Долгое время Григория Лепса знали только по одной песне — «Натали», а теперь его сольные концерты собирают полные залы и даже стадионы. Путь к успеху занял почти десять лет. Казалось бы, не так уж это и много, вот только вспоминать об этом времени артист не любит. «Из-за моего беспробудного пьянства у меня возникли жуткие проблемы со здоровьем. Однажды скрутило так, что думал: «Все, это конец…» — признался Григорий корреспондентам «7Д».
— Григорий, многие музыканты вашего поколения страдали от пьянства, даже от наркомании. Вас эта чаша тоже не миновала...
— Я не очень люблю об этом рассказывать. Тем более сейчас вообще не пью — максимум бокал вина. Меня врачи предупредили: если позволю себе что-то более крепкое, могу и умереть. А со мной это однажды чуть не случилось. Тогда после многолетнего тупого пьянства организм просто не выдержал. Скрутило в момент так, что думал — все, конец. По «Скорой» забрали в больницу — и сразу на операционный стол. Проблема была в поджелудочной железе. Операцию делали под местным наркозом, поэтому я в течение нескольких часов чувствовал практически все, что творили со мной врачи, — и это вовсе не в воспитательных целях. Доктора по моей реакции понимали, туда они попали или не туда. У них и после операции были серьезные сомнения, выживу ли. Я три недели провалялся в реанимации, а потом еще полгода в общей палате. Похудел на 35 кг. Помню, лежал и тупо глядел в больничный потолок. В голове — ни одной мысли. Страшно было, только когда умерших соседей из палаты выносили. Вот вчера еще рядом находился живой человек, а утром он уже покойник. Накрыли простыней, и все! Я понимал, что могу точно так же однажды не проснуться. Ко мне тогда мама приехала из Сочи и буквально выходила меня. Она просто поселилась в больнице. Ее там уже все знали, кушеточку выделили в коридоре, на которой мама и спала. А выкарабкивался я очень тяжело. После больницы еще полтора года в себя приходил — не пел, не выступал нигде. Не мог просто.
— А причины для такого пьянства были серьезные?
— Оправдаться перед другими всегда можно. Вот только перед собой не получается. Я ведь начинал выступать в ресторане, да еще в Сочи. Ну и как, скажите, можно не выпить, работая в ресторане? Да еще когда в кармане есть деньги? Удержаться практически невозможно. К тому же частенько случались и эмоциональные перегрузки — пел по нескольку часов, чуть ли не до утра, как правило, «по просьбам дорогих гостей», уставал. Значит, приходилось таким образом снимать стресс. А в Москву приехал — работы не было на протяжении нескольких лет, такой работы, на которую я рассчитывал.
— Вы, наверное, приехали «звезда звездой»? Надеялись, что сразу покорите столицу?
— Ну не то чтобы совсем «звездой». Я понимал, что Москва не Сочи. Но просто дома у меня была бешеная популярность, на руках носили. В ресторан люди приходили, чтобы специально послушать Лепса — я для удобства сократил свою грузинскую фамилию Лепсверидзе. Сочи 80-х — это, я вам скажу, был совершенно особенный город. Жизнь там кипела круглый год. За границу ведь тогда мало кто мог ездить. Болгария — предел мечтаний, а достать путевку в сочинский санаторий или устроиться в частный сектор люди все-таки могли себе позволить. Зимой, конечно, было потише, народу поменьше, но все равно приезжали. И ресторанов по побережью от Адлера до Лазаревской, наверное, не меньше 300 работало, а может, даже и больше. И в каждом свои музыканты, да какие! Любую мелодию выдавали с ходу, как семечки щелкали. Я, конечно, на тот момент хоть и не соответствовал их уровню, но зато немножечко пел, а любой коллектив хотел заполучить к себе такого музыканта, который мог бы не только играть на инструментах, но еще и мало-мальски петь. Мне повезло: в одном ресторане с почетом проводили на пенсию очень старого барабанщика и меня взяли на его место.
Тогда даже в ресторанах существовала цензура. В Сочи была такая организация — ОМА — Объединение музыкальных ансамблей, которая следила за тем, что мы поем. Раз в три месяца устраивались прослушивания, на них музыканты представляли новые программы и получали какие-то категории. Для чего эти категории были нужны, никогда не знал. Все равно в ресторанах пели те песни, которые заказывала публика и платила за них наличные деньги. Помимо разрешенных хитов, типа «Яблони в цвету», «Летящей походкой...», «Городские цветы», у определенного контингента большой популярностью пользовались блатные песни — «Мурка», «Гоп-стоп» или еврейская «Семь сорок». На «Городских цветах» много «не напоешь», а запрещенные песни кормили меня неплохо: поначалу рублей 300 в месяц выходило, а потом и еще больше, просто сумасшедшие деньги стал зарабатывать. В это же самое время мой отец получал 180 рублей, а мама — 100. Я тогда жил холостяком — молодой, симпатичный, не жадный, поэтому, наверное, рядом со мной всегда находились красивые девчонки.
— Какая публика в то время ходила в рестораны? В основном бандиты?
— Публика всегда разная. Серьезные криминальные разборки начались позже, уже в 90-х — стали делить сферы влияния, территории. Целые войны случались. А когда я начинал, приходили и интеллигентные санаторские отдыхающие, но и приблатненных тоже хватало. И конфликты случались, и драки, даже настоящие бойни. Если думаете, что для большого мордобоя нужен какой-то особый повод, вы ошибаетесь. Просто вместе собрались выпившие люди, кто-то кому-то что-то не то сказал, не так посмотрел, задел неловко. В общем, слово за слово, кулаком по столу — и пошли бушевать.
— Но вас-то хоть не трогали? Говорят, есть такой неписаный закон: музыкантов и проституток не бить?
— Не слышал о таком. У нас и музыканты под раздачу попадали. И мне случалось отбиваться. Приходил в ресторан, а за столиками сидят компании одна другой круче — московские, питерские, харьковские. И все такие распальцованные. Сразу понимал: так, сегодня вечер будет «теплым». И вертелся, крутился между ними волчком, чтоб не дай бог никого не обидеть. Каждый ведь хочет, чтобы в первую очередь пелось для него. А это просто нереально, поэтому и случались самые настоящие разборки. Подойдет к сцене такой «миляга» с бычьей шеей и затягивает: «Дарагой, мы тебя прасили, чтобы ты исполнил песню для нашего друга. Пачему ты это сделал только через две песни?» Или: «Зачем так мало спел? Ты нас не уважаешь?» Пытаешься что-то объяснить, но в ответ только крики, ругань, брань. В зависимости от количества выпитого эти выяснения отношений переходили и на более жесткий уровень. Часто спасало только то, что в Сочи меня очень любили, и околокриминальные люди особенно. Иногда только упоминание какого-то известного имени помогало эту неприятную ситуацию разрулить.
— Когда вы впервые почувствовали, что стали знаменитым?
— Я раскручивался постепенно — сначала пел в одном ресторане, потом переходил в другой. По полной программе, по самое «мама не горюй» мы развернулись, когда в Сочи открылись первые кооперативные ночные рестораны. Поначалу в городе было три таких заведения, и в каждом я успел засветиться. А в одном задержался надолго, и вот тогда у меня пошли ну просто феерические выступления. Там играли отличные музыканты, кстати, клавишник Гена до сих пор со мной работает. Это был 85-й год — началась перестройка, Горбачев дал свободу. За нами уже никто не стоял, не контролировал — можно было легально петь что хочешь и сколько хочешь. Хоть умри на сцене. Мой личный рекорд того времени — восемь с половиной часов беспрерывного пения. Репертуара хватало — около пятисот песен знал наизусть. И вот тогда, наверное, я очень быстро стал местной знаменитостью. И не только местной. Музыканты, приезжавшие из Москвы, из Ленинграда, стали убеждать меня ехать в столицу. А я и сам об этом подумывал, в Сочи мне уже стало тесновато. И вот в 91-м году я собрал чемодан и сказал своим музыкантам: «Поехали!» Мы наняли автобус и на нем добрались до Киева, где у меня были друзья. По их просьбе два вечера отработали в местном ресторане, после чего планировали ехать дальше. Но тут мои ребята передумали и решили возвращаться назад. Я так и не понял, чего они испугались. Может, просто решили, что дома проще? В общем, они поехали в одну сторону, а я — в другую.
— А как близкие отнеслись к вашему решению уехать из дому?
— Родители знали далеко не все, что происходило в моей жизни, поскольку я уже давно жил самостоятельно. Но когда решил совсем уехать, конечно, мама и папа заволновались. Они к искусству никакого отношения не имели. Матушка — врач, а отец, он уже умер, всю жизнь отработал на замечательном предприятии под названием «Мясокомбинат». Конечно, им хотелось дать мне хорошее образование. Мама мечтала о моей юридической карьере, а отец видел меня военным. До седьмого класса я учился вполне прилично. Посещал даже разные курсы, которые, по мнению родителей, помогли бы мне поступить в какой-нибудь престижный институт.
Да и с поведением никаких проблем у меня не было. Максимум, что мог сделать, так это в чужой сад за черешней залезть. Любил, конечно, с ребятами из рогатки пострелять, иногда дрался, не без этого, но все было в меру. А потом я увлекся музыкой, и вся учеба пошла побоку. Мой родной дядя играл в ресторане на ударной установке, и мне очень нравилось, как он это делает. Я тоже стал потихоньку заниматься на барабанах, а потом стал просто фанатично лупить по нескольку часов в день. Родителям ничего не оставалось, как смириться с этим моим увлечением, тем более что десятилетку я окончил и поступил в музыкальное училище на отделение ударных инструментов. С удовольствием учился играть на ксилофоне, барабане, литаврах и до сих пор могу очень прилично сыграть на любой ударной установке. Правда, после двух лет учебы образование мое было прервано — пришла повестка в армию. Ну пришла и пришла.
Я как-то не переживал по этому поводу. Девушки у меня тогда не было, и слава богу. Потому что за два года я насмотрелся на страдания своих друзей-сослуживцев, которых подруги не дождались на гражданке, на то, как они буквально бились головой о стенку. А я служил себе спокойно в Хабаровске, на военном заводе ракетные тягачи ремонтировал. Там у нас подобралось еще несколько ребят с музыкальными способностями, и мы организовали небольшой ансамбль — такую художественную самодеятельность, которую командиры очень уважают. Вечерами мы играли в Доме офицеров, чувствовали себя местными знаменитостями. И вообще, скажу честно, об армии у меня остались очень хорошие воспоминания: нормальные офицеры, хорошие пацаны, что со мной служили, — с некоторыми из них я и сейчас встречаюсь, когда езжу на гастроли в другие города... Но два года воздержания все-таки дали о себе знать. Когда после службы вернулся домой, конечно же захотелось сразу все наверстать, пустился, что называется, во все тяжкие — ночи напролет посиделки с друзьями и подругами. Вспоминаешь, аж дух захватывает. Правда, продолжалось все это недолго, потому что через год я женился.
Со Светланой мы вместе учились в музыкальном училище, только она — на певческом отделении. Года два, наверное, прожили вместе, дочка у нас родилась — Инга, а потом пришли к решению развестись. Из-за чего? Не знаю. Считается, что многие семьи быстро распадаются из-за материальных или бытовых проблем. Но в этом смысле мы жили очень даже хорошо. Родители нам во всем помогали, я одновременно с учебой уже начал подрабатывать в ресторанах, на танцах. Скорее всего, просто мы были очень молодыми, ни в чем не хотели друг другу уступать. В общем, разбежались, и все. Отношений не поддерживали. Даже живя в одном городе, не встречались, а уж когда перебрался в Москву, тем более потерял ее из виду. Правда, против моего общения с дочкой жена никогда не возражала, а больше мне от нее ничего и не надо было.
— Почему же не сложилось в Москве? Люди, пригласившие вас, подвели?
— Нет, мне помогали. Поселили в гостиницу, за которую я не платил ни копейки. Предложили выступить сначала в одном ресторане, потом в другом. Несколько раз я там спел, но, во-первых, без своих музыкантов, с которыми привык работать, мне было некомфортно. А во-вторых, ехал-то я в столицу не за этим — с тем же успехом мог и в Сочи оставаться, не меняя шило на мыло. Нет, мне хотелось попробовать себя в чем-то другом, на новом уровне — в студийной работе или на настоящих концертах, но этого мне никто не предлагал. В моей жизни, к сожалению, не случилось настоящего продюсера. Меня никто не раскручивал.
Деньги я всегда доставал сам. Но были люди, которые мне помогали встать на ноги, учили петь не как в ресторане, «под Шуфутинского» или «под Токарева», а своим голосом, в своей индивидуальной манере. Это не сразу получилось. Лишь через четыре года после моего приезда в Москву я записал первый альбом и спел «Натали», которую теперь ненавижу. Это, конечно, шутка, но в ней есть доля правды: обидно же, что очень долго меня знали только по этой песне, как будто ничего другого я не пел, хотя все время что-то пробовал, искал. И только когда в 2000 году был записан второй альбом, в который вошли песни «Крыса», «Шелест», «Спокойной ночи, господа...», дело сдвинулось с мертвой точки. Вот тогда-то и случился прорыв, подъем, успех, называйте, как хотите.
— Григорий, вы недавно приняли участие в проекте Первого канала «Фабрика звезд». Скажите честно, завидуете этим юным мальчикам и девочкам, которые моментально стали известными?
— Абсолютно никакой зависти нет. Там есть действительно талантливые ребята. И мне было любопытно попробовать спеть на «Фабрике» с Дакотой, с Марком Тишманом, с Хворостяном… Хорошо, что им помогают встать на ноги педагоги, продюсеры. Чего мне действительно жаль — что упустил слишком много времени. Если бы рядом со мной вовремя оказался настоящий продюсер, наверняка я смог бы раскрутиться пораньше, не наделав при этом в жизни столько глупостей. Но для чего-то же это было со мной? Может, как раз для того, чтобы, лежа на больничной койке, я снова перекроил свою жизнь вдоль и поперек. И что-то про себя понял. Все, что случилось со мной потом, воспринимаю как второй шанс. Тогда, в 2000 году, у меня все «покатило». И новые песни, и успех второго альбома, и встреча с Аней, моей будущей женой.
Мне тогда уже стукнуло 38 лет, и я был абсолютно свободен, что меня, впрочем, нисколько не тяготило. А тут пришел с компанией в один ночной клуб, где в тот вечер выступала Лайма Вайкуле, и увидел очень красивую девушку. Аня в то время работала у Лаймы в балете. Я тогда в шутку сказал друзьям: «На этой девушке женюсь!» А может, уже и не шутил? Но специально встречи с Аней я не искал. Нас судьба свела. Буквально через пару месяцев меня пригласили на 50-летие Андрея — мужа Лаймы. Был просто шикарный банкет, много знаменитостей, и московских, и рижских, но при этом какая-то необыкновенная домашняя атмосфера. Народ разбрелся по своим компаниям. Вижу, Аня тоже сидит за столиком со своими друзьями. Я решил, что пора уже, наконец, познакомиться, подошел и очень вежливо поинтересовался у девушки, как ее зовут. «Анна», — отвечает. «Выходите за меня замуж, Аня», — говорю я с ходу. Думал, что сильно удивлю ее таким предложением. Но не вышло, наоборот, удивили как раз меня. Это хрупкое создание, не моргнув глазом, без малейшей паузы, по-деловому спрашивает: «А у вас есть московская прописка?» «Нет», — отвечаю. У меня действительно ее тогда не было. «Ну, тогда извините». Я так опешил, что не сумел найти никакого достойного ответа. Просто отошел от их столика.
Анна: Здесь нужно кое-что пояснить. Во-первых, что я могла ответить на такое предложение? Естественно, всерьез его не восприняла. Я тогда знать не знала, кто этот мужчина, который видит меня две секунды и вдруг просит выйти за него замуж. Поэтому так и отреагировала, вроде тоже пошутила. А во-вторых, проблема прописки меня действительно волновала. Дело в том, что как раз тогда Лайма собиралась ехать на гастроли в Монако, и всем нашим девочкам из балета в посольстве проставили французскую визу, а мне нет. Только потому, что у меня украинский загранпаспорт, поскольку я родилась в Днепропетровской области в городе Никополе. А я так мечтала побывать в Монако, и мне было жутко обидно, что моя поездка сорвалась. Вот я и решила: чтобы избежать в дальнейшем разочарований и спокойно ездить за границу, нужно срочно сделать себе российский паспорт с московской пропиской.
Григорий: После того как она меня так интеллигентно отшила, я все же улучил минутку и раздобыл номер телефона барышни. Подруга дала. Ну ладно, думаю, так даже интересней.
Анна: Через некоторое время Гриша позвонил мне на съемную квартиру, напомнил о нашем «небанальном» знакомстве и пригласил в ресторан. Как я живу, с кем, его совершенно не интересовало. Только спросил: «Ты замужем?» «Нет», — говорю. «Значит, свободна». И весь разговор. Хотя, с моей точки зрения, я была не свободна, потому что на тот момент у меня был человек, с которым нас связывали достаточно серьезные и длительные отношения — мы жили вместе несколько лет. Но Гриша начал за мной ухаживать так активно, я бы даже сказала, завоевывать стал меня, что устоять было невозможно. Делал он это совершенно необыкновенно, очень красиво, с размахом. Таким вниманием меня никто раньше не окружал. Приглашал в рестораны, приходил на наши концерты, после выступлений всегда встречал с шикарными букетами, дарил подарки, помню очень красивое кольцо от «Тиффани»… И так продолжалось около года.
— А человека, с которым вы тогда жили, не волновало это кружение вокруг вас чужого мужчины? Он не хотел разобраться с соперником?
— Зачем доводить до разборок? Я считаю, что такие вопросы должна решать женщина. Просто в то время я еще не понимала, что мне предстоит сделать выбор между двумя мужчинами. Если у Гриши была любовь с первого взгляда, то у меня чувство возникло не сразу. Сначала я воспринимала его скорее как поклонника. Конечно, мне льстило такое ухаживание, я видела, что очень нравлюсь ему. Постепенно привыкла и к тому, что Гриша всегда где-то рядом, казалось, что так будет всегда. При этом в своей привычной жизни я не собиралась ничего менять. Все стало иначе после того, как мы вместе с моим другом переехали в Питер. Там Гриши уже рядом не было, более того, мы с ним даже не перезванивались. Он просто пропал из моей жизни. Вот тут-то я все про себя поняла. Я так скучала по нему, поверите, мне как будто дышать стало трудно.
Григорий: Астма, знаете ли, ее замучила... (Смеется.)
Анна: Наверное, это была уже любовь. И как раз в это время мой друг сделал мне официальное предложение выйти за него замуж. А я считаю, что замужество — это очень важный шаг, и хотела, чтобы это было у меня один раз и на всю жизнь. И я сказала: «Прости, но не могу остаться с тобой». Собрала вещи и вернулась в Москву. В первый же день позвонила Грише.
Григорий: Пойдем, говорит, куда-нибудь погуляем. В первый раз я от нее такое услышал, раньше все сам куда-нибудь приглашал. В общем-то я понял: раз Аня вернулась, значит, там у нее все закончилось. Мы решили попробовать пожить вместе. Я все балагурил, однажды сказал: «Уже столько раз в своей жизни делал девушкам предложения руки и сердца, что больше пока не буду». Прочел в ее глазах разочарование и немножко успокоил: «Не расстраивайся, ты сама мне можешь сделать предложение, а я подумаю».
Анна: Примерно так и получилось. Мы действительно довольно долго прожили, не оформляя официально наших отношений. Поженились, только когда старшей дочери Еве год исполнился. Кстати, наша дочь была знаком. Дело вот в чем. Я понимала, что мы с Гришей начинаем все с чистого листа, а времени на ошибки просто нет. Мне уже исполнилось 29 лет, Грише — 38, взрослые люди со своими привычками, предпочтениями, характерами. В таком возрасте сложно притираться друг к другу, тем более что Гриша очень долго жил один. И у меня тогда какие-то сомнения появились, а сможем ли мы вообще дальше быть вместе? Тогда я пошла в Покровский монастырь на Таганке, там есть икона Блаженной Матроны. Постояла перед образом, помолилась, а потом попросила: «Матронушка, если это мой человек, если я не ошиблась, пошли мне какой-нибудь знак». И через неделю мы узнали, что у нас будет Ева.
— Мужчины обычно мечтают о сыне…
Григорий: Правильно, я и сейчас мечтаю. Когда в прошлом году мы с Аней ждали второго ребенка, по всем приметам выходило, что будет мальчик, а родилась Николь. Так что сейчас у меня три дочки. Старшая, Инга, уже несколько лет учится в Лондоне, изучает маркетинг, связи с общественностью. Я ее отправил туда, как только она окончила школу, ей нравится. Этим летом она приезжала в Москву, как раз после рождения своей младшей сестренки. У Ани с Ингой замечательный контакт. Не скажу, что они подруги, да это и не нужно, наверное. Просто обе относятся друг к другу с большим уважением. Моя дочка — очень умная девочка, ну а про Аню и говорить нечего, она у меня выше всяких похвал. А вообще в нашей семье все предельно просто: я зарабатываю деньги, а жена занимается домом и детьми. Здесь меня ждут, любят, не дергают по пустякам, понимают, что мне надо отдохнуть. Вот только дома я бываю редко, в основном все время отнимают гастроли, концерты, работа в студии.
— В вашей роскошной квартире привлекает внимание библиотека раритетных книг и немаленькая коллекция икон…
— Все, что вы видите, я собрал за последние 3—4 года, а теперь чувствую, что становлюсь просто страстным коллекционером. А квартира у нас действительно хорошая. После 15 лет жизни в Москве удалось заработать на собственное жилье. По-моему, не так уж долго. Купили мы, как сейчас водится, только голые стены. Все доводилось до ума и под наш вкус специальными людьми — дизайнерами, мастерами. Тут всего четыре комнаты, но зато большое пространство, много воздуха. И вся коллекция икон разместилась, и стеллажи с книгами. Мне особенно нравится посидеть в гостиной, когда в доме тихо, все спят. Смотришь на иконы, на лики и понимаешь, что вот это — вечность.
— Вы человек верующий?
— Мои отношения с Богом складывались непросто. Крестили меня уже в сознательном возрасте, в 7 лет наверное. Это происходило в нашей сочинской квартире, потому что в то время родители боялись делать это открыто — существовал чуть ли не официальный запрет на религию. А квартира у нас была маленькая, и вот во время обряда я попу рясу поджег — нечаянно задел свечкой, и получился самый настоящий «божественный огонь». Переполох тогда поднялся страшный, хотя загорелось там чуть-чуть и потушили все быстро. Может, это было какое-то предзнаменование, не знаю только какое… Безусловно, я не атеист. Без молитвы и из дому не выйду, и день не закончу. И прекрасно осознаю, что без веры, без Божьей помощи из тех передряг, которые со мной случались в жизни, я вряд ли смог бы выкарабкаться.
