а мама, нетрезвая, начала с ним препираться. И либо отмахнулась, либо еще что, но задела рукой фуражку гостя, и та слетела с милицейской головы. За дерзкий поступок маму отправили в Бутырку, потом судили, но прямо в зале суда она попала под амнистию. Правда, к тому времени ее уже лишили родительских прав, и нас, четверых младших, определили сначала в интернат, а вскоре в детский дом. Освободившись, мама свои родительские права так и не восстановила, не знаю почему. Поначалу мы ее спрашивали, когда же она нас заберет, и слышали в ответ, что вот-вот, надо немножко подождать, а потом как-то свыклись со своим положением и задавать вопросы перестали. Тем более что мама находилась рядом — устроилась в наш детский дом и лет пять работала то посудомойкой, то поваром, то ночной няней. Хорошо ведь: зарплату платят, дети при ней, государство их одевает-кормит.
И мы-то уже втянулись в новую жизнь, даже весело стало. После уроков прибежишь, бросишь портфель — и в футбол гонять, не до мамы. Детдом был хороший, московский все-таки, находился недалеко от метро «Динамо». Атмосфера достаточно свободная, мы учились в обычной школе, куда ходили одни, играли в хоккей при ЖЭКе вместе с домашними пацанами. В детдоме воспитатели в нашу жизнь особо не вмешивались, так, ходили посматривали, а следили за порядком старшие ребята: давали указания средним, а те уже нам, младшим. Например, не хочешь спать — вставай, бери подушку, держи ее в вытянутых руках и приседай. Раз пятнадцать присядешь, руки начнут отсыхать — ложишься и засыпаешь как миленький. Я тоже несколько раз стоял с подушкой, меня мой брат ставил: закон для всех один.
Брат в то же время и не давал меня в обиду, он физически крепкий был и старше на три года. Сестры тоже заступались. Они, когда мы в детский дом попали, учились в восьмом и шестом классах, брат в пятом, я в третьем. Защита у меня была. И все равно приходилось рассчитывать в первую очередь на себя. Если в 18—20 лет я немного стеснялся того, что воспитывался в детском доме, то, повзрослев, понял: та жизнь научила меня думать и выживать.
Впрочем, с некоторых пор я больше времени проводил вне детского дома, потому что началась у меня жизнь, о которой я раньше даже не думал. Совершенно неожиданно для себя я получил главную роль в кино. Речь о моей первой картине «Сюда не залетали чайки» Булата Мансурова, где я снимался вместе с замечательным Павлом Кадочниковым. Пригласили очень просто. Во время школьного урока в класс вошла директор и вместе с ней — двое или трое незнакомцев. Те извинились, что ненадолго нас отвлекут, и прошлись по классу, всматриваясь в ребят и некоторым задавая вопросы. Отобрали троих и ушли. Учительница продолжила урок, и тут дверь снова открылась, появилась молоденькая девушка из тех, кто заходили, и спросила: «А можно мы еще вот этого мальчика возьмем с собой?» — и показала на меня.
Режиссер поговорил со мной, и я вернулся в класс. На следующий день за мной прямо в школу прислали машину и повезли на «Мосфильм» делать фотопробы. А спустя неделю ко мне подошла завуч: «Звонили с киностудии, тебя приглашают уже на кинопробы». Для меня слово «кинопробы» звучало дико. Вскоре после них меня однажды вызвали в кабинет к завучу, я увидел там режиссера и его ассистентку. «Миша, — сказал Мансуров, — мы посмотрели пять с лишним тысяч мальчиков, выбрали тебя. Я настоял, чтобы художественный совет тебя утвердил. Теперь едем на все лето в Сибирь». Я не мог переварить его слова. «Ну как?» — спросил режиссер. Я подумал: а что значит «как»? Утвердили — поеду. Задал только один вопрос: «У меня там воспитатель будет?» — «По закону должен быть, но я тебе обещаю, что ты его почти не увидишь и не услышишь».
Узнав, что сниматься буду с восьми утра до восьми вечера, я понял, что воспитатель не нужен. Хотя ко мне приставили какую-то бабушку, она там в стороне на стульчике сидела и время от времени пыталась дать булочку или еще как-то позаботиться. Я считал себя уже взрослым, ее опека меня раздражала, и воспитательница скоро уехала. А Мансуров предложил мне: «Хочешь жить в номере со мной?» Я перебрался к нему, в его шикарный люкс, в одну из двух комнат, большую, с телевизором. В свободное время Булат закрывал к себе дверь и готовился к съемкам, а я был предоставлен сам себе: смотрел телевизор, гулял.
Помню, он на меня рассердился. Один мужчина, живший в нашей гостинице, узнал, что мы снимаем кино, что я — фанат автомобилей, и предложил мне покататься на его машине. Я пришел в восторг. «Хочешь сам поводить?» — «Хочу!» А когда вернулись к гостинице, Мансуров уже бегал и искал меня. Нет, он не стал ругаться, но сурово сказал, чтобы я больше так не делал. «Ты играешь главную роль, и если с тобой будет что-то не то, съемки остановятся». Конечно, мне хотелось побольше свободы, побегать с ребятами. И любовь у меня на съемках случилась, не первая — та была в детском доме, — но не менее сильная. Воспылал чувствами к местной девочке: гулял возле гостиницы и познакомился с ней. В 11 лет, естественно, все было в виде «за ручку походить». Потом долго переписывались, она присылала фотографии — красивая, уже в девушку превращалась, — приглашала в гости. А вообще, на съемках я дружил со всеми, все ко мне хорошо относились, может быть, потому, что не был избалованным.
Та поездка запомнилась на всю жизнь. Сибирь, город Дивногорск, лето шикарное, гостиница на берегу Енисея. Недалеко — Красноярская ГЭС, много погибшей рыбы шло, люди плавали на лодках с сачками и вытаскивали рыбу. Или рыбачили: резинка, леска с несколькими крючками, которую закидывали далеко и сидели водили рукой, а резинка вытягивалась-стягивалась, крючки гуляли в воде… Рыбаки уносили мешки, полные окуней. Я часами смотрел на эту рыбную ловлю. В нужный момент съемок наша группа отправилась в верховья Саян, где уже приготовили большие плоты — они требовались по сюжету, — и на них два-три дня мы сплавлялись по реке. Ночевали на плотах, даже готовили там еду, и, конечно, снимали. То ли потому, что я еще ничего не понимал в кино и все вызывало интерес, то ли оттого, что первая картина в моей жизни почти вся создавалась в экспедиции, на природе, но мне было легко и интересно.
Съемки окончились, и Мансуров спросил, не хочу ли пожить у него, — решил взять меня под свою опеку, хотя сам растил троих детей. Оформил надо мной опекунство. Так лет в тринадцать я переехал к нему. Но часто навещал мать, а она шутила, что я умею устроиться: понимала, что Булат даст мне гораздо больше. Только работы у него почти не было: писал сценарии, их не пропускали, а долгов хватало. Я не вникал особенно в его проблемы, пацан же, все свободное время где-то пропадал: хоккей, футбол, прогулки с девчонками… Мансуровы жили тяжело, но однажды я, классе в восьмом, получил царский подарок.
Мне очень хотелось мопед. Булат спросил: «Может, подождем немножко и позже купим?» Я кивнул, изо всех сил скрывая досаду. А вскоре… стал обладателем желанного мопеда, стоившего 204 рубля — большую по тем временам сумму. Тогда, в конце 70-х, велосипеды далеко не у всех были, а у меня мопед! Я оказался королем двора! Гонял по всей Москве, ездил к подружке. Наверное, ради меня Булат взял у кого-то взаймы. А когда я начал сниматься, уже сам прилично зарабатывал, матери дорогие подарки делал, Булату деньги отдавал. Я его особенно не обременял, поскольку много времени проводил в съемочных экспедициях.
После первой картины меня позвали сразу в две. Одна из них, у армянского режиссера, мне, как мальчику, была интереснее, но Мансуров сказал, что надо сниматься у Ташкова. Евгений Иванович на худсовете объявил: «Хочу без всяких проб утвердить этого мальчика». То есть меня. «Если сейчас его не утвердим, он может на все лето уехать в Армению». Так я попал в «Уроки французского».
С какими актерами свела меня опять судьба! В первый раз это был Павел Кадочников, теперь — Татьяна Ташкова, Валентина Талызина, Галина Яцкина, по роли — моя мама. Яцкина, то прилетавшая на съемки, то возвращавшаяся в Москву, где играла в театре, в середине работы на «Уроках...» попала в автомобильную аварию, лежала в больнице. Потом на площадку приезжала с палочкой, но сниматься-то предстояло без палочки, а она такие боли испытывала! Под Галину Ивановну подстраивались, чтобы лишний раз не двигалась, но ей все равно приходилось и ходить, и стоять. При этом в роли совершенно не заметно, какие неудобства она преодолевала.
Меня всю жизнь тянуло к людям, которые старше по возрасту. Конечно, на «Уроках французского» проводил время и со сверстниками. Там снимались ребята из ансамбля при Дворце культуры ЗИЛа, вечерами мы собирались, они играли на гитарах, все вместе пели. Но я больше, чем с актерами, общался со съемочной группой — с осветителями, со звукооператорами, то есть с людьми, имевшими дело с техникой.
Детдомовские дети взрослеют и созревают раньше, поэтому в 13 лет я уже чувствовал тяготение к противоположному полу. Во время съемок «Уроков французского» у меня вспыхнули любовные чувства к игравшей молодую учительницу Танечке Ташковой. Симпатичная, тростиночка, со своим характером. Ей было едва за двадцать, поэтому общались иногда как ровесники. В одной из сцен Вова с учительницей играют на деньги, и мы перед съемками учились играть по-настоящему. Евгений Иванович давал три рубля мелочью мне и столько же своей жене (Татьяна, как известно, была его женой). Через 15 минут она просила у него еще, потому что я все выигрывал. Ташков смеялся и насыпал ей новую порцию монет. Кто выигрывал, тот и брал себе деньги. Как-то раз во время «репетиции» — на самом деле настоящей игры — Татьяна попыталась поджухать, я возмутился, не зная, что камера включена, и эти кадры вошли в картину.
Съемки мне давались легко, да я и не задумывался об этом. Текст заранее не учил. Ассистент подходил ко мне накануне: «Миша, к завтрашнему дню надо выучить сцены…» Я: «Да-да-да». А читал свои слова уже по ходу дела. Но в то время и не снимали большими кусками, как сейчас: кадрик мог длиться секунд пятнадцать, две-три фразы, потом все монтировалось. Сложности для меня заключались в других вещах. В первом фильме мальчика, моего героя, били молотком, он удирал, а возле речки должен был снять шорты, вбежать в воду и нестись на другой берег. Мне стало неудобно: молодые девушки-ассистентки, и тут я нагишом, хоть и, можно сказать, ребенок еще, а на экране вообще все увидят мой голый «тыл». Но подчинился, все сделал. А когда снимался в «Школе», на пробах к другой картине, «Мы жили по соседству», сказали поцеловаться с девочкой. Меня это страшно смутило: девочка незнакомая, к тому же я еще ни с кем не целовался. Но преодолел себя и выполнил, что просили. Остальное на съемках шло естественным образом.
Когда вышли на экраны «Уроки французского», знаменитым я не проснулся. Никакого ощущения свалившейся на меня славы не было. Ну прилипло ко мне в детском доме прозвище Артист, а так я оставался как все и никогда не пытался поставить себя выше других. На улицах меня, по-моему, редко узнавали: мало ли подростков там ходит? А я почти и по улицам-то не ходил и в метро не ездил. Потому что четыре года подряд снимался.
После «Уроков французского» режиссер Эльдор Уразбаев позвал меня на главную роль в свою картину «Фрак для шалопая», помнится, даже без проб. Мы очень подружились, я вообще дружил с режиссерами: в свои тринадцать-четырнадцать был уже взрослым. Ко мне на съемках по-прежнему приставляли воспитательниц, но я просил, чтобы они за мной не ходили по пятам и не обслуживали, я сам мог все себе сделать.
Следующая моя роль после «Фрака...» была в трехсерийном фильме «Школа» по повести Аркадия Гайдара, и опять — главная. А затем я озвучил в одной картине мальчика — и все, на этом мое кино закончилось. Почему? Профессия, как известно, зависимая, и хорошо, если дают заметные роли: годам к шестнадцати я много повидал актеров, которые мелькали в массовке. Сниматься мне уже и надоело. Представьте: твои ровесники, подростки, в футбол гоняют или купаться бегут, а ты с утра до вечера в павильоне. Когда я на съемках «Школы» в Одессе во время обеденного перерыва выходил на улицу, где было тридцать градусов, мне казалось, что вышел в зиму: в павильоне температура воздуха поднималась до пятидесяти. Сейчас техника другая, а раньше от осветительных приборов такое тепло шло!.. Вообще мне как-то не хотелось связывать свою жизнь с искусством, меня больше к технике тянуло.
В 16 лет я сказал Булату, что хочу жить самостоятельно. Поступать в институт не собирался, решил пойти работать и учиться в вечерней школе. «Это твой выбор, — ответил Булат, — но знай, что дорога во ВГИК тебе открыта». Вечером учился, днем работал: сначала слесарем-инструментальщиком в трамвайном депо, потом устроился в свой детский дом рабочим по обслуживанию здания: замки вставлял, стекла в окна и тому подобное делал. Комнату мне выделили, кормили почти даром, зарплата шла. В качестве «общественной нагрузки» воспитывал пацанов. Директор мог попросить, чтобы приструнил кого-нибудь, с катушек слетевшего. Ребята меня слушались, уважали. Если я говорил что-то сделать, тут же выполняли: мгновенно в спальнях было убрано, малышня лежала в кроватях, а мы со старшими в моей комнате смотрели телевизор. Включал им магнитофон, а по выходным и в каникулы устраивал дискотеки, наши Кулибины даже сделали мне «цветомузыку». Однажды, когда в детдоме шел ремонт, я со своей возлюбленной уехал погулять. Вернулись — дверь в комнату взломана, магнитофоны украли, пропало и два чемодана кассет, которые я старательно собирал: покупал, мне дарили. С того дня мое увлечение музыкой как отрубили.
Работать в детдом я пришел потому, что хотел находиться поближе к возлюбленной, еще остававшейся его воспитанницей. По возрасту я был девятиклассником, и она училась в девятом классе, хотя была на год старше: из-за болезни оставалась в первом на второй год.
Люблю я женщин, люблю то, что жизнью дано любить. Вспоминаю, как на фильме «Школа», в Одессе, неровно дышал к ассистентке режиссера. Мне было шестнадцать, ей — лет восемнадцать. Но я стеснительный был, чувства свои скрывал и только в самом конце, перед отъездом в Москву, подошел к ней и признался во всем. Она меня по-дружески обняла: «Я это чувствовала».
У меня девок было! Гулял одновременно с тремя-четырьмя. Но в восемнадцать все произошло — с ней, моей первой большой любовью, ради которой я вернулся в детский дом. Заводить семью так рано не планировал, но раз случилось наше сближение, обязан был жениться. Кавалер не должен бросать свою женщину. Чтобы заработать денег на свадьбу, месяц на товарной станции разгружал вагоны с табаком. Работал с напарником, один вагон на двоих: перетаскивали мешки в фуру. Возвращался весь желтый, вставал под душ — с меня текла желтая вода. Но зарабатывал по 10 рублей за смену. На свадьбу хватило, не на какую-то шикарную — на обычную, но достойную. Женился я в первый и последний раз. Не хвастаюсь, но я все делал для семьи: обеспечивал нам безбедное существование, уважал жену.
Она одно время работала в издательстве контролером ОТК, потом устроилась в детский садик няней, чтобы туда взяли нашу подросшую дочь. А когда Маринка пошла в школу, я сказал жене: «Все, хорош работать». У нее был врожденный порок сердца, ей дали инвалидность после операции. Оперировать надо было срочно, продали все, что могли: два гаража, две машины, зато жена еще 17 лет прожила. Мы последние лет семь не жили вместе, но общались. Дочь вышла замуж, жена с ними жила, а я ушел из дому, все оставил семье. Встретил женщину, намного моложе меня, у нас родилась дочь, ей уже пятнадцать — ровесница моему внуку. Сейчас у меня новая семья.
С родней общался, но мало: мне их образ жизни не очень нравился. Приезжал на часок к маме и уезжал. Моя первая жена несколько лет назад умерла. Со второй не расписывался, нам и не нужно — и так живем хорошо.
Иногда Татьяна Ташкова зазывает меня в какие-то телевизионные передачи, где рассказывают о тех, кто в детстве снимался в кино. Я хожу, в одном документальном фильме поучаствовал, где вспоминал «Уроки французского». А вообще, киношная жизнь от меня давно уже далеко. После детского дома познакомился с парнем, который работал машинистом на железной дороге, он предложил: «Иди ко мне помощником, учиться три месяца. Зарплата хорошая». Стал машинистом поезда, то есть имел дело с техникой, к которой всегда тяготел. Потом ушел в милицию.
Туда меня друг затащил. Я работал на железной дороге, а в свободное время к нему ездил: он не водил машину и часто просил меня отвезти их с напарниками то на одно задержание, то на другое. Раз задерживали квартирного вора, я его на своей машине преследовал, догнал. Друг как-то и говорит: «А давай к нам, в милицию». — «Какая, — говорю, — милиция? У меня родственники судимые». Но помогли знакомые, там один человек немаленькую должность занимал. «Ты в детском доме вырос? — спросил меня. — Значит, воспитанник государства». Так я пришел на новую работу.
Сначала был милиционером-водителем, через полгода отправили на курсы оперативников. Потом отучился в институте, не связанном с моей профессией, но тогда любое высшее образование давало возможность карьерного роста в милиции. Дорос до начальника отделения и, наконец, командира батальона. Самый большой в Москве батальон был: обычно — 200—250 человек, а у меня — 320.
Во время задержаний много что случалось. Мои друзья ранены бывали, кого-то убили. Меня миновало. Ну, травмы получал в драках, раз чуть пулю не словил. Когда по молодости работал в группе немедленного реагирования, выезжали как-то на квартирный разбой. Те, кто в квартиру залез, выскочили, стали убегать от нас, я на «уазике» погнался за одним из них. Он начал в меня стрелять. Пришлось его немножко сбить машиной. Но все обошлось и для вора, и для меня: «уазик» принял на себя пару-тройку пуль. В другой раз я на задержании получил стулом по хребту и по голове и, хотя сознание не отключилось, ненадолго растерялся. Но кончилось нормально. Я всегда говорил, что герой не тот, кого ранили, а тот, кто задержал преступника.
Десять лет в общей сложности оттрубил в уголовном розыске. И хорошо, что ушел из кино: что бы я делал там в 90-е годы? А тут занимался любимым делом. Ведешь свои разработки, сегодня ты в Кунцеве, завтра в Бирюлеве, послезавтра в Тверскую область поехал на задержание. Мне нравилась мобильность, нравилось, что при мне постоянно оружие, я с пистолетом почти не расставался, даже на ночь клал его под подушку. Нравилась довольно-таки большая свобода и в то же время колоссальная ответственность, когда ты сделал дело — и выдыхаешь. Из милиции я ушел на пенсию, но у меня сейчас есть лицензия на разыскную деятельность: я частный детектив.
Удивительно, что иногда на улице ко мне подходят незнакомые люди: «А вы в «Уроках французского» не снимались?» — «Ну да, снимался…» Получается, я еще не старый, а прожил уже не одну жизнь.
