Борис Криштул: «Гурченко смертельно обиделась: «Я никогда не выйду с ним на сцену!»

«Посреди аэропорта стоят Шон Коннери, Марина Влади и Владимир Высоцкий — и все взоры обращены на них, как на экзотических зверей в зоопарке. Наконец, одна девушка толкнула своего парня: «Иди попроси автограф». Шон достает ручку, а парень протягивает открытку Высоцкому! Володя расписывается, следом парень протягивает бумажку Влади, она расписывается, парень благодарит и уходит. А Шон стоит с ручкой в одной руке, другой придерживая челюсть», — рассказывает организатор кинопроизводства, директор популярных картин Борис Криштул.

— Борис Иосифович, в вашей фильмографии картины самых разных жанров, которые давно стали классикой, — «Экипаж», «О бедном гусаре замолвите слово», «Красная палатка» и другие. Но особое место в этом списке и для вас, и для режиссера Евгения Гинзбурга занимает картина «Рецепт ее молодости», где вам довелось поработать с Людмилой Гурченко.

— Да, Гинзбург до того снимал лишь телевизионные картины, это была его первая работа на «Мосфильме». А в моей фильмографии это единственный музыкальный фильм. И вообще — редчайший случай в советском кинематографе, когда актерский замысел породил картину. С идеей фильма на киностудию пришла Людмила Гурченко. Нас познакомили, и я стал ей помогать на добровольных началах. При мне она звонила Михалкову: «Никита, ты видел «Средство Макропулоса» в Малом театре? Я хочу сыграть Эмилию Марти, которая живет триста лет. Будешь режиссером?» Михалков ответил, что занят, но дал совет: «Люсенька, ты должна найти сценариста, и уже с готовым сценарием, а не с пьесой идти на «Мосфильм». Если сценарий примут, картину поставят в план». Гурченко тут же набрала Александра Адабашьяна — они дружили. Он согласился написать сценарий бесплатно. «Но если нас запустят, — говорила Люся, — ты получишь все деньги, ты же понимаешь!» 

Под это обещание мы и начали работать. Адабашьян писал сценарий, а мы с Гурченко стали обсуждать кандидатуры режиссеров. На «Мосфильме» в штате тогда было 160 режиссеров. Перебрали всех и оказались на нуле! Половина режиссеров занята, а другая половина делится на три категории: первая — боится характера Гурченко, вторая — режиссеры, которых не признает сама Гурченко, и третья — те, что не хотят браться за мюзикл. И тогда у Людмилы родилась идея: пригласить Евгения Гинзбурга! Он снимал для ТВ музыкальные программы и бенефисы, например, для Ларисы Голубкиной, Веры Васильевой, Татьяны Дорониной, самой Гурченко, наконец… И кандидатуру Гинзбурга утвердил генеральный директор «Мосфильма» Николай Сизов. Жаль лишь, что в итоге наша картина не достигла того уровня, на который мы замахнулись, задумывая ее.

— Кто артистов утверждал? Гурченко сама выбирала партнеров?

— Да. Все шло через нее. Она и неофициальным соавтором сценария была, и художником по костюмам — сама для себя придумывала наряды. Когда сократили бюджет картины — а все деньги киностудии в то время шли на фильм «Красные колокола» Сергея Бондарчука, — Люся пошила наряды за свой счет.

— Где снимали заграницу?

— Во Львове. Еще перед поездкой Гурченко меня предупредила: «Боря, на время съемок никаких выступлений, встреч со зрителями. Ни за какие деньги! Я очень устала». Приезжаем во Львов, и нас селят в плохую гостиницу. Я — в обком партии: «Я директор съемочной группы из Москвы! У меня такие артисты: Гурченко, Ромашин, Абдулов, Шакуров, Борисов, Джигарханян! Что же нас так плохо разместили?» — «А пусть Людмила Марковна выступит у нас, тогда и поможем». Возвращаюсь в гостиницу, робко стучусь к Гурченко в номер: «Людмила Марковна, надо выступить». Она все поняла, даже не стала мне напоминать о нашей договоренности: «Надо, директор? Поехали!» И на следующий день в зале обкома партии был аншлаг. Гурченко начала выступление по-русски. Рассказывает про нашу картину, а по залу побежал какой-то шепоток. Она сразу все поняла: «Так вы думаете, шо я на мове не могу?» И как дала по-украински. Зал грохнул аплодисментами! И нас перевели в хорошую гостиницу.

Популярность у Гурченко была фантастическая А как мы прятали ее от поклонников! Снимаем на улице, идут мимо люди: «Ты дывысь — Гурченко сама!» — «Та не может быть!» — «Да вон же, вон!» Каждый раз собиралась толпа. Конечно, ставили милицейское оцепление. Но как Людмилу Марковну с площадки вывезти? Придумали! Гурченко ложилась на заднее сиденье, а мы ее полностью укрывали газетами. Так машина и выезжала. Но если бы поклонники увидели, что внутри — Гурченко, они бы машину не пропустили, а подняли бы на руки.

— А что мужская часть группы?

— С Сашей Абдуловым я впервые работал. Можно было не спрашивать, в каком номере живет Абдулов. Это было слышно на всю гостиницу. Где он — там всегда веселье. Саша — кладезь анекдотов, на каждый случай жизни у него был анекдот.

Когда Олег Борисов первый раз приехал на студию на примерку костюма, сказал: «Не дам согласия на съемку, пока не поговорю с директором». Нас познакомили, и Олег Иванович мне признался: «Боря, у меня рак крови, лейкемия, мне каждый день нужна будет машина в поликлинику на процедуры и обратно. И чтобы никто об этом не знал, я это держу в тайне». Вот так он и снимался, не прерывая лечения.

А Сергею Шакурову я пытался запретить прыгать с крыши на крышу. Он меня уговаривал: «Боря, я кандидат в мастера спорта по акробатике — я хочу сам делать трюки!» — «Сережа, если это правда, то покажи мне удостоверение, и тогда я тебе разрешу». — «Ну ты что, не веришь мне? У меня удостоверение в Москве дома. Я тебе потом принесу». В итоге он исполнил все трюки сам — без каскадера.

Армен Джигарханян снимался параллельно в трех или четырех картинах. Вот уж точно написал Гафт: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян». «Так, я завтра от вас в Кишинев лечу, оттуда в Москву, — информировал меня Армен. — У тебя я буду во вторник утром, а вечером улетаю в Ленинград. Организуй мне транспорт». Невероятная работоспособность!

— Чем еще вам запомнилась Людмила Марковна?

— Своим трудолюбием и профессиональным подходом. Она и коллегам, которые с ней в кадре, не позволяла халтурить. Но один раз сама сорвала съемку. Они поругались с Женей Гинзбургом прямо на площадке. В итоге Гурченко ушла, хлопнув дверью. Все были обескуражены, такого Люся никогда не позволяла себе ни до, ни после. А на следующий день она вошла в павильон, как будто ничего и не было.

— Ссорились они с Гинзбургом по творческим вопросам?

— Да. И так поссорились на монтаже, что Люся отказалась приезжать на премьеру. Я ей звонил, уговаривал прийти. Но она сказала: «Я с ним никогда не выйду на сцену!» Правда, мне говорили, что на премьеру она все же пришла, но смотрела фильм из зала, замаскировавшись с помощью темных очков и парика.

— Как в итоге оценили картину на студии?

— Дали вторую категорию. Но данные проката были не очень…

— Но вы же получали гонорар не на основе результатов проката.

— Да, оплата зависела от категории фильма. На основе проката я получил премию лишь однажды — за «Экипаж». Сборы оказались очень высокими.

— Здорово! А как вы на эту картину попали?

— Митта меня звал еще на предыдущую — «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», но я был занят — работал тогда на картине «Фронт за линией фронта». А потом мы с Александром Наумовичем случайно встретились в коридоре «Мосфильма», и он предложил: «Запускаемся с новой картиной. Жанр — катастрофа…»

— А был прецедент, на основе которого писался сценарий?

— Нет. Это была абсолютная фантазия Митты. Наверное, к этой идее его подтолкнули роман «Аэропорт» Артура Хейли и популярные зарубежные фильмы «Тора! Тора! Тора!» и «Ад в поднебесье». Сценарий писали Валерий Фрид и Юлий Дунский — авторы такой гениальной картины, как «Служили два товарища». Вообще собралась интересная компания: Георгий Жженов, 7 лет отсидевший в сталинских лагерях, Фрид и Дунский, отсидевшие по 10 лет, и Александр Митта, у которого была сослана мать...

Конечно, сразу возникли сложности. Министром гражданской авиации тогда был бывший личный летчик Брежнева Борис Бугаев, и до него дошли слухи, что «Мосфильм» хочет снять фильм о катастрофе «Ту-154» — гордости нашего самолетостроения. И он пригрозил сделать все, чтобы фильма не было. Звонит мне директор студии и говорит: «Вас с режиссером ждет Бугаев, требует объяснений». Министр час читал нам лекцию, что советская гражданская авиация лучшая в мире, что мы на 38-м месте по количеству катастроф: «Вы снимайте уж тогда про страну, которая входит в первую десятку. А у нас все в порядке, мы скоро будем вслепую самолеты сажать!» А еще он сказал: «Лучший фильм, который снят про нашу авиацию, — это «Небесный тихоход». И если вы обещаете сделать такой же фильм — мы во всем вас поддержим». Представляете, вспомнил «Небесный тихоход» 1945 года, а шел 1979 год! А что делать? Пообещали снять такой же.

— И сценаристы решили перенести действие…

— В некую африканскую страну. А подвиг экипажа, естественно, оставить на территории Советского Союза.

— Помог министр?

— Да. Он дал для картины консультанта, своего заместителя — Павлова Сергея Сергеевича. Нам бесплатно разрешили снимать в Шереметьево, в Домодедово. Сегодня на это ушли бы миллионы. Только вот мы не учли, что самолет «Ту-154» — новая модель и нет ни одного нерабочего или списанного самолета, в котором мы могли бы снимать. Нам предложили: «Снимайте в рейсовом». Я спрашиваю: «Это как?» — «А вот прилетает «Ту-154» из рейса и два часа стоит, пока его убирают, пока экипаж отдыхает или меняется. Это время ваше». — «Нет, нам это никак не подойдет».

Мы с Миттой стали маниакально искать самолет. С девушкой, бывало, знакомишься, а между тем спрашиваешь ее: «У вас родственников в авиации нет?» И наконец подарок судьбы: из Киева летел самолет, в котором разлилась ртуть. А ртуть опасна — разъедает алюминий. Я еду на ремонтный завод. Директор говорит: «Нет, мы проводим исследования, съемку не разрешаем». — «Ну а кто может дать разрешение?» — «Министр», — сказал он в надежде, что мне до министра, как до луны. На следующее утро я был у Бугаева. Борис Павлович нажал кнопку на пульте: «Там у тебя ртутный самолет… Ты его исследуй, а параллельно «Мосфильм» пусть поснимает свои кадры».

— А там кадры — полкартины.

— Мало того, мы этот самолет потом подняли в воздух, и он перелетел в Домодедово, где снимали пожар аэродрома. После всех наших съемок и «испытаний» самолет сняли с рейсов и отдали для обучения.

— Как снимали катастрофу на самолете?

— Построили маленький макет размером со стол. Целый год его делали! Пока конструировали, успели картину смонтировать. Сдавали с проклейками — «а вот здесь у самолета хвост оторвется». Делал макет конструктор Театра Образцова, кукольник. Начинили электронным оборудованием — нажимаешь кнопочку, хвост отваливается.

— Какие сцены были самыми сложными на натуре?

— Сель с гор. В природе это грязевой поток с камнями, с деревьями, со всем, что попадается на пути. Начали художники химичить. Масса должна быть мягкой, чтобы не поранить каскадеров, которые будут в нем барахтаться. Ничего не могли подобрать, то слишком жидкий, то не похож на натуральный. Тем временем в Ялте, в горах нашли подходящий склон, установили два водосброса по полторы тонны. Кнопочку нажимаешь, водо­сброс открывается, и оттуда все выливается. Этот прием мы нашли в голливудском журнале. Но сбрасывать было нечего — «сель» никак не получался. Параллельно строили декорацию — макеты зданий и аэродрома, которые должен смыть сель, — маленькие домики, маленькие самолетики, даже мини-чемоданчики. Все это должно было гореть, ломаться, рушиться...

И вот однажды едем на нашу площадку, и вдруг художник спрашивает: «А что это за здание за окном?» — «Это завод по производству комбикорма», — отвечает местный. «А что такое комбикорм?» — «Ну это такая консервированная масса травы с витаминами для животных. Силос». — «А можно посмотреть?» Автобус свернул, нас пропустили на завод… Взял художник немного этой массы, смешал с водой — похоже на сель! Я к директору: «Здравствуйте, нам бы три тонны комбикорма». — «А у вас разнарядка есть?» — «Мы с «Мосфильма»!» — «Ну что вы… Во-первых, комбикорм дорогой. А во-вторых, на него очередь — это дефицит!» 

Понимаю, что срочно нужна какая-то легенда. И говорю: «Мы снимаем фильм, как немцы в оккупации у крестьян угоняют скот. А коровы у нас все худые, одни ребра торчат, умереть могут». — «Ладно, пишите бумагу и оплачивайте три тонны…» При помощи пожарной машины закачали мы по полторы тонны разведенного комбикорма в водосбросы. В качестве каскадеров пригласили спортсменов, даже из цирка двух гимнастов взяли. Митта им объявил: «Вы сейчас будете бороться за жизнь, вас понесет сель. Это последние мгновения вашей жизни, поэтому никто в камеру не смотрит, никто не улыбается, все будет по-настоящему». Они посмеиваются: «Ага, кино, а по-настоящему…» Но когда их понесло нашим «селем», уже было не до шуток. Потом у них этот комбикорм был в ушах, в носу, во рту, они плевались, матерились. А все тело было в микропорезах.

Сели смотреть материал с Миттой. Мне нравится, снято здорово. А Митта говорит: «Плохо. Одни мужики в кадре — это явно подстава. Женщина нужна!» — «Саша, уже вся Ялта говорит об этих съемках. Те люди, которые снимались, второй раз не пойдут точно». А со мной на просмотре была знакомая из Москвы Лена Кузьмина — она приехала в Ялту отдыхать. И вот она слышит наш разговор и говорит: «Я готова». При Митте я ничего не мог ей сказать, а когда он уехал в гостиницу, я на нее набросился: «Дура, ты понимаешь, на что идешь?! Это ужасно! Каскадеры все после съемки были в крови». Но согласие уже было дано, и все повторилось. Залили еще три тонны в водосбросы. И тащило «селем» эту Леночку… Она на пляж больше ни разу не вышла — вся была в порезах. Зато Митта снимал ее потом в эпизодах своих следующих картин.

— После этого фильма Леонид Филатов получил звание секс-символа страны.

— Ленечка потрясающий человек и актер. Он говорил: «Вот Жженову легко — ему ничего играть не надо. Такой стержень у человека — прошел лагеря — идеальный командир экипажа. А из меня какой плейбой? Я одну женщину люблю!» Для постельной сцены Филатов отказался даже джинсы снимать. А Яковлева сразу разделась, полностью, без разговоров. Обычно бывает наоборот — актрисы смущаются, просят всех лишних выйти из павильона…

— После выхода «Экипаж» произвел фурор! Картина получилась масштабной и реалистичной. Но вам доводилось работать и на масштабных международных проектах! Например, на картине Михаила Калатозова «Красная палатка».

— Да, и ради этой картины я даже уволился с Киностудии имени Горького, где проработал семь лет. Ушел вслед за выдающимся директором картин Владимиром Мароном, который и взял меня в группу «Красной палатки» своим замом. А со стороны Италии главным продюсером был Франко Кристальди — женой которого тогда была Клаудия Кардинале, сыгравшая в картине одну из главных ролей.

— За что лично отвечали вы?

— Перелеты, машины, обеды, порядок на съемках. Для иностранцев была нанята кухарка, которая готовила для них отдельно. Но пару раз я видел, как Юра Визбор, Боря Хмельницкий и Никита Михалков пробирались не в свою столовую. Они проходили мимо охранника, имитируя английскую речь, — ведь в лицо их, начинающих актеров, в те годы еще никто не знал.

— Значит, и иностранных звезд вы встречали и курировали?

— Да. Приезжаю в Шереметьево встречать Шона Коннери и замечаю, что все люди смотрят не на табло прилета-отлета, а уставились на одного человека. И это Володя Высоцкий — приехал встречать Марину Влади. Я подхожу: «Привет». — «Привет, ты кого встречаешь?» — спрашивает. «Главную мировую звезду». — «Ты, — говорит

Володя, — ее уже встретил». — «Не, не тебя». — «Хамишь», — отвечает Высоц­кий. «Звезда иностранная». — «Мою жену встречаешь, что ли?» Я говорю: «Нет. Джеймса Бонда, агента 007 — Шона Коннери. Слыхал?» — «Да ну! Познакомь меня с ним!» Я, честно говоря, не знаю, откуда Высоцкий его знал. Наверное, видел фильмы про Бонда во Франции. Но рядовые советские зрители Коннери не знали, потому что фильмов про агента в прокате не было. Мы же обиделись на второй фильм бондианы, который назывался «Из России с любовью», когда Джеймс Бонд победил советскую разведчицу. Наконец прилетели, и Коннери из Нью-Йорка, и Влади из Парижа. Пред­ставляю Володю и Марину Шону: «Это самый популярный актер нашей страны, бард, певец, поэт. А это звезда французского кино Марина Влади». «И моя жена!» — встревает Володя. Шон никакого интереса не выразил, но вежливо поцеловал Марине ручку.

И вот сцена: посреди аэропорта стоят Коннери, Влади и Высоцкий – и все взоры обращены на них, как на экзотических зверей в зоопарке. Даже таксисты снаружи прилипли к окнам аэропорта. «Высоцкий, Высоцкий!» — слышится вокруг. Наконец, одна девушка толкнула парня: «Иди попроси автограф». А теперь представьте: Шон Коннери достает ручку из кармана, а парень протягивает открытку Высоцкому! Володя расписывается, следом парень протягивает бумажку Влади. Она расписывается, парень благодарит и уходит. Шон стоит с ручкой в одной руке, другой придерживает челюсть. Он обалдел. Но это было только начало… К Высоцкому выстроилась очередь, а на Коннери даже никто не взглянул. Шон держался, а потом все-таки спросил меня: «А что, меня совсем не знают? У вас не показывали Джеймса Бонда?» — «И не покажут, — говорю, — наше руководство обиделось».

— А откуда вы были знакомы с Высоцким, если не работали у Митты на «Арапе...»?

— Когда я еще работал на Киностудии имени Горького, меня избрали председателем автокружка. Обучаться вождению записались 32 человека, и капитан ГАИ сказал: «Боря, прекращай запись. Все, предел!» И вот в коридоре студии меня вдруг останавливает невысокий, крепкий парень: «Слушай, ты староста?» — «Мест нет». — «Не надо так грубо. Мне позарез нужны права. Я Высоцкий Володя из Театра имени Пушкина. Ну я тебя очень прошу». — «Я твои песни слышал», — говорю. А Высоцкий тогда только блатные пел, он еще даже в Театре на Таганке не работал. «А когда ты отсидеть-то успел?» — спрашиваю. «Да не сидел я! В общем, давай я принесу тебе пленку со своими записями, а ты меня запишешь в кружок». На свой страх и риск я Высоцкого вписал 33-м. Походил он на занятия три-четыре раза и пропал.

Иду я как-то по студии и заглядываю из любопытства в павильон, на котором написано «Карьера Димы Горина». И вдруг мне кто-то свистит. Смотрю — Высоцкий. Я Володе кулак показываю: «Чего же ты не ходишь на занятия? Тебе же права были нужны!» А он говорит: «Вон видишь, у стенки милиционер сидит и дремлет? Это мой охранник. Был я в ресторане, один тип подошел — спой да спой. Ну я ему в рыло и дал, чтобы отстал. И арестовали меня на 15 суток. Звонили самой министру культуры Фурцевой, но единственное, что разрешили, — под конвоем возить меня на съемки. Вот ты спрашивал: сидел я или нет? Так вот уже сижу!»

— У вас на «Красной палатке» экспедиций было много.

— Да, Таллин, Зеленогорск под Ленинградом. Мне удалось побывать на Шпицбергене — первая моя заграница. А во время экспедиции на Землю Франца-Иосифа мы жили на корабле в каютах. Гримерные, костюмерная — все на корабле.

— И иностранцы ездили?

— Нет, в Арктику иностранных актеров не пустили, КГБ считал это закрытой зоной. Там снимали дублеров. А иностранных коллег сняли на берегу Балтийского моря в Зеленогорске.

— На Земле Франца-Иосифа вас, наверное, нередко сопровождали белые медведи?

— Да, они нам сорвали несколько съемок. Приходили к кораблю, а отогнать можно было лишь с помощью вертолета. Они боялись шума работающего винта. Помню, однажды Никита Михалков бросил мишке банку недоеденной сгущенки. Медведь ее вылизал и захотел еще, пошел к кораблю, а Никита стал спускаться к нему по трапу. И вот когда они поравнялись, медведь как поднялся на задние лапы! Каким-то чудом Никита увернулся от объятий.

Вообще, медведи представляют смер­тельную опасность. И нас сопровождал охотник, который по инструкции мог застрелить медведя в случае его нападения на человека. В иных случаях белых медведей убивать нельзя — Красная книга.

— Какие сложности были с иностранными звездами, с тем же Коннери, с Кардинале?

— Никаких. Я тогда понял, что звездность актера, наоборот, определяют дисциплина и профессионализм. С Коннери был забавный случай. В первый же день, когда он оказался на площадке, приехала съемочная группа с американского телевидения делать сюжет. И вдруг вместо того, чтобы обратиться к Коннери по имени, корреспондент или продюсер окликнул его: «Джеймс…» И актер превратился в зверя! «Ты почему меня не назвал, например Руалем? (Коннери играл в «Красной палатке» Руаля Амундсена. — Прим. ред.) Ты почему меня не назвал Шоном? Какой я тебе Джеймс?! Все, никакой съемки!»

Для всех иностранцев у нас была стандартная культурная программа: балет с Плисецкой в «Большом», Театр на Таганке и магазин «Березка». Шон посмотрел наше «меню» и говорит: «Ничего не надо, я хочу посмотреть «Андрея Рублева». А картина была закрыта, ее даже Тарковскому не давали. Шел 69-й год, а с полки ее сняли только в 71-м — через два года. Я пошел к Калатозову… Он каким-то чудом договорился о просмотре, но меня предупредили: «Отвечаешь головой! Чтобы никого, кроме Шона Коннери и переводчика, не было!» Но я нарушил наказ… Мой друг — капитан сборной СССР по хоккею Борис Майоров, двукратный олимпийский чемпион — тоже мечтал посмотреть «Андрея Рублева». И я его с женой провел на показ… Посмотрели. Майоров с супругой быстренько ушли, пока их не засекли. А Коннери вдруг говорит мне: «Я узнал, кто сидел со мной в зале, это биг рашн спортсмен». Я обалдел: «Шон, я потрясен, что ты узнал нашего хоккеиста! Но об этом нельзя говорить, потому что меня…» Шон перебил: «Я все понимаю. Я Джеймс Бонд. Ничего не объясняй».

— С Кардинале тоже было легко?

— К концу съемок Клаудию Кар­динале я называл уже просто Клавой. Правда, была одна неувязочка с… туалетом. По райдеру артистке полагался отдельный. Но я не мог ей это обеспечить на натурных съемках. А тут директор с итальянской стороны за три дня до выезда на съемки на Клязьминское водохранилище напоминает: «А вы кабинку заказали для Клаудии? Это очень важно!» А мы в СССР никаких туалетных кабинок в глаза не видели, биотуалетов не выпускали. На следующий день мой коллега сел на телефон. Нашли какую-то фирму в Швейцарии. Говорят: «Через две недели доставим». — «А нам нужно через три дня. У нас съемка Клаудии Кардинале». Там сразу заинтересовались. Это же реклама! И через три дня самолетом нам доставили кабинку! И я торжественно вручил Клаве ключ от биотуалета, будто от «Ламборгини»!

— Коннери и Кардинале, конечно, хорошо. Но не будем забывать и про Юрия Визбора, с которым вы подружились на тех съемках.

— Да, Юра потрясающий человек. Фантастического сердца и обаяния. Ночи напролет на корабле мы слушали его песни под гитару и никак не хотели расходиться. Примерно в полседьмого Юра говорил: «Ну ладно, давайте хоть часок поспим, а то если кто-то из вас опоздает на съемку, казнить будут меня». В Москве мы ходили друг к другу в гости слушать зарубежные пластинки — оба увлекались джазом. В его квартире меня поразила огромная карта на стене, испещренная стрелками в места, где он бывал. Как мне тогда показалось, Визбор объехал весь мир. Он же был профессиональным журналистом. Одна точка была даже посреди Северного Ледовитого океана. «А там ты как мог очутиться?!» — изумился я. Оказалось, он туда заплыл на атомной подводной лодке!

— Борис Иосифович, вы работали с такими легендарными режиссерами, как Калатозов, Жалакявичюс, Рязанов, Митта, Лисициан, Натансон... Но с каждым из них лишь по одному разу. А с кем вы были бы рады встретиться на съемочной площадке еще раз?

— С Витаутасом Жалакявичюсом. Жаль, что вторая наша картина не была закончена и не вышла.

— А говорят, у него был стальной, жесткий, даже жестокий характер. Чем же он вам приглянулся?

— Да, характер у него, я бы сказал, литовский. Но мы сработались, на невербальном уровне поняли друг друга. Бывало, что даже он меня успокаивал, чего не делал ни один другой режиссер. На картине «Это сладкое слово — свобода!», если что-то не ладилось, он подсаживался ко мне на скамеечку и утешал: «Не нервничай. Сейчас все привезут, сделают, покрасят, построят, забьют…»

Вообще-то на этой картине был другой директор, но он «загремел на 15 суток», и меня на «Мосфильме» поймал заместитель генерального директора Николай Иванов: «Спасай! Жалакявичюс на меня по телефону уже наорал!» И отправили меня на полтора месяца в Ялту. Приезжаю на съемочную площадку, и ко мне тут же подлетает Регимантас Адомайтис: «Так как вы наш новый директор, должен вам сказать, что в театре я взял на год отпуск. Год прошел, а фильм не снят! Что мне делать?» Говорит с таким красивым акцентом, но с литовским напором. Отвечаю: «Я всего несколько часов на картине. Должен во всем разобраться». Он отошел и больше ко мне с этим вопросом не подходил.

В Ялте мы снимали сцены в декорации тюрьмы некой латиноамериканской страны. К моему приезду все уже было построено замечательным художником Леваном Шенгелия. И эта тюрьма была сделана так фундаментально, что можно было настоящих заключенных запускать. Но мы никак не могли начать съемки. Отменяли раз пять из-за погоды — что нонсенс, так как Ялта для кинематографистов была незаменима. Даже если зимой кому-нибудь требовалось доснять лето — это всегда можно было сделать в Ялте. А тут и не зима, а осень — бархатный сезон. Но вдруг зарядили тропические ливни. Наш второй оператор — гениальный Вадим Алисов — через черное стеклышко смотрел на небо: «Так, через две-три минуты будет солнце…» Солнце выходило буквально на несколько секунд, снова скрывалось, и целый день мы простаивали.

— Исполнительница главной роли в этой картине Ирина Мирошниченко вскоре вышла замуж за Жалакявичюса. На съемках было заметно, что у них роман?

— Это было видно сразу. Ведь Ирина вела себя как прима.

— Но брак их оказался недолгим…

— Да, ей нужен был режиссер, а ему — жена. Как-то раз в перестроечные годы я позвонил Мирошниченко с предложением: «Мой приятель снимает картину. Для вас есть яркий эпизод. Один съемочный день». — «Тысяча долларов!» — был ответ. Я так растерялся… Ирина Петровна оказалась молодцом, быстра встала на рельсы рыночной экономики.

— Директор вернулся на картину «Это сладкое слово — свобода!»?

— Да. А я вернулся в Москву. Но через пару лет раздался звонок: «Вы не читали роман Владимира Богомолова «Момент истины» (я сразу узнал интонации Жалакявичюса)? Почитайте. Мы, кажется, сможем с вами поработать». И мы запустились с картиной «В августе 44-го…». Но как только появился режиссерский сценарий, Богомолов встал в оппозицию. Это неправильно, то нехорошо. Он не понимал, что при переводе литературного произведения на язык кино изменения и сокращения неизбежны. Богомолов человеком был очень темпераментным, если не сказать взбалмошным, поэтому сразу встал на линию скандала. С Жалакявичюсом он уже не разговаривал, а Витас просил меня оградить его от общения с автором. Ему бы сразу бросить этот сценарий… Но мы зашли слишком далеко. Провели пробы, утвердили актеров: Сергея Шакурова, Анатолия Азо, Бронислава Брондукова. Поехали в экспедицию в Белоруссию — отсняли не меньше половины картины…

А потом у нас на съемках случилась трагедия — повесился актер Бронюс Бабкаускас, звезда литовского кино. Он был неизлечимо болен. Богомолов ухватился за это ЧП, как за повод, и подал на группу в суд. Решение суд вынес такое: «Пока истец и ответчик не придут к соглашению, производство фильма остановить!» А для меня было очевидно — режиссер и автор романа никогда уже не помирятся.

Спустя 25 лет, в 2000 году режиссер Михаил Пташук, снял свою картину «В августе 44-го…» с Евгением Мироновым, Владиславом Галкиным и Юрием Колокольниковым в главных ролях. А материал нашей картины смыли. Представляешь? Тогда был план по серебру… Я так жалею! Считаю Жалакявичюса одним из лучших отечественных режиссеров. Посмотрите картину «Никто не хотел умирать» и сами в этом убедитесь.