«Неожиданно супруга Сергея сказала мне: «А знаете, что Сережа говорит про вас? «Зая — моя первая жена». Вот, оказывается, как… Но я ведь никогда не считала себя его женой, даже и мыслей таких не возникало. Просто любила. Но уж очень трудная была любовь — как болезнь…» — вспоминает Людмила Зайцева.
— Впервые в жизни я по-настоящему влюбилась, когда поступила в Щукинское училище.
В своего однокурсника Сергея Милованова. Как видела его, сердце обмирало, будто столбняк нападал. А виделись-то мы практически каждый день… Сережа был москвич — красивый, талантливый, озорной, богемный. А я приехала с кубанского хутора, жила в общежитии. Денег вечно не хватало, а ведь хотелось красиво одеваться, молодым людям нравиться. Но я даже приличного пальто не могла себе купить. Мама мне дала 100 рублей — баснословные по тем временам деньги. Воображаю, с каким трудом ей удалось скопить эту сумму. А я, получив их, тут же объявила сокурсникам: «Гуляем, у меня есть 100 рублей!» Естественно, большую часть этих денег мы тут же вместе весело пропили-проели. С оставшимися я поехала в магазин «Детский мир» и купила там подростковое пальтишко с цигейковым воротником, а к нему — цигейковую же шапочку с помпоном и ботинки «прощай, молодость».
Так и ходила в этом чудовищном, нелепом наряде и все больше комплексовала перед Сережей. А он в это время ухаживал за всеми девушками с нашего курса. Невероятно, но и мне тоже оказывал знаки внимания. А однажды поцеловал… От счастья я земли под собой не чувствовала, не ходила, а будто летала. У нас в общежитии часто собирались ребята, Сережа тоже приходил, участвовал в застольях, пел под гитару. На него многие девчонки заглядывались, но я-то была уверена, что ходит он только ко мне. Вернувшись однажды домой, распахнула дверь в свою комнату и... застыла на пороге: мой Сережа — в постели с другой девушкой! От отчаяния и ужаса у меня перехватило дыхание. Я тихо прикрыла дверь. Дальнейшие свои действия уже не осознавала. Куда пошла, что думала в тот момент, не помню. Очнулась только через несколько часов на железнодорожной станции.
Читаю надпись над зданием вокзала: «Серпухов». Как оказалась там, не представляю. Как чумная прошлась по площади, потом увидела автобус, который отправлялся в Тарусу. Села в него, доехала до этого чудного городка, побродила там, нашла домик, где жила Марина Цветаева… Мне необходимо было побыть одной, подумать, как жить дальше, как вести себя с Сережей… Я ждала его объяснений и больше всего боялась, что он скажет: «А я тебя больше не люблю». Но никаких объяснений не последовало. И постепенно мне стало понятно, что для Сережи ничего не произошло, в его жизни это был абсолютно незначительный эпизод. Он не считал, что изменил мне, потому что никогда не клялся в верности. Да он вообще ни разу не заговорил со мной про любовь. Но я-то его любила всем сердцем!..
Легче мне от этого открытия не стало, но оторвать Сергея от себя, выбросить из души я не могла. И я приняла его таким, каким он был. Так и продолжались наши отношения: Сережа все время где-то гулял, флиртовал с моими подружками, а я все терпела и ждала его… Летние каникулы после первого курса Сережа решил провести со мной. Я была счастлива. Мы погостили у нас на Кубани, после чего нам загорелось махнуть в Ялту. А как ехать-то? Денег на билеты нет. На перекладных добрались до Краснодара, там, на станции, нашли товарный поезд до Симферополя, устроились между вагонами и покатили. Поезд остановится, мы быстро спрыгнем, спрячемся, подождем, пока уйдут обходчики, и снова занимаем наши места. Так и доехали… Я в первый раз оказалась на море. Красота, простор! Но жить негде. Ночевали прямо на пляже. Тогда на каждом углу торговали местным копеечным вином.
Рядом собирались компании нетрезвых людей. Сережа непременно примкнет то к одной, то к другой — выпьет, пообщается. А я за ним хвостом таскаюсь… Обратно тоже зайцами добирались, только уже на пароходе. Молодые были, жизнь брали на абордаж. Без билетов, дуриком прошли на огромное круизное судно и доплыли на нем до Новороссийска! Сережа пристроился к кому-то, вроде он — провожающий, подносит вещи. Я за секунду до поднятия трапа влетела с криком: «Вон, там, там, у него билет...» — настоящий актерский этюд сыграла. В общем, романтичное получилось путешествие. (Смеется.) А вскоре наши с Сережей пути разошлись. Он ушел из института, год не учился, потом восстановился на курс младше. Я долго его не видела, мне казалось, что совершенно уже успокоилась — любовь прошла, перегорела…
И вот как-то собрались мы в кафе нашей институтской компанией, как обычно взяли бутылку дешевого вина и какую-то закуску, одну на 15 человек. Вдруг заходит Сережа. И… у меня опять столбняк. Уши будто ватой заложило, что вокруг говорят — не слышу, только на него смотрю. А он посидел с нами несколько минут, улыбнулся мне дружелюбно и ушел… Подруга потом мне сказала: «Ты так побледнела, казалось, вот-вот сознание потеряешь». А я и была на грани… Не раз я вспоминала историю своей первой любви и с годами поняла: наверное, Сергей все-таки любил меня, но по-своему. Как умел. Незадолго до смерти Сережи в 2003 году я познакомилась с его последней женой. Неожиданно она сказала: «Знаете, что Сережа говорит про вас? Зая — моя первая жена». (Задумчиво.) Вот, оказывается, как… А я ведь никогда не считала себя его женой, даже и мыслей таких не возникало.
Просто любила, но уж очень трудная была любовь, как болезнь…
— Людмила Васильевна, а в вас молодые люди влюблялись?
— Ухажеров и кавалеров у меня всегда было много, но… Ребята шутили: «Собираемся у Зайцевой, а дальше — кто кого пересидит. Но все равно она всех выгонит!» И правда выгоняла. Даже в бурные студенческие годы никогда не пускалась, как говорится, во все тяжкие. Вот выпить в компании, завалиться к кому-нибудь в гости, там тоже погульбанить — это с удовольствием… Но спать всегда ложилась в своей постели, в своей собственной ночной сорочке. Неуклонно следуя правилу: «Спи, глазок, спи, другой, а третий — бди!..» Семьи у меня долго не складывалось. Был человек, с которым мы несколько лет прожили в гражданском браке.
Очень хороший мужчина, прекрасно ко мне относился. Но постепенно союз наш распался. Может, потому, что профессии разные: он работал инженером. Расстались мы тихо, мирно, без взаимных оскорблений и упреков… Но я почему-то совсем не переживала по поводу своей женской неустроенности. В то время очень много снималась, у меня выходило по две-три картины в год. Прилично зарабатывала, кооперативную квартиру построила, обставила ее хорошей мебелью, родителям, естественно, помогала — то есть крепко стояла на ногах. Так что о личной жизни мне некогда было думать. А 80-м году я поехала на Алтай на съемки фильма «Праздники детства» по рассказам Шукшина. Режиссеры этой картины Юрий Валентинович и Ренита Андреевна Григорьевы дружили с Василием Макаровичем. Для меня они стали очень близкими людьми, можно сказать, второй семьей.
И так получилось, что именно благодаря им я познакомилась со своим будущим мужем. Геннадий Воронин приехал на съемки из Бийска, где работал актером. Судьба у него непростая — вырос в детском доме в Красноярском крае. Не знаю, как объяснить, но почему-то мы сразу почувствовали друг в друге что-то родное. Общались так, словно давно знакомы. Я квартировала в деревенском доме у местной жительницы Раи. Однажды мы с ней пошли за грибами, набрали груздей и, вернувшись домой, сели во дворе их чистить. Неожиданно появляются Гена с букетом гладиолусов и Ренита Андреевна, которая вдруг говорит, обращаясь ко мне: «Люда, вот Геннадий Анатольевич делает тебе предложение». А мы с Раисой как-то совсем не соответствуем торжественности момента: сидим в калошах, во фланелевых штанах, в фуфайках, руки грязные…
Не найдя лучшего выхода из этой неловкой ситуации, я глубокомысленно сказала: «Я должна подумать». Гена в сердцах швырнул букет на землю и выскочил со двора… (Улыбается.) Свадьбу мы играли на том же дворе, у Раи, — настоящую, деревенскую, с гармошкой, с народными частушками. Дарили нам тканевые половики, наволочки, вышитые полотенца. А расписались уже в Москве. Отметили событие в узком кругу самых близких друзей. Вот только мамы не было. Почему-то мне показалось, что для нее приезд с Кубани в столицу — лишняя нервотрепка, хлопоты, волнения. Мы с Геной приехали к ней позже, но она на меня обиделась. Часто потом припоминала мне: «Как же ты так, родную мать на свадьбу не позвала?..» Конечно, я была не права.
— А вы родились на Кубани?
— Да, в 17 километрах от Краснодара, на хуторе Восточный. Там еще моему деду, как и другим казакам, выделили землю. Дед посадил сад, поставил курень, потом сделал хату под соломенной крышей, в которой я и родилась, где и прошло все мое детство. Мама моя Ольга Ильинична была, как она сама говорила, на работу дурная: если за что-то бралась, то работала до седьмого пота. И с меня требовала строго. Уходя утром в колхоз, поручала мне что-то сделать в огороде или по хозяйству. Ну конечно, я про эти задания часто забывала, мне интересней было с подружками играть. За что и получала. Лупила меня мама хорошо. Лозинкой по голым ногам ка-а-ак жахнет! Мало не казалось. Зато когда я старалась, все по дому делала, мне давали 10 копеек на кино. Вся моя связь с миром шла через кинематограф. Электричество у нас на хуторе провели позже, поэтому радио я слушать не могла.
Но летом раз в неделю из соседней станицы приезжал киномеханик и крутил разные фильмы в «клубе» — был у нас такой специально построенный сарай. Туда все шли со своими стульями. Часто показывали иностранные картины — итальянские, французские, индийские. Иногда привозили что-нибудь такое, куда дети до 16 лет не допускались. Даже окна занавешивали газетами. Но мы все равно умудрялись подглядывать. Кроме кино было у нас, детей, еще одно развлечение — поездки с родителями в Краснодар на рынок. Там все станичники торговали. Чтобы не продавать выращенное на своем огороде, многие воровали колхозное. А что делать — жить как-то надо. У нас с мамой не было никаких излишков, наоборот, недостача всего. В колхозе денег совсем не платили, люди работали за трудодни, за палочки в ведомости. Вот собираем, например, помидоры на поле — ведро наберешь, высыпешь куда-нибудь в канаву, травой прикроешь.
А вечером тихонько заберешь. Главное, чтобы не застукали. Все, конечно, про это знали, даже бригадир. У него же потом просили лошадь с подводой, в город ехать. Выезжали часа в четыре утра, чтобы поспеть к самому открытию. Сенной рынок в Краснодаре — это наша вотчина, особая метка моего детства: шумный, ароматный, яркий. Что там только не продавали! Одни рыбные ряды чего стоят. Какую только рыбу сюда не привозили с Азова. Пока мама торговала, я шла за мороженым, по дороге обязательно останавливалась у газетного киоска и долго рассматривала открытки с портретами киноартистов. Перед возвращением домой мама покупала разные вкусности: белый хлеб, полукопченую колбасу, вяленую рыбу. Иногда и обновки какие-нибудь — ситцы нам на платья, мне сандалии.
Праздник, одним словом.
— Вы с мамой жили вдвоем?
— Мама никогда не рассказывала мне подробности своих отношений с моим отцом. Ни одного плохого слова про него я от нее не слышала. Знаю только, что расстались они вскоре после моего рождения, да и расписаны не были. Он продолжал жить на нашей же улице, с другой женщиной, там у него сын родился. Помню, соседи мне говорили: «Это твой отец» — и показывали на высокого подтянутого мужчину. А я никак на него не реагировала. Просто потому, что никоим образом не связывала его с собой. У меня была мама, и этого достаточно. Когда я училась в пятом классе, мама вышла замуж. Вот отчима я звала «батя», он заменил мне отца. Хотя сложный был человек, и с мамой у них жизнь непросто складывалась. Но ко мне Пантелеймон Максимович всегда хорошо относился.
А мама жила только ради меня и все делала для меня, а для себя — ничего. Но это я, конечно, потом поняла. У отчима в городе Усть-Лабинске было полдома, и он уговорил ее переехать туда. Маме было жалко свое хозяйство и пусть небольшой, но новый домик, который нам только-только помог построить колхоз. Но на нашем хуторе школа была лишь до четвертого класса, в соседней станице — до седьмого. А мама считала, что мне необходимо получить образование. Поэтому и согласилась на переезд и дом с землей продала… В городе мы жили трудно. Мама уже вышла на пенсию, отчим устроился сторожем в церковь, сами понимаете, какие он деньги там получал. Приносил домой конфеты — слипшуюся в один ком карамель, — которые бабушки-богомолки несли в церковь. Мама заливала ее горячей водой, чтобы отстала бумага, потом цедила и на этой основе делала бражку.
Получалась безумно ядреная, голова от нее дурела… Мы вечно сдавали углы квартирантам, которые платили по 3—5 рублей в месяц. Денег катастрофически не хватало. Дом старый, без конца требовал ремонта. Поэтому после восьмого класса я перешла в вечернюю школу и стала работать. На лето и осень устраивалась в колхоз, на элеватор. Зимой по ночам работала на сахарном заводе, днем — в военкомате, выписывала военные билеты. Зарплата небольшая, но все же родителям подспорье, да и себе надо было копить на обновы. Я уже барышней была, невестилась, а одевалась чуть ли не хуже всех. У подружек туфли-лодочки, а мне вечно какие-то мужские полуботинки покупали. На работу, в школу в них еще можно ходить, а на танцы-то как? А ведь это в городке главное развлечение. Бежала туда сломя голову — там же настоящая жизнь!
Но мама была строга. Возвращаться велела в десять часов и ни минутой позже. Хоть умри, а приди. Не дай бог, задержалась на пять минут, мама уже стоит в переулке с лозиной. И даже присутствие провожающего меня кавалера ее не смущало. Лупила крепко. Так продолжалось до того времени, пока я не уехала поступать в театральный институт.
— Как же мама решилась отпустить вас в Москву?
— А я настолько одержимо туда рвалась, что она смирилась. Хотя и говорила: «Никогда на артистку тебя не возьмут. У тебя уши несуразные, ноги большие, а артистки должны быть беленькие, с маленькими носиками, как у Марины Ладыниной…» Но я ходила в театральную студию, куда на практику приезжали студенты режиссерских факультетов.
В некоторых пьесах даже играла главные роли, и мне казалось, что к поступлению я подготовлена хорошо. Мне сшили голубое платье, купили белые лодочки, на ситцевые трусы мама нашила специальный карман, куда спрятала деньги, и заколола его булавкой, чтобы в дороге не вытащили. В общем, снарядила дочку…
Столица меня подавила, оглушила, я совсем растерялась, стушевалась. Поняла, что по сравнению с девочками-москвичками я безнадежно провинциальна. Почувствовала себя безвкусно одетой. В остервенении стала отрывать дурацкие белые банты со складок платья… Срезалась на втором туре. Никогда не забуду это жуткое состояние тоски и отчаяния. Как представила, что придется возвращаться в свой город, где все постыло, заревела в голос. Но что поделать, возвратилась…
Начала искать работу. Подружка предложила: «Поехали в Таганрог. Там новый район строится и нужны ученики штукатуров». А я знала, что в этом городе родился Чехов и что там есть драматический театр, и мне представилось, как я пересмотрю все его спектакли. И еще там же — Азовское море! Мы размечтались: станем яхтсменками — запишемся в яхт-клуб и будем ходить в круизы под парусами! В общем, жизнь мы себе нарисовали интересную, насыщенную. Поехали. Нас оформили на стройку, дали место в общежитии. Обо всех мечтах пришлось забыть очень быстро. Натаскавшись за день по этажам тяжеленных ведер с раствором, мы просто падали от усталости. Ученические зарплаты были крошечными, а тетки-штукатурщицы — грубые, жесткие и без конца нас материли. Больше всего мата доставалось мне, ничего-то у меня, бестолковой, не получалось.
Так и не научилась правильно, по-особому, бросать раствор на стену… Зимой оштукатуренные помещения надо было обязательно отапливать. Дежурили по очереди ночами. Выпадет мое дежурство, сижу перед печкой-буржуйкой, слежу за огнем. В доме еще ни окон нет, ни дверей — все открыто, ветер гуляет, вокруг пусто, темно, страшно. А мне только 18 лет, и я целый день работала, и от усталости спать хочется, мочи нет! Очень тяжело было. Лицо у меня стало обожженное, обветренное, коричневого цвета. Потом горло начало постоянно болеть. Я испугалась — как же я артисткой-то буду?! Уехала домой. Там пару месяцев перебивалась случайными заработками, потом снова засобиралась в Москву: опять волнения, опять мама деньги зашивает в трусы и опять бесславное возвращение в Усть-Лабинск. Снова слезы и отчаяние… На третий год история повторилась.
Но на этот раз мне рассказали о существовании театральной биржи. В то время туда приезжали режиссеры из провинциальных театров со всей страны и отбирали актеров, иногда даже не профессиональных. Я пришла, прочитала свою программу, и меня взяли в молодежную студию рязанского ТЮЗа! Боже мой, как же я была счастлива! Целый год жила удивительной жизнью! Мы, студийцы, выходили в массовке в спектаклях, педагоги занимались с нами сценической речью, танцами, пантомимой. Роли, конечно, в ТЮЗе специфические — то гусеницу играешь, то собаку, то пирата. Но я окунулась в мир настоящего театра, обкаталась там, такая стала смелая, хлесткая. Весной ехала в Москву совершенно в себе уверенная: и меня взяли и в Школу-студию МХАТ, и в Щукинское училище. Я выбрала последнее.
— Ну и как вам студенческая жизнь?
— Понравилась. Актерское общежитие на Трифоновской — это такой вечно бурлящий муравейник. Особенно усидчивых студентов я что-то не помню, учеба начиналась уже ближе к сессии. А так — собирались компаниями, ходили друг к другу в гости. Жили, конечно, бедно, но весело. В еде были абсолютно непривередливы: вечером после занятий сковороду картошки нажарим, вот и сыты. Ну а после стипендии закатывали настоящие пиры. Многим иногородним ребятам из дома присылали посылки. Мне с Кубани — варенье, сухофрукты, домашнее вино в грелке. Все это складывалось в общий котел, начиналось застолье. Народ приходил-уходил, глядишь, на столе уже откуда-то появилась бутылка вермута или портвейна. Если и этого не хватало, ребята бежали с чайником на Рижский вокзал.
Там на путях стояли составы с цистернами, в которых откуда-то пригоняли вино. У знакомых сторожей в розлив оно покупалось за копейки, и тогда уже гуляли до утра. Вино, кстати, было ужасное, почему-то для крепости в него добавляли табак. Утром с трудом продирали глаза: «Так, первую лекцию проспали!» Чтобы успеть ко второй паре, скидывались по 20 копеек, ловили такси и мчались в институт… Ну, не все время, конечно, гуляли. Подрабатывали, снимаясь в массовках, на театральные премьеры ходили — нас пускали бесплатно по студенческим билетам.
— Имея опыт работы в профессиональном театре, вы на курсе чувствовали себя звездой?
— Никогда. У нас были ребята, которыми педагоги занимались серьезно, им пророчили большое будущее.
Например, Ира Купченко. Все знали, что ее обязательно возьмут в Театр имени Вахтангова. А я телепалась сама по себе все четыре года учебы. Чувствовала себя какой-то падчерицей. Для меня даже не нашлось роли в дипломном спектакле. Поэтому в разные театры показывалась с неудачным отрывком на французском языке. И везде меня футболили — точь-в-точь как героиню фильма «Приходите завтра». Только мне говорили: «Приходите осенью». В итоге почти все мои сокурсники устроились, а меня никуда не взяли. И опять я осталась одна со всеми своими переживаниями. Не на кого опереться, некого позвать на помощь, никого рядом нет. Жила на съемных квартирах, перебивалась съемками в массовках… И вдруг услышала, что на Киностудии имени Горького Станислав Ростоцкий снимает фильм «А зори здесь тихие...» по повести Бориса Васильева, которая мне очень нравилась.
Набралась нахальства, сама пришла к Станиславу Иосифовичу и попросила: «Дайте мне у вас сыграть, согласна на любую роль». Почему-то он в меня поверил, предложил роль сержанта Кирьяновой… А после съемок меня разыскала ассистентка Василия Макаровича Шукшина и предложила поехать на Алтай, сняться в массовке в его картине «Печки-лавочки». Согласилась не раздумывая... А дальше — уже главная роль в картине Виталия Вячеславовича Мельникова «Здравствуй и прощай». Партнеры потрясающие: Олег Ефремов, Виктор Павлов, Наташа Гундарева. На Олега Николаевича смотрела как на бога. Когда он приезжал, все начальство и общественность города непременно хотели видеть его у себя. А он был человеком безотказным, да и выпить любил, чего уж греха таить. Дабы избежать возможных недоразумений, Мельников отправлял меня вместе с Ефремовым в качестве сопровождающей.
Ну чтобы артист возвращался в форме. Так разве он слушал какую-то пигалицу?! Я умоляла: «Олег Николаевич, может, уже больше не надо? Давайте лучше в гостинице пообедаем и выпьем…» Он глядел на меня сверху вниз и назидательно рокотал: «Ну, Людочка, не волнуйся, все под контролем!» И вся моя напускная строгость улетучивалась. Справедливости ради надо сказать, что ничего лишнего Ефремов себе не позволял… После этого фильма ко мне пришла известность, я начала много сниматься, казалось, что это и есть настоящая популярность. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем резонансом, который получил у зрителей фильм «Маленькая Вера». Хотя, прочитав сценарий, от роли я решила отказаться. Не понравилось, казалось, какой-то вынос сора из избы получится.
Но режиссер Вася Пичул такой обаятельный, умеет уговаривать. Он сказал, что никого, кроме меня, вообще не видит в этом образе. И придумал мне узнаваемый облик — парик с мелкой завивкой, золотые зубы, кримпленовое платье… Миллионы людей посмотрели фильм, стояли по ночам за билетами, жгли костры. И не только из-за знаменитой эротической сцены, довольно безобидной по нынешним временам. Я думаю, народ потрясла неприглядная правда жизни.
— А ваша-то жизнь как протекала?
— По-разному. В 90-е годы очень тяжело было. Страна рушится, у людей в мозгах хаос, в кино — полная неразбериха, приглашений сниматься практически нет, денег на жизнь не хватает. Муж переживал это время острее. Его, что называется, подстрелили на взлете. Гена окончил Высшие режиссерские курсы и только-только начал утверждаться в профессии: снял как режиссер две картины, еще две снимались по его сценариям, а потом все прекратилось, работы не стало.
Начались проблемы со здоровьем. Сначала потребовалась операция на сердце, потом случился инсульт. И тут как-то все одновременно накатило: отчим умер, после его смерти мама сильно сдала, одна с хозяйством уже не справлялась. Я перевезла ее к себе — мамочки не стало в 2003 году... А с деньгами все хуже и хуже. Сначала продали машину, «Волга» у нас была, потом земельный участок. Спасибо друзьям, помогали очень: те же Григорьевы, Союз кинематографистов, Гильдия актерская — все поддерживали. Как-то выжили. Гена сейчас на пенсии, а я потихонечку снимаюсь. Очень мне симпатичен сериал «Чокнутая», где я играю вместе с Машей Голубкиной. Она девушка резкая, упрямая, но мы с ней нашли общий язык.
Я ее пытаюсь воспитывать. Например, Маша рассказывает: «Лариса Ивановна звонила…» Обрываю ее: «Какая она тебе Лариса Ивановна. Она тебе мама!» (Смеется.)
— Людмила Васильевна, а что бы вы назвали главным достижением своей жизни?
— (С улыбкой.) Свою дочь. Она родилась у нас в 82-м году. Ждали мальчика, уже и имя подобрали — Вася, а получилась Василиса. Растили сами, на чужих людей, как многие актеры, не оставляли. Вася все время или со мной на съемки ездила, или с папой путешествовала. Лето часто проводила с моими родителями. Если мы и расставались, то совсем ненадолго. А все равно недавно Вася мне призналась: «Мама, по отношению к тебе во мне всегда сидел какой-то детский комплекс.
Я, маленькая, живу у бабушки, по телевизору идет фильм с твоим участием. Бабушка говорит: «Вон твоя маты...» А тебя там или вешают, или ты с кем-то целуешься…» Когда Василиса в старших классах устроилась танцовщицей в ночной клуб, мы с Геной очень перепугались. Меня стращали, что там разврат, наркотики. Каждый раз, когда она приходила домой, муж кричал: «Покажи глаза!» Мы же знали: если ребенок под кайфом, должны быть расширены зрачки. К счастью, ничего такого не было. Но как только мы Васю не вытаскивали из этого кошмара! В какой-то момент я просто встала у двери и сказала: «Нет, не пойдешь и все! Больше не пущу!» Слава богу, послушалась. Обошлось… Однажды, когда Василиса была еще маленькой, Толя Ромашин сказал про нее: «Какая красивая девочка. Если захочет стать актрисой, пусть идет ко мне во ВГИК…»
Так и получилось, дочка поступила к нему на курс. Но 5 августа, еще до начала первого учебного года, Толя трагически, нелепо погиб на своей даче. Вместо него пришел Виталий Соломин. Но он тоже умер, сумев довести ребят только до третьего курса. А без художественного руководителя тяжело учиться. Но ничего, как-то окончили… Сейчас Василиса понемножку снимается в кино, было несколько больших ролей — например, сыграла в «Глухаре», в сериале «Тюрьма особого назначения». Вышла замуж за своего однокурсника Сашу Носкова. Талантливый актер, играет в антрепризных спектаклях, вместе с Васей они дублируют иностранные картины. В прошлом году ребята подарили нам внука — Серафима. Вот смотрю на него и думаю: «Такой крошечный, беспомощный, беззащитный, а ведь приносит столько радости, энергии и продлевает жизнь.
Какое же это счастье, что он у нас есть!»
