Иван Стебунов: «Когда встречал в театре Нину Дорошину, притворялся фикусом»

«К моменту нашего знакомства с Волчек необходимости в свежих кадрах у нее явно не было. В конце разговора она так и не дала определенного ответа — ни да ни нет. И, уходя, я искренне сказал: «Галина Борисовна, независимо от того, чем кончится наша встреча, можно я вас обниму?» Она смутилась: «Ну давай». Я так сверху вниз обнял ее, прильнул к груди, положил голову ей на плечо… Но она не взяла меня в труппу», — вспоминает актер Иван Стебунов.

— Иван, вы, мальчик с Алтая, приехали в столицу и в одночасье стали узнаваемым. Что послужило толчком для такого быстрого старта?

— Все произошло благодаря сериалу «Курсанты», вышедшему в 2004 году. В основу сценария легла автобио­графия великого режиссера и человека Петра Тодоровского. Снимал замечательный режиссер Андрей Кавун и безусловно талантливый продюсер Валерий Тодо­ровский. В общем, когда на одном проекте сходятся такие люди, как правило, получается что-то стоящее. Ну а актерам достается определенная известность. Мне было 23 года — для известности, конечно, очень рано.

— И все это несмотря на то, что вы вылетели из театрального училища за драку...

— Да, причем в кино я впервые попал тоже благодаря драке — уже другой. После того как меня, действительно за драку, отчислили из театрального училища в Новосибирске, я решил поступать в Москве, но там меня никуда не приняли. Пришлось ехать в Санкт-Петербург, где я наконец поступил в Академию театрального искусства. Проучился два курса и летом впервые решил пойти на кинопробы — там все проходило долго и мучительно, я был безумно зажатым, наигрывал, чересчур старался. Мне мешало все — и партнеры, и костюмы, в итоге режиссер меня не утвердил. В связи с этими пробами я потерял каникулы, лето прошло, я не доехал ни до Новосибирска, ни до родного Алтая. И в один из пустых вечеров, когда ничего не происходит, со мной случился классический питерский гоп-стоп на Васильевском острове. Меня довольно сильно побили, забрав при этом мелочь из карманов. 

В результате мое лицо было уничтожено вконец, настолько серьезно мне больше не прилетало никогда. На следующее утро я еле сумел выбраться на улицу. Стою, курю. И вдруг, как в кино, останавливается машина. Как сейчас помню — «Лада»-«девятка». Из нее выскакивает женщина. Как потом выяснилось, это была Алла Юрьевна Петелина, руководитель актерского отдела на «Лен­фильме» — легендарная женщина, настоящий профессионал. Она ехала в наше общежитие посмотреть ребят для нового проекта. Алла Юрьевна достает камеру, начинает меня снимать и при этом, выговаривая 200 слов в минуту, рассказывает, что приехал немецкий режиссер, который номинировался на «Оскар», что ей дико нравится мое разбитое лицо и… «Завтра ты можешь подъехать на «Ленфильм»?» Не успел я ответить, как она убирает камеру и говорит: «Поехали лучше сейчас». Я был в восторге: «Конечно, я совершенно свободен». Но она меня остановила: «Погоди. Кто там есть еще в общежитии из мальчиков? Пригласи, я их тоже сниму». И тут — хочу вам признаться — я делаю два шага по лестнице, потом оборачиваюсь и говорю: «Нет никого, поехали».

Через два часа я был утвержден в большое немецкое кино «Пираты Эдельвейса». Мне платили огромные деньги — 60 долларов в день. Для сравнения, родители мне присылали

4200 рублей в месяц. На гонорар я купил себе видеодвойку, потом все общежитие приходило ко мне смотреть кино на кассетах. Но где-то находишь, где-то теряешь. Из-за полугодовых съемок у меня испортились отношения с мастером на курсе, между нами пробежала «кинематографическая кошка», и в результате я бесславно окончил институт. Диплом мне, конечно, дали, но я не блистал на курсе последние полтора года учебы, не получил главную роль в дипломном спектакле и был отпущен на «вольные хлеба».

— Позже вы каким-то чудом попадете в «Современник», хотя Волчек изначально не хотела вас брать в свой театр…

— Да, это правда. За меня просил режиссер Кирилл Серебренников, который начинал постановку в «Современ­нике». Он увидел фильм «Пираты Эдельвейса» на Берлинском кинофестивале. Я тоже был там и онемел от восторга, когда на банкете оказался рядом с Уиллом Смитом, Лиамом Нисоном и другими мировыми знаменитостями. А после фестиваля в один прекрасный день раздался звонок от Серебренникова. Я подумал, что это будет предложение по кино, а когда узнал, что дело касается театра, как-то внутренне подрасстроился, но согласился. И вот я сижу в кабинете Галины Борисовны. А надо вам сказать, что я никогда не произвожу на людей никакого другого впечатления, кроме как «просто хороший мальчик». Я небольшого роста, в то время вообще воробушек был с тонкой худой шеей, один нос торчал — непонятно кто: герой или характерный. В свои 24 года я выглядел на 17 лет.

— Вы и сейчас выглядите моложе своих сорока двух…

— Это у нас порода такая, мамина. Мама — Ольга Михайловна Стебунова — заслуженная артистка России, много лет проработавшая в театре «Глобус» в Новосибирске. Мы с сестрой с детства играли в ее спектак­лях. А еще смотрели все телепередачи про театр. Все эти люди из телевизора, можно сказать, жили с нами, в том числе и Галина Борисовна…

К моменту, когда она меня впервые увидела, Волчек уже месяц как взяла в театр молодого актера, то есть необходимости в свежих кадрах у нее явно не было. Сижу перед ней, она курит сигарету — такая красивая, роскошная и близкая. В конце разговора так и не дала определенного ответа — ни да ни нет. И, уходя, я искренне сказал: «Галина Борисовна, независимо от того, чем кончится наша встреча, можно я вас обниму?» Она смутилась: «Ну давай». Я так сверху вниз обнял ее, прильнул к груди, положил голову ей на плечо. В этом не было подхалимства, просто сиюминутный порыв. И она взяла меня не в труппу, даже не на договор, а только сыграть Октавия Цезаря в спектак­ле «Антоний&Клеопатра. Версия». У меня долго ничего не получалось на репетициях, был страшный зажим, я все время повторял: «Я вас подведу». Представьте сами: партнеры у вчерашнего студента — Сергей Каюмович Шакуров и Чулпан Хаматова, что как-то не добавляло мне уверенности в себе. Но Серебренников успокаивал: «Все будет хорошо, это звездная роль». Так и случилось.

— Ну и как же вы все-таки справились с тем, что в первом же спектакле вам пришлось играть с таким непростым партнером, как Сергей Шакуров?

— Для меня обязательным признаком звезды является работоспособность. Некоторые актеры, например, не хотят играть антрепризные спектакли или еще чего-то себе «не позволяют». Я думаю — какая же это звезда? Сергей Каюмович Шакуров — вот настоящая звезда. Он появляется и в антрепризах, и в концертах, а закончив один проект, тут же берется за другой, не жалея себя. Всегда в движении, всегда в самолете. При этом в работе Шакуров невероятно принципиальный человек. В одном театре затевали спектакль, и Сергей Каюмович во время читки просто встал и ушел, ему не понравилось, как читает артист. Спектакль без него развалился. Таков Шакуров. А меня в «Клеопатре...» он принял, хотя я долго раскачивался. Он ни разу даже косо не посмотрел в мою сторону. И с тех пор при встрече два-три теплых слова всегда найдет для меня.

— В «Современнике» немало звезд. Вам посчастливилось работать с Гафтом, Квашой, Нееловой, Дорошиной…

— С Игорем Владимировичем Квашой мы часто играли спектакль «Три сестры», поэтому много общались. Он называл меня Ванечка. Я видел в нем искреннюю заинтересованность во мне, в моей жизни. Сам он часто что-то рассказывал о себе. Про Андрея Миронова, например: «Мне Андрюша подарил на день рождения бутылку виски и блок американских сигарет. Я в первый раз попробовал и с тех пор курю только их, у меня от них не болит голова»… В 2021 году мы отмечали юбилей театра и поставили об истории «Современника» спектакль, в котором я играл Квашу. Для себя решил, что моей задачей будет передать зрителю его тепло. Ни в коем случае не пародировать его манеру разговора, немного рваную речь, а постараться нежно передать некую сущность этого человека, обожающего театр и посвятившего ему свою жизнь… 

Игорь Кваша всегда приходил в театр в потрясающих костюмах, великолепных пальто, с большим вкусом подобранных шарфах. На не­удачную фотографию Кваши Гафт как-то написал эпиграмму: «Артист великий, многогранный, чего-то глаз у вас стеклянный, быть может, это фотобрак? Так почему ж хорош пиджак?» Валентина Иосифовича Гафта я застал уже в тот период, когда он всех любил и хвалил. Я слышал столько историй про его острый язык, про его непримиримость к фальши... Думаю, во времена его молодости ни один артист после очередной премьеры не хотел бы встретиться с тем Гафтом. Как-то раз он сказал молодой актрисе: «Танечка, все хорошо, все хорошо, но в одном месте ты недотянула…» Она спрашивает: «А где, Валентин Иосифович?» — «Да везде, (бранное слово), везде!» И похожих эпизодов было много.

Но в мое время Гафт уже был другим. Посмотрев спектакль «Джентльменъ», который у нас получился не очень удачным, он сказал: «Замеча­тельно». Мне от этого стало грустно, я понимал, что он решил напоследок взять на себя роль такого человека — доброго и ободряющего, щедрого на комплименты. Запомнилось, как он волновался, показывая нам свою собственную пьесу: «Сон Гафта, пересказанный Виктюком». Режиссером стал, как можно догадаться, Роман Виктюк. Валентин Иосифович нас всех попросил прийти на читку. И через каждую страницу поднимал глаза, следил — как нам, скучно, не скучно, заходит, не заходит? Потом состоялась долгая полемика, мы немного спорили с ним. Он отнесся внимательно даже к моему мнению, хотя мне было всего 26 лет. Этому стоило поучиться.

Сейчас я в «Трех сестрах» вместо Тузенбаха начинаю играть Соленого, которого не так давно играл Миша Ефремов. Однажды он забыл о своем выходе, пошел за чаем и вдруг издалека увидел, что на сцене стоит партнерша и ждет его. Он побежал, тороп­ливо застегивая на себе одежду, выскочил на сцену и подал свою реплику: «Вы тут одна?» Даже не заметил, что на сцене много актеров, которые к этому моменту уже поняли, что Миши нет, и вышли, чтобы сгладить его отсутствие. С юмором вспоминаем эту историю…

— Что-то вы не упоминаете женщин-актрис…

— С актрисами у нас сложнее… Во-первых, у женщин в театре свой этаж, да и в буфете их редко увидишь. Они и так звезды недосягаемые, еще и в пространстве мы разделены. Пересекаемся с ними только на сцене. Что касается Марины Мстиславовны Нееловой, я ее боюсь. Просто немею и краснею, когда встречаюсь с ней, слова не могу произнести. Я знаю, что она ко мне благоволит, и все премьеры со мной ей нравятся. В театре затевалась одна работа, где я мог бы оказаться с Мариной Мстиславовной на одной сцене, но, к сожалению, не получилось. Но читки прошли. Так я, сидя с ней за одним столом, почему-то не мог смотреть ей в глаза. Марина Мстиславовна это наверняка замечает, поэтому тоже не настаивает на общении — предвидя, что я могу рассыпаться под ее взглядом, как хрустальный. Кстати, если я встречал Нину Михайловну Дорошину, то тоже притворялся фикусом, прижимался к стене и все: нет меня.

— Иван, а как же при этом у вас складывались отношения с Галиной Борисовной?

— Первые два года было так же. На третий год моего пребывания в театре вдруг раздается звонок, и Волчек просит приехать к ней домой. Я весь день на нервах, взволнованный молодой артист. Приезжаю — меня провожают на кухню, Волчек спрашивает, не хочу ли я что-нибудь поесть. Я, естественно, со страху отказываюсь, а сам лихорадочно соображаю, для чего она меня позвала. Через секунду, закурив сигарету, она говорит: «Я собираюсь ставить «Три сестры», хочу тебе предложить роль Тузенбаха». Я, естественно, соглашаюсь. Она: «Ну тогда будем «Ликвидацию» смотреть. И мы сели смотреть по телевизору «Ликвидацию». Она только иногда поворачивалась ко мне: «Как хорошо Володя работает, я позвонила ему в Америку и похвалила сериал».

— И вот в какой-то момент вы решили уйти из такого театра, от такого главрежа…

— Через десять лет, в 33 года у меня начался непростой период в жизни — накопились не самые удачные постановки с моим участием, и работа перестала доставлять удовольствие. И тут мне предложили срежиссировать спектакль в театре Барнаула, на моей родине. Я чувствовал, что мне нужна глобальная перемена. Но в «Современнике» было табу — если ты ушел, вернуться уже не сможешь. Меня трясло перед разговором с Галиной Борисовной, но я сказал ей, что хочу поехать. Она поняла, что я в критическом состоянии, и ответила: «Я тебя отпущу только тогда, когда ты будешь в хорошей физической форме». И отвезла меня в санаторий, где лечили иглоукалыванием. Она сама там лечилась, и каждый день я волей-неволей должен был два часа проводить с ней вместе. Но даже там, в роскошном санатории, где все было запрещено, она уходила в уголок и курила: «Вань, посмотри, никого там нет?» У нее такая маленькая красивая карманная ретропепельница была, и курила она красиво.

Потом я поехал в Барнаул, а через два года мне стало там скучно. Я вернулся в Москву, и в сентябре раздался звонок от Ефремова: «Я сижу в кабинете Галины Борисовны, мы начинаем делать замечательный спектакль «Возвращение домой» и говорим тебе — Вань, возвращайся домой». Я ехал в театр настороженно. Очень боялся, что будет какая-то трудная беседа, прокручивал у себя в голове, что отвечать. А Волчек только спросила: «Как дела? Как мама? Как здоровье?» Потом я просто вернулся на все свои роли и еще начал новый проект. Как будто и не уезжал. Так я, как выяснилось, оказался вторым счастливым исключением из правила «невозврата в театр» — после Елены Яковлевой. А Галина Борисовна все повторяла, что она рада моей хорошей форме.

— Кстати, о форме. Волчек же недаром волновалась за вас, вы тогда выпивали. Как справились с этим?

— К сожалению, это частая проб­лема у актеров. Есть исключения из этого правила, но мало. Некоторые считают, что кто-то пьет из-за неудач или, наоборот, от удач. Думаю, это не так. Человеку просто нравится быть пьяным, повод может быть любой: осень, зима, весна — любой. Теперь я понимаю, что никакие уговоры не действуют. Что касается меня, то главным оправданием для себя считаю молодость. Решение бросить пить приходит само собой, и ты это делаешь. У меня получилось в 35 лет. Я еще и много курил. А два года назад бросил. Причем сподвигла меня на это даже не операция на легких в 2019 году, после нее я продолжал дымить. А вот два года назад взял и перестал. Не для чего-то. 

Просто был такой период, настал другой. Но я до сих пор расплачиваюсь за то, что потерял в работе, пока пил. И теперь приходится много усилий прикладывать, чтобы этот «флер», связанный с моей персоной, развеялся. Иногда меня спрашивают — не скучно жить без выпивки и сигарет?» Отвечаю: «Ужасно скучно, совершенно нечем заняться!» (Смеется.) А если серьезно, стоит только на день, два, пять расслабиться, могут начаться проблемы с теми же сигаретами. Поэтому надо постоянно занимать себя работой с утра до ночи — вот мой рецепт. Отдыхаю мало, мне хватает пяти-семи дней в августе. Я много упустил, пора наверстывать, сейчас у меня золотой возраст. Играю три спектакля в Театре Луны — «Ночь нежна», «Человек-амфибия», «Волки и овцы», в антрепризе, в кино и, главное, конечно, в «Современнике».

— Иван, а почему главное — в «Современнике»? Чем он отличается от других театров?

— Это настоящая мафия, коза ностра! (Смеется.) В труппе всего человек 50, что раза в два меньше, чем в других театрах, — все на своих местах, все заняты, Волчек никогда не брала никого впрок. Она знала о жизни каждого от и до — обо всех разводах, свадьбах, рождениях — и всем помогала. Если у кого-то рождался второй ребенок, наши женщины просто начинали вращать этот мир — получали квартиру в центре. Здесь у всех устроена жизнь, если у тебя что-то со здоровьем, то не сомневайся, ты попадешь к лучшим профессорам в лучшие условия. А если ты хорошо отслужил театру, можешь в солидном возрасте раз в месяц приходить, играть небольшую роль, у тебя будет прекрасная зарплата, персональный автомобиль отвезет тебя в театр и обратно домой. 

Такая социальная защита. Галина Борисовна заложила это, и пока есть люди, которые помнят, на каком цементе тут все замешивалось, мы не позволяем себе никаких сомнений на этот счет — типа, так то же было в другое время… Когда у Олега Павловича произошел первый инфаркт, Волчек отложила премьеру спектакля с его участием, пока Табаков не выйдет на работу. Я однажды сломал ногу, но играл Тузенбаха в большом сапоге — театр живет такими легендами, но в нашем случае легенды не остались в прошлом, они воспроизводятся.

— Мы с вами беседуем накануне премьеры, расскажите, о чем спектакль.

— Вообще, это один из нелюбимых мной вопросов — о чем спектакль? Каждый начинает выдумывать, чтобы казаться умнее, чем он есть на самом деле. О чем писал Чехов? О людях, о несовпадении мечты и реальности. С этим диссонансом сталкивается каждый мыслящий человек в своей жизни. А если не сталкивается — это форма идиотизма, когда ты всем доволен. И то через день-два ты можешь понять, что все же не так прожил, как хотел. Даже какой-нибудь Галилей наверняка думал, что мало открыл, мог бы и больше.

Пьеса Атола Фугарда называется «Здесь живут люди», но так как у со­временного зрителя может возникнуть другая ассоциация, спектакль решили назвать «Это моя жизнь». Автор пьесы из ЮАР. У него был свой театр, он сам писал, сам ставил, сам в этом спектакле играл — мою роль, кстати. Фугард — прекрасный драматург, не побоюсь возвысить его до уровня Чехова: у обоих все точно выверено, глубоко, и в нужный момент происходит ровно то, что вызывает нужную эмоцию. Моей партнершей стала прекрасная Алена Бабенко, мы репетируем с удовольствием по пять-шесть часов в день, и это счастье. Проживаем на сцене целую жизнь, но не забываем про зрителя, делаем его сообщником. Я стараюсь перетянуть зрителя на свою сторону, Алена — на свою… Есть надежда, что раз взяли талантливого драматурга, талантливого режиссера (Гульназ Балпейсову) и нас с Бабенко в эту же компанию — может, что-то талантливое и получится.

— Вы упомянули про то, что изменили название. А вообще, название спектакля, фильма — это важно?

— Однажды мы с Даней Спиваковским и с Ваней Ургантом снимались в фильме под названием «История черной коровы», и мне оно очень нравилось. Съемки проходили в Амстердаме, что нравилось отдельно. В финале планировалась замечательная сцена, когда мы, трое друзей, разругались между собой. Ваня остается на поле, к нему подходит черная корова, садится с ним рядом, и они, как два мужика после бани, разговаривают о жизни. По сюжету мы приехали в Амстердам мирить его с девушкой, и эта корова так по-простому, по-пацански говорит ему, что надо делать, как себя повести, — смешная сцена. Но, как это иногда бывает, деньги закончились, бюджета не хватило, и вырезать пришлось именно сцену с коровой, которую должны были создать при помощи дорогущей компьютерной графики. 

Соответственно, название поменяли, о чем я не знал. В один прекрасный день мне звонят и говорят: «Здравствуйте, Иван, мы хотим сделать интервью по поводу фильма «Трое и Снежинка». Долгая пауза, я не понимаю, о чем речь. Говорю им: «Я перезвоню». И набираю продюсеру Мгеру Мкртчяну: «Мгер, а как у нас картина называется?» Он мне так бодро отвечает: «Трое и Снежинка». И рассказывает про фокус-группы, которые предлагали еще худшие названия — например, «Про любовь», и пришлось выбрать это, так как у девушки героя Ивана была фамилия Снежинка. Я говорю: «Даже «Про любовь» было бы лучше, чем то, как вы назвали сейчас». В итоге фильм не так прозвучал, как мог бы.

— Иван, ваше амплуа — герой-любовник. Зрителей часто интересует, как снимаются постельные сцены в кино, что вы при этом чувствуете?

— Мое амплуа сейчас постепенно меняется по естественным возрастным причинам. Я хочу немного сдвинуться в сторону психологических ролей. Мне уже и отцов предлагают играть. Предложений по герою-любовнику все меньше, и это хорошо. Появились новые, молодые герои-любовники, пусть играют.

Что касается постельных сцен, для меня они совершенно органичны. Но с актрисами, как правило, мне в этом смысле не везет. Почти с каждой происходит одно и то же — до утверждения они согласны на все, в том числе на постельные сцены: «Конечно, да что вы, все будет шикарно, здорово». А в день смены начинается истерика. Это обязательно долгие уговоры, слезы, уходы в другие комнаты — тратится время, нервы, и это раздражает, конечно. Казалось бы, ну ты же читала сценарий, ты же знала! Тем более что нигде и не было такого, чтобы требовалось уж совсем раздеться. Приятным исключением оказалась актриса Анна Котова, с которой мы снимались в сериале «Кунгур», она не устраивала никаких истерик. Мы с ней нашли правильное отношение к этому — просто веселились, хотя играли очень откровенные сцены. Надо, чтобы оба партнера относились к такой ситуации иронично. Парадокс в том, что с иронией и без истерик получилась самая откровенная сцена в моей жизни на сегодняшний день.

— А жена не ревнует вас?

— Нет, второй брак у меня гармоничный. В прошлом у меня был, что называется, актерский брак. И теперь я не очень верю в них. Уж слишком наша профессия вынуждает кокетничать — даже мужчин, не говоря о женщинах. Молодой актрисе на съемочной площадке и в театре, особенно если она только устроилась на работу, нужно слишком много внимания к себе от всех вокруг…

Сейчас у меня красавица жена, я ее очень люблю. Хотя мы часто спорим, но это и заставляет меня оставаться в тонусе. Бывает всякое, как у всех… Главное, мы не надоели друг другу, несмотря на то что уже шесть лет вместе. Иногда ощущение, что передо мной новый человек. Помните, у Довлатова: «Говорят, брак на грани развода — самый прочный». Надеюсь, меня пустят домой после этих слов. (Смеется.)

— Она не волнуется, когда у вас какие-то опасные съемки?

— У меня только однажды была такая история, но в то время Лена не была еще моей женой. Как-то я чуть не взорвал всех. В фильме «Мертвое поле» по сюжету требовалось разминировать территорию, никто не хотел этого делать. Приехал лейтенант в моем лице и сказал — я могу. Из воинской части привезли много мин. И вот крупным планом снимают мои руки, я это уже умею, все вроде бы подготовлено, продумано. Сняли. И только на «шапке» во время банкета мне режиссер говорит: «Ты знаешь, что когда мы снимали эту сцену, все там поседели, особенно консультант?» Оказалось, что консультант должен был спилить часть детонатора, но забыл это сделать. И если бы в момент, когда я достал детонатор, прозвучала команда «Стоп!» и я бы начал возвращать его обратно, то на следующий день в газете могла появиться новость — «Трагический случай во время съемок фильма». Не осталось бы никого вообще. Конечно, виноват был консультант, но от этого не легче.

— Иван, а у вас есть творческая мечта?

— Хочу сыграть Пушкина — вот так нескромно. Я чувствую его всеми фибрами, вплоть до поворота мизинца. Какое-то время назад с американскими кинематографистами затевался исторический сериал в сто серий, связанный с историей России, с декабристами. Я был уже утвержден, через две недели планировалось начало съемок. Но проект развалился. Хотя я все еще надеюсь, что успею побывать в кадре в роли поэта.

— В одном интервью вы сказали, что вам периодически все надоедает. А играть не надоело?

— Сейчас уже нет. В творческой жизни я удовлетворен. То, чего не хватает в кино, я добираю в театре. И театр идет мне навстречу, я могу принести свой материал, например, следующая работа «Утиная охота» Вам­пилова — это просто подарок мне от театра. Я востребован и счастлив этим. И зритель у нас добрый — если тебя один раз полюбил, то навсегда, так русский человек устроен. Я сам такой — если много проходных ролей, а одна хорошая, то буду любить этого артиста всегда. Был период, когда я загрустил. А в 35 лет открылось второе дыхание, и всем, что происходит после этого, я доволен.