«Я хотела бы его найти. Объяснить, что даже при том, что я так ни разу ему и не ответила, его письма для меня многое значат. И что я их храню...»
Сидим мы как-то с Мишей Ефремовым и его женой Соней в ресторане. Я показываю книжку, которую прислал мне один поклонник: Франсуаза Саган. «Приблуда». Название странное, и мы с Мишкой, как школьники, хихикаем. Я говорю, представляешь, какой-то Сергей Китайгородский мне уже несколько месяцев письма пишет и подарки дарит.
Говорит, что океанолог, может, врет. И вдруг Сонька серьезно так говорит: «А вы зря смеетесь! Это очень известный океанолог. Профессор. Мировая величина. Гений, между прочим». Мы с Мишкой даже опешили: надо же... Так началась самая романтическая история в моей жизни. Хотя, если бы тогда, в ресторане, мне сказали, что пройдет десять лет и я буду тосковать по своему поклоннику, я бы, наверное, не поверила...
Его первое письмо пришло после выхода моего фильма «Француз». Я играла там романтическую барышню — переводчицу с французского языка. Ее подружка-парикмахерша рассказала ей, что в Интернете на сайте знакомств один француз желает познакомиться с русской женщиной, потому что читал Толстого и Достоевского и ему интересна русская культура.
Парикмахерша спрашивает: «Ты можешь писать ему письма за меня?» И моя героиня вступает с этим французом в переписку. Так, заочно, они влюбляются друг в друга. При этом переводчица понимает, что, если даже ее француз приедет в Россию, он встретится не с ней, а с парикмахершей, чью фотографию ему прислали и чье имя он знает. Это такой перевернутый Сирано де Бержерак. Я так понимаю, что профессор в некотором смысле отождествил меня с моим персонажем. В общем-то он не ошибся — я и сама примерно так думаю, как моя героиня. Но это только в сказках принцессы не посещают туалет. Потому что у меня, конечно, есть и другие проявления, не только такие, как у героини фильма «Француз». Мне, например, пришлось зубами вырывать эту роль.
Потому что знала: это мое! Тем более что я говорю по-французски. А актрис, которые говорят по-французски так, как я, вы больше не найдете в Москве. Ну, может быть, Ингеборга Дапкунайте так говорит. Да и то по-английски.
И вот я получаю письмо, в котором некий Сергей Китайгородский признается мне, что влюбился в мою героиню. После чего специально пришел ко мне в театр на спектакль «Яблочный вор» и влюбился снова, уже в другого моего персонажа. Причем в обоих случаях героинь звали Анна. И вот в эту объединенную Анну он влюбился. Стиль его писем сначала показался мне очень странным. Там были такие старомодные, почти казенные выражения: «В вашей картине показана история…» Я подумала: прикалывается кто-то. К тому же каждое следующее письмо приходило из разных точек мира.
Ну как тут не решить, что надо мной просто издеваются? И потом, что-то там такое проскальзывало... Из чего можно было понять: этот человек разговаривает так, будто я знаю, кто он такой, и мне должно быть лестно его внимание. Словом, бредятина какая-то. Но, с другой стороны, он писал мне то по-английски, то по-французски... Человек явно очень образованный. И меня его письма понемногу заинтересовали. Эпистолярный жанр — такая штука... Тем более когда это не сообщение в Интернете, а настоящее письмо, на бумаге. Человек взвешивал каждое слово, когда писал, потом понес письмо на почту. Думал о тебе в это время... С одной стороны, я человек ироничный. С другой стороны, я романтик. В общем, мне стало приятно получать эти письма, я даже ждала их. А уж когда я осознала масштаб личности этого человека — тут уж стала относиться к этим письмам совсем серьезно.
Они приходили на адрес театра. И я сразу вскрывала, читала... Даже хвасталась всем: «Профессор написал! Представляете, в меня гений науки влюбился...»
Прямых признаний в любви в его письмах вообще-то не было никогда. То есть вот чтобы: «Я вас люблю, чего же боле…» Но ясно было, что каждая строчка дышит влюбленностью. Это и завораживало, и пугало. Ведь я тогда была замужем (за Николаем Фоменко. — Прим. ред.), и начинать переписку с мужчиной, которому я нравлюсь, было почти изменой. Ответить — это же означало бы, что я вступаю с человеком в некие отношения. А ты в ответе за того, кого приручил. Так что никого приручать нельзя! Может быть, в другой ситуации… Но у меня была крепкая, дружная, даже счастливая семья — так зачем мне это? Единственное, что я могла себе позволить, — читать его письма.
Ну и наводить о нем справки в Интернете. Информации попалось очень мало. Разве что возраст — профессор оказался намного старше меня. Это объясняло и особенности его стиля — «олд скул», старая школа. Он писал мне об очень важных вещах. В одном письме рассказывал, как изучал каких-то глубоководных моллюсков. Эти моллюски живут под толстым слоем ила, в абсолютной темноте. Их никто никогда не видит. И это натолкнуло Китайгородского на мысль о том, что в таком случае Бог есть. Зачем, спрашивается, у этого моллюска такой красивый, разноцветный панцирь? Значит, кто-то его все-таки видит. А кто это может быть, кроме Бога? В другой раз профессор прислал мне свою книжку. Такая тоненькая, голубенькая, скромненькая. Называется «Аэродинамическая шероховатость морской поверхности сверху и снизу».
Я ее, конечно, прочитала с искренним восхищением. Там речь о том, что рябь есть не только на поверхности воды, но и на глубине. Никогда в жизни никто об этом не задумывался! Кто вообще будет серьезно думать о ряби? Помню, как мы с Мишей Ефремовым, снова встретившись в ресторане, обсуждали это все. Сошлись на том, что профессор действительно гений.
Еще он постоянно делал мне какие-то подарочки. В основном книги, и часто — на французском языке. Но я не могла себе позволить даже поблагодарить его. Принцип молчания я не нарушала. А потом я его наконец увидела. Просто однажды после спектакля вышла из театра, было темно и холодно. Смотрю — поджидает меня у служебного выхода. Я сразу догадалась, кто это. По умному лицу, да и фотографию видела в Интернете. Он приехал на прекрасной машине, весь в духах, с цветами.
Говорит: «Ну, я не знаю... Мне, наверное, нужно обсудить все с вашей мамой». Я растерялась. Зачем это, интересно? Предложение, что ли, будет делать? Но я же замужем! У меня сыну — год! Ну не вписывается этот замечательный профессор в мою отлаженную жизнь, никак не вписывается. Надо срочно придумать, что ему сказать. Но я не нашла ничего лучшего, кроме: «Я не знаю. Хи-хи». Он, видимо, тоже стеснялся, потому что больше ничего не прибавил. Я подождала, помолчала, как обычно все артисты делают, когда к ним подходят после спектакля, чтобы сказать: «Ой, вы так прекрасно играли!» А потом попрощалась и ушла. Даже, можно сказать, сбежала...
Дома я рассказала о встрече с поклонником мужу. Коля и о письмах знал. Не могу сказать, чтобы это все его как-то взволновало. Ну а как он должен был отреагировать?
«Поздравляю, наконец-то ты нашла достойного человека, до свидания» — так, что ли? Мы с Колей всегда с большим уважением относились друг к другу. Жили мирно и тихо. И ни в чем друг друга не подозревали. А потом, все же знают, что в поклонников никто никогда не влюбляется! Так чего же ревновать? Коле и самому очень много писем приходило. А когда он еще пел в группе «Секрет», то поклонницы в подъезде под дверью ночевали — для Коли это совершенно нормально. Да и для меня тоже. Конечно, мой океанолог был не первым поклонником, который попытался вступить со мной в контакт. Были и другие. Наверное, были и какие-то письма, и подарки — я даже плохо помню все это. Потому что ну что мне можно подарить? Шубу? Да я сама кому угодно куплю шубу! Сами по себе подарки вызывают только раздражение. Еще я помню, сколько писем приходило моим родителям (Лариса Голубкина и Андрей Миронов.
— Прим. ред.). Мама постоянно отбивалась от своих поклонников, папа — от своих. Причем письма ему было лень читать, и он просил меня просмотреть почту, выбрать наиболее интересное. Но там мало что находилось увлекательного. Великие океанологи папе, во всяком случае, не писали. Это же какой-то особенный вариант все-таки...
Встреча с профессором вышла странной. И я не была уверена, что после нее он мне продолжит писать. Но очередное письмо не заставило себя ждать. Китайгородский писал все более и более личные вещи, словно и не смущаясь тем, что я ни слова ему не отвечаю. Как-то раз прислал фотографию могилки своей мамы. А однажды признался, что хочет уехать из России, потому что его здесь не ценят, не любят. Он здесь никому не нужен.
Мол, продам квартиру и уеду жить за рубеж. Я, как всегда, не ответила. Но много думала об этом: такой взрослый человек, такой достойный, много знает, хочет этим поделиться — а не с кем. Вот, помню, когда мне было лет пятнадцать, случилась такая история. Святослав Федоров, знаменитый российский офтальмолог, гостил у моих родителей на даче. Мы сидели за большим столом большой компанией — в основном она состояла из артистов. И вдруг дядя Слава стал рассказывать про то, как он оперирует. А я смотрю вокруг — никому это не интересно: кто-то отвлекся, кто-то стал говорить о своем. Тогда я села напротив Федорова и говорю: «Я слушаю». Ничего не понимала, что он говорит, ничего в итоге не запомнила. Я его просто слушала. И дядя Слава, увидев, что его слушают, все больше и больше увлекался. Я считаю, мужчин вообще нужно слушать с большим интересом!
Вскоре я узнала, что профессор мой не просто так пишет об одиночестве — он развелся.
В подробности он не вдавался, но я легко могу предположить, что дело было так: жена говорит: «Вкрути лампочку». А он не слышит, потому что думает о моллюске, который его поразил. А у жены мурашки по спине из-за моллюска не бегают. Потому что у нее в это время дети не кормлены, щи не сварены. И она моллюска считает глупостями. Женщину можно понять, ей небось до смерти надоела вся эта романтика океана. Да и дома профессор бывал нечасто. Таких мужчин тяжело выносить. Нужно быть великой женщиной, чтобы понимать, о чем молчит твой мужчина. Великая женщина не спросит: «О чем ты думаешь?» И не станет ревновать, если обнаружится, что мужчина думает не о ней, а о шероховатости сверху и снизу.
Шло время, и я все больше привязывалась к Китайгородскому, все больше ждала его писем.
И вот настал момент, когда я его снова увидела. Он-то видел меня регулярно, ходил на каждый мой спектакль, если был в Москве. Однажды даже прислал мне билет, написав, что собирался прийти, но, к сожалению, обстоятельства сложились так, что он не сможет. Ведь трогательно, правда? И вот однажды я его заметила в зале. Это было дико смешно! У нас там довольно маленький зал, мест на пятьдесят примерно. И расстояние от сцены до первого ряда — только руку протянуть. И вот я произношу свой текст и вдруг замечаю: сидит в первом ряду океанолог мирового значения с огромным морским биноклем. И в этот бинокль с расстояния один метр рассматривает меня. Причем бинокль практически втыкается мне в лоб.
Я чуть не расхохоталась. Ну, думаю, нашел способ познакомиться со мной поближе. Вот же чудак! Ну а с другой стороны, разве ученые бывают другими? Не был бы чудаком, разве пошел бы в океанологи?
Попыток подойти ко мне он больше не делал. Влюбленные мужчины часто боятся сделать шаг. Я думаю, что ему было приятно просто романтически любить кого-то. Придумывать себе какой-то образ и не пытаться узнать, соответствует ли этот образ действительности. Кстати, некоторые мужчины считают, что никогда не надо жениться на женщинах, которых любишь. Цветок растет на горе — не рви его, а то завянет. Дети, пеленки, быт — все это совершенно убивает очарование. Вот Пастернак с Цветаевой просто переписывались, были влюблены друг в друга заочно и, по сути, не встречались, кроме нескольких мимолетных свиданий.
Правда, это не совсем наш случай... Я-то писем ему не писала. Только получала три года подряд. А когда я была уже близка к тому, чтобы все-таки нарушить молчание, письма от профессора прекратились. Он во мне разочаровался...
Это случилось после одной моей роли. Ну да, роль была неромантическая. Ничего такого ужасного — просто совершенно не совпадающая со мной по темпераменту. Но артистам репертуарного театра не положено отказываться от ролей, на которые их утверждают! К тому же интересно ведь играть разных персонажей. Вот только играла я плохо. Я переживала тяжелое время — в семье уже давно начались передряги, и дело шло к финалу. И, честно говоря, я не вникала в то, что мне говорит режиссер. Голова моя была занята личной жизнью, разводом, тревогами о том, что же будет дальше...
Мои проблемы и трудности были больше и интереснее, чем то, что я играла на сцене. В общем-то так всегда и бывает: если ты в жизни переживаешь драму «Кармен», то зачем тебе нужен театр? Но профессор всего этого не знал. И вот от него пришло письмо: мол, не думал, что вы такая. Я прочла и сразу поняла: это письмо — последнее. И расстроилась очень сильно. Даже не ожидала от себя! Помню, все вела с ним воображаемый спор. Мол, извините, вы влюбляетесь в романтический образ, а ведь есть же еще и живой человек! Он не обязан соответствовать тому, что вы там нарисовали себе в воображении. Живой человек имеет право иной раз и ошибаться. Разве можно, приручив кого-то своими письмами, потом вот так бросать? Я три года не отвечала ему, опасаясь приручить. А тем временем мой океанолог приручил меня — я и заметить не успела, как это произошло.
Приручил и исчез. А я к нему привыкла...
Тут еще вот какой момент... Конечно, я и в этот сложный период жизни не сидела одна и не скучала. У меня были дети, отношения с мамой. С ней у нас тоже все непросто. Мы стараемся друг друга понять уже много лет. Насильно. Она меня вечно упрекает, что я слишком быстро говорю. И я начинаю говорить медленно. Еще при ней нельзя произносить некоторые слова. В общем, ужас. А дети, в свою очередь, хлопают дверьми, делают что хотят. Поневоле начинаешь раздражаться. И был вроде человек, который никогда никаких проблем не создавал... От которого — только радость. И вот!
Разумеется, ни о чем реальном, материальном между нами и речи быть не могло.
Даже не по причине разницы в возрасте. Бывает так, что люди никогда не смогут соединиться, потому что разминулись в пространстве. А бывает, что разминулись во времени. И таким людям тоже никогда не быть вместе. Но какое это имеет значение? Один умный человек сформулировал три правила, следуя которым можно очаровать любую женщину: надо ее смешить, надо ее удивлять и надо ее заинтриговать. И это действительно так! Даже с очень взрослыми женщинами, ровесницами моей мамы, работают эти три правила. Так вот профессор удивил меня тем, что, будучи состоявшимся и серьезным человеком, стал мне писать, как обычный поклонник. Потом он меня рассмешил, когда сидел с биноклем в первом ряду. И, наконец, заинтриговал, когда просто перестал мне писать. Он сделал все, чтобы я о нем не забыла! И вот теперь я, как играю в новом спектакле, — сразу начинаю жалеть, что профессор в этой роли меня не увидит.
Интересно, что бы он сказал о моей Катерине в «Грозе»? Мнение человека, способного влюбиться по роли и разлюбить из-за роли, очень ценно, не так ли?
Я даже не знаю, жив ли он сейчас. И, если жив, не уехал ли из России... Но если это еще возможно, я хотела бы его найти. Объяснить, что даже при том, что я так ни разу ему и не ответила, его письма для меня многое значат. И что я их храню. Вот фотографии — ни свои, ни детей — не храню, а те письма по-прежнему со мной, несмотря на четыре переезда. И когда я их перечитываю, то возвращаюсь на десять лет назад — никакие фотографии такого эффекта не дадут. Платонический роман хорош тем, что запоминается как что-то светлое. Очень приятно все-таки знать, что есть у тебя что-то несбывшееся и оттого особенно красивое.
Благодарим ресторан «Рыбка» за помощь в организации съемки.
