Аким Салбиев: «Режиссера Сергея Герасимова вырастила Тамара Макарова»

«В 1946 году на Венецианском фестивале после триумфального показа фильма «Каменный цветок» Тамаре Макаровой предложили сняться в Голливуде в роли Анны Карениной, но она отказалась. «Каренина для меня чуждый, неприятный образ, — говорила Тамара Федоровна. — Не люблю таких — порабощенных страстью женщин», — о своих учителях Герасимове и Макаровой рассказывает режиссер Аким Салбиев.

— Аким, Тамара Макарова и Сер­гей Герасимов вошли в историю отечественной культуры не только как выдающиеся кинематографисты, но и как непревзойденные педагоги. У них учились и вы. Правда ли, что Тамара Федоровна устраивала уроки этикета, а на самом деле подкарм­ливала студентов?

— Я учился в их последнем наборе, у нас это уже не практиковалось, а вот на предыдущих курсах — да, потому что тогда студенты жили впроголодь. Хотя мы от старших товарищей, конечно, слышали про кастрюли сарделек, которые Тамара Федоровна приносила в институт и учила голодных студентов, среди которых были Николай Губенко и Сергей Никоненко, как правильно держать вилку с ножом… Но и мы постоянно бывали в гостях на обедах у наших мастеров, и Тамара Федоровна наблюдала за нами. И если было необходимо — поправляла. Их авторитет для нас был непререкаем, мы любили их, как родителей. Достаточно было только слова с их стороны, и человек становился другим.

— А пельмени вместе с Герасимовым вы лепили? Говорят, это тоже было традицией.

— Конечно. Но в первый раз с этим вышел казус. Дело в том, что Сергей Аполлинариевич всегда делал смешанный фарш — половина свинины и половина говядины. А я, хоть и христианин, свинину не ел. Я вырос в Северной Осетии на границе с Кабардино-Балкарией, и в знак уважения к соседям мы никогда не держали поросят. Я первый раз в жизни поросенка увидел в 18 лет в зоопарке. Вот и Герасимову я сказал: «Не буду лепить — мне нельзя трогать свинину». И он тогда шлепнул мне отдельно порцию говяжьего фарша и сказал: «На, лепи себе отдельно». Кстати, герасимовские пельмени прославились на весь мир благодаря Федерико Феллини. В Римини до сих пор есть пельменная «А-ля Герасимов», которую открыл знаменитый итальянский режиссер.

Не только мы в гости к своим мастерам — Герасимову и Макаровой — ходили, но и они заглядывали к нам в общежитие. Можно сказать, с инспекцией. И тоже вышел казус со мной, когда они в первый раз зашли нас проведать. Элитные высотные общежития достались ВГИКу после Олимпиады 1980 года — в старой общаге шел ремонт. Я тогда жил один в комнате с отдельным санузлом. И вот без предупреждения ко мне входит Герасимов, а я сижу на унитазе и с выражением читаю: «От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР и Совета министров СССР, Центральный Комитет извещает, что на 74-м году жизни скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Константин Устинович Черненко». 

Читая передовицы, я оттачивал технику речи — у меня же был акцент. Как же Сергей Аполлинариевич хохотал! Остановиться он не мог, побежал в комнату к девчонкам, где была и Тамара Федоровна. Его спрашивают: «Что случилось?» — «Не могу сказать, надо Салбиева спросить». Я пришел с газетой. Он просит: «Можешь прочитать на бис?» Я согласился. Тамара Федоровна не смеялась, но сказала: «Я всегда знала, что Аким умеет читать с выражением». Корректная и недоступная, она держала дистанцию со всем кинематографом. Во ВГИКе ходили легенды о ее тосте «За Октябрьскую революцию!» И никто не мог понять, с иронией она это говорила или нет. Ведь ее отец был царским офицером, врачом лейб-гвардии гренадерского полка в Царском Селе. После революции его объявили умершим. Но на самом деле он остался жив, просто исчез, ушел из семьи, чтобы не осложнять детям жизнь. А забота о младших детях легла на мать и старшую Тамару. Одну из сестер — Людмилу — Тамара Федоровна опекала до конца дней. Ее детей Артура и Эмму она усыновила, когда в войну арестовали мужа Людмилы, немца по происхождению.

— А как они воспитывали учеников?

— Был у них свой метод, в основе которого был принцип злого и доброго следователя. То есть если кого-то из учеников любит и выделяет Герасимов, то с ним строга Тамара Федоровна, и наоборот. И я это на себе испытал. Я поставил новеллу «Моцарт и Сальери» по «Маленьким трагедиям» Пушкина. Специально ездил в Гостелерадиофонд, где нашел музыку Сальери. А ведь его музыка — потрясающая, такая пасторальная! И я доказывал, что Сальери не убивал Моцарта, это Пушкин пошутил. У Сальери были гениальные ученики: Бетховен, Шуберт, Лист. Моцарт не был ему конкурентом. Короли менялись, а Сальери оставался при дворе. Все моей постановке кричали: «Браво!» А Тамара Федоровна сказала: «Сырая работа». Я был огорчен. Только потом, через много лет она призналась: «А ты думаешь, мне легко было искать изъяны в твоей блестящей работе?»

— Студентов наказывали за провинности?

— Был у нас скандал на втором курсе, когда Герасимов хотел распустить наш курс. Такого в истории Всесоюзного Государственного института кинематографии не было никогда! Герасимов кричал: «Все пойдете на улицу! Отправитесь по своим родинам, по кишлакам!» Мне сказал: «А ты уйдешь на курс к Згуриди, в научно-популярное кино!» Не поднималась у него рука меня выгнать.

— А в чем была причина скандала?

— Если сказать грубо — мы обор­зели, как это нередко бывает с молодыми актерами и режиссерами. В то время во ВГИКе параллельно с нашей работали мастерские Баталова, Матвеева, Джигарханяна, Бондарчука и Скобцевой, Хуциева, Таланкина, Наумова, Озерова — что-то невероятное! Живые классики ходили по коридорам института. Но мы никого не ценили, считали себя гениальными, а на других студентов и даже педагогов смотрели снисходительно. Я был председателем профкома, и мне однокурсники писали заявления на оказание финансовой помощи в связи с дороговизной лекарств. Я подписывал, и мои товарищи получали по 25 рублей в кассе. На эти деньги три недели можно было жить. И однажды меня ректор вызвал: «Не часто ли «герасимовцы» болеют?» А я ему и ответил: «Ну ВГИК же держится на курсе Герасимова». — «Идите вон из моего кабинета», — сказал ректор. Это был легендарный Виталий Николаевич Ждан, доктор искусствоведения, в свое время служивший советником по вопросам культуры посольства СССР во Франции… Когда до Герасимова наши разговоры и проступки стали доходить, он пришел в ярость. Но никого, конечно, не отчислил — просто мастерски спустил нас с небес на землю.

— А как вы, провинциальный мальчик, поступили во ВГИК к великим педагогам?

— Я мечтал учиться только у них и три года после школы ждал, пока Герасимов и Макарова выпустят курс, набранный в 1978 году. На том курсе учились, например, красавица Марина Левтова, которая после стала супругой моего однокурсника Юрия Мороза… Я поехал в столицу поступать, когда Сергей Аполлинариевич и Тамара Фе­доровна начали набирать новый курс.

— И он стал их последним, восьмым по счету…

— За свою педагогическую биографию Герасимов и Макарова выпустили не восемь, а девять курсов. Просто первую свою мастерскую они набрали не во ВГИКе в Москве, а еще в Ленинграде. Тог­да их учениками стали Петр Алей­ни­ков, Георгий Жженов, Олег Жаков, Ва­лен­тина Телегина. Я же попал в их вось­мую, и последнюю, мастерскую во ВГИКе.

— Почему вы хотели учиться именно у них?

— В осетинском селе Эльхотово, где я родился, было всего три-четыре телевизора на 10 тысяч человек. Один из них — у нас дома. Папа служил зав. гаражом на крупнейшем заводе, и он считал, что дом должен быть полной чашей — много детей, всегда хороший стол, гости, и телевизор стал органичным дополнением к его идиллической картине мира. Поэтому у нас собирались односельчане посмотреть фильмы. Я был младшим из четырех детей, но мне не запрещалось смотреть взрослые картины. Не могу забыть колоссальное впечатление, которое на меня произвел «Тихий Дон» Сергея Герасимова — там такие страсти кипели! Все говорили об этом кино, обсуждали. Вот тогда я и решил: буду режиссером! Папа спросил: «Почему?» — «Хочу тоже истории с экрана рассказывать», — ответил я. «А какие, — говорит, — истории?» — «Про нашу семью». — «А что про нашу семью рассказывать?» — «А я про тебя все знаю, папа», — хитро сказал я. Тут отец поднес палец к губам: «Тихо-тихо, а то денег не дам!»

Мне все говорили: «Ты не поступишь во ВГИК, потому что Герасимов берет на режиссуру только людей с первым высшим образованием». Я же успел отучиться на филологическом факультете только год. И все же меня взяли.

— Как Герасимов и Макарова проводили экзамены? Оба сидели в комиссии?

— Не только Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна, но и их бывшие ученики приходили на экзамены, например Наталья Бондарчук. Герасимов со всеми абитуриентами на первом туре подолгу разговаривал — минут по 20—30. Когда же я оказался перед ним, он сказал: «Пушкин!» Я подумал: ну зачем он подкалывает бедного осетина, который и так трясется от волнения. И спросил вслух: «В каком смысле?» — «А у меня, — ответил режиссер, — сценарий есть о Пушкине. Вот если поступишь, то сыграешь главную роль». — «Да, пожалуй, я сыграю», — мечтательно сказал я. Тамара Федоровна вскинула бровь: «А вы что, уже поступили?» Они проверяли нашу фантазию. Например, давали репродукцию картины и просили придумать предысторию к ее сюжету и его последующее развитие. На моей картинке был изображен старый дом, отец с сыном… Я моментально придумал рассказ. Сергей Аполлинариевич, выслушав мою историю, сказал: «Спасибо, хватит, иди». А Тамара Федоровна: «Как — иди? Вот вам воображаемый телефон, позвоните маме и поговорите с ней. Мы хотим ваш родной язык услышать». Я говорю: «А что мне маме сказать?» — «Ну расскажите, как идут экзамены». — «А как они идут?» — наивно спрашиваю.

Я вышел из аудитории минут через семь. Ко мне из абитуриентов даже никто не подошел — ведь на всех остальных у экзаменаторов уходило по полчаса. Видимо, со мной Герасимову было все понятно — он увидел потенциал. Режиссуре нельзя научить — это не ремесло. И теперь об этом я уже сам говорю своим студентам — я выпустил две актерско-режиссерских мастерских в академии Натальи Нестеровой. Режиссура — это и характер, и позиция, и мировоззрение, и настроение, и поступки… До сих пор помню интонации заведующей кабинетом режиссуры, которая вышла объявлять результаты: «Ко второму туру допущены… Простите, допущен один Салбиев». И все тридцать человек, которые прослушивались в этот день, ТАК на меня посмотрели. «Сейчас будут бить», — решил я и сиганул вниз через три ступеньки…

— А следующие туры?

— На втором туре мы писали письменную работу — сочинение на заданную тему. И я придумал рассказ: война давно закончилась, а мать все ждет своего сына. Ей уже давно за 70, но всякий раз, когда с большака к ним сворачивает машина, она выходит — а вдруг это он? Эта история так растрогала Герасимова… А на третьем туре был снова разговор-коллоквиум с Сергеем Аполлинариевичем. Я сел перед ним, а он ничего не спрашивает, лишь молча смотрит на меня с улыбкой, разглядывает, изучает. Потом сказал: «Иди, но будь осторожен». Я встал и вышел, но так и не смог понять, что бы это значило. У других-то он спрашивал: «Кто любимый режиссер? Какое любимое кино? Почему?»

— Среди «герасимовцев» предыдущих наборов были Сергей Бон­дарчук, Инна Макарова, Татьяна Ли­оз­нова, Клара Лучко, Людмила Гур­ченко, Зинаида Кириенко, Лариса Лу­жина, Сергей Никоненко, Наталия Бе­ло­хвостикова, Наталья Гвоздикова и многие другие. А кто учился в вашей группе?

— Всего 16 студентов — восемь актеров и восемь режиссеров. На курсе я оказался самым младшим — например, Юрий Мороз, Дима Золотухин и Надя Репина пришли учиться режиссуре, уже окончив актерские факультеты. На актерском учились Ольга Машная, сын Владимира Пав­ло­вича Басова — Саша Басов, сын азербайджанского писателя Мак­суда Иб­ра­гимбекова — Мурад Ибрагимбеков, Геннадий Сидоров и Лариса Са­дилова, которые в итоге тоже пошли в режиссуру. И, конечно, Юрий Кара.

Я приехал учиться с небольшим опозданием, когда все уже были «на картошке». Меня вызвал проректор: «Будете работать на ремонте общежития». И первое задание, которое я получил, — купить три килограмма гвоз­дей «соток». Я пришел в хозяйственный магазин: «Сотки» есть?» — «Соток» нет, есть «полтинники». Я решил, если «соток» нужно три килограмма, значит, «полтинников» — шесть. Купил. Возвращаюсь к проректору: «Вот шесть килограммов «полтинников», «соток» не было». А он: «Ты ненормальный, что ли?! Иди отсюда, чтобы я тебя больше не видел!» И целый месяц я гулял по Москве. Но на самом деле я был ответственным парнем, цельным. Понимал, что спустился с гор для того, чтобы подняться на другую вершину. И я целиком и полностью все четыре года был предан ВГИКу.

Когда Тамара Федоровна в конце первого курса подводила итоги года, открыла тайну моего поступления: «Сергею Аполлинариевичу очень понравились рассказы Салбиева, которые тот прислал на творческий конкурс. Герасимов мне тогда сказал: «Если парень сам это написал, то я его обязательно возьму!» И все однокурсники захотели почитать мои рассказы, в которых не было ничего вымышленного. Я написал про свою жизнь, про жизнь нашей семьи — как и обещал когда-то папе.

— В чем заключался герасимовский метод обучения?

— Его главное послание — учитесь удивляться и быть отзывчивыми. Он говорил: «Зачем человек живет? Чтобы видеть!» И он учил нас видеть, наблюдать, повторять. Это школа переживания, не школа Станиславского. Даже в отрицательном герое ищи что-нибудь положительное. Герасимов не любил черное, белое. Он искал оттенки. Был гуманистом, говорил: «Любой человек может быть актером, но не каждый актер — Человек!» Поэтому весь его кинематограф педагогичен и с человеческим лицом. Я не говорю про экранизации: «Красное и черное», «Тихий Дон», «Молодая гвардия», «Маскарад». Я говорю про его авторское кино: «У озера», «Журналист», «Любить человека»… Почти девяносто лет назад была снята картина «Семеро смелых», но сколько в ней драйва, азарта, жизни, любви! Герасимов любил…

— Любил жизнь?

— Да, очень.

— Влюблялся в студенток?

— Конечно, влюблялся. А как же? Он же живой человек. Но Тамара Федоровна была мудрейшей женщиной. Она на подобные увлечения супруга закрывала глаза. Они прожили огромную, уникальную, интересную совместную жизнь — вместе достигали успеха, и брак их для многих стал образцовым. Познакомились они в Ленинграде, в актерской мастерской Фореггера, работавшего с учениками в жанре театра миниатюр, с элементами эксцентрики и водевиля. Тамаре Макаровой одной из первых позволили выступать с сольным номером — «Модистка и лифтер». Красавица танцевала степ в костюме мальчишки-лифтера и покорила сердце молодого режиссера Григория Козинцева, заглянувшего в театр в поиске новых артистов. Именно Козинцев привел ее на Фабрику эксцентрического актера — ФЭКС, где она снова встретилась с Сергеем Герасимовым — он тоже был тогда актером. Оба были не свободны: первая жена Герасимова — пианистка по имени Тамара. Первый муж Макаровой — «красный профессор». Но жизнь постоянно сводила их в работе, и они поняли, что должны быть вместе.

На самом деле, Тамара Федоровна была не 1907 года рождения, а 1901-го. Но она исправила единичку в документах на семерку, чтобы считаться на год моложе Герасимова — он родился в 1906-м. Именно Тамара Федоровна подтолкнула Сергея Аполлинариевича к режиссуре. Герасимов был блестящим актером — эксцентриком, в сатирическом жанре не знал себе равных. Макарова много снималась, и у выдающихся режиссеров — Козинцева, Трауберга, Барнета, но она хотела своего режиссера. И вырастила его из Герасимова. Тамара Федоровна была хорошим организатором и мотиватором, уже в 14 лет организовала самодеятельный театрик и сумела получить от руководства Ленинграда пайки для коллектива… Первая совместная картина Герасимова и Макаровой, где они работали уже не как партнеры, а в тандеме режиссер — актриса, называлась «Люблю ли тебя?» — это 1934 год.

— Фильм «Лев Толстой» — последний и для Герасимова, и для Макаровой. Они начали его снимать, когда вы еще учились…

— Да. Герасимов сначала не планировал сам сниматься в главной роли. Он думал об Игоре Ильинском, который играл Толстого в Малом театре, о Владимире Зельдине, о других. А потом все же решился: «Ну зачем я кому-то буду объяснять, чего хочу? Сам и сыграю». Тамара Федоровна — естественно, Софья Андреевна. И хотя она не была похожа на Толстую внешне, какой точный образ она создала! Обе актерские работы — блестящие.

В фильме есть гениальный кадр — Толстой на фоне гор Осетии. Лев Нико­лаевич же хотел на Кавказ укатить. Естественно, Герасимова в Северной Осетии встречали первые лица респуб­лики. А сыновья председателя правительства и министра культуры были моими товарищами. Конечно, все знали, что я учусь во ВГИКе, но не знали, у кого именно. И при встрече наши министры стали Сергею Аполлинариевичу рассказывать, что друг их сыновей учится во ВГИКе на режиссера. А Герасимов и говорит: «Да, Аким Салбиев учится у меня». Те рты пооткрывали!

— Вы же были на съемках. Рас­скажите, как все происходило.

— Киношкола Герасимова была весьма традиционной. Раскадровки, точно расписанные мизансцены — все четко. Импровизации на площадке не допускались — особенно если он снимал классическое произведение.

— Тамара Федоровна могла на площадке что-то посоветовать?

— Да, могла. И всегда это было так метко, что Герасимов, как правило, говорил: «Тамара, согласен».

— А наоборот, он ее мог одернуть, поправить?

— Нет-нет. Она утонченная, она изощ­ренная, она выверенная, в ней достаточно и холода, и любви — она как Марлен Дитрих. Безупречно все делала с первого дубля.

— А с артистами, с группой он как работал? Кричал, если не получалось?

— Нет, не кричал. Артистов он вводил не в роль, а в гипноз. И они как завороженные повторяли его интонации. Показывал он гениально!

— В Ясную Поляну вы с Герасимовым ездили?

— Да, и это было невероятно! Я как будто в хронику попал — все происходящее вокруг воспринималось по-настоящему. Мы жили в доме Толстого, рядом грандиозный музей. Много лет спустя, когда я впервые оказался в Америке, во Флориде я побывал в доме-музее Хемингуэя. И был потрясен, как похожи дома этих двух великих писателей: оба простые, просторные, одноэтажные…

После Льва Толстого Герасимов собирался приступить к «Пушкину», сценарий которого у него лежал с 1959 года, мастер его после «Тихого Дона» написал. Но никак не мог решиться — сложная историческая картина, надо было снимать в настоящих пушкинских местах, трамвайные пути разбирать… Марлен Хуциев тоже мечтал снять фильм о Пушкине, и Герасимов ему уступил. Но и Хуциев свой фильм так и не снял. К Хуциеву на роль Пушкина удачно пробовался Дима Харатьян. А я все же сыграл поэта, но уже в своей картине…

— Сергей Аполлинариевич умер вскоре после съемок «Льва Толстого». Говорят, его отговаривали ложиться в гроб для сцены похорон. Предлагали снимать манекен.

— Да, Тамара Федоровна его просила. Но Сергей Аполлинариевич в мистику не верил. Хотя когда уронил и разбил «Хрустальный глобус» на награждении в Карловых Варах, призадумался — это был плохой знак. Через год Герасимов скончался в ЦКБ, куда лег на обследование. Неожиданно оторвался тромб. Он все понял и успел сказать: «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…»

— Как Тамара Федоровна пережила уход мужа?

— Достойно. Она не была на похоронах, лежала дома. Сказала: «Мы уже попрощались». В день его ухода Макарова навещала мужа в больнице — предлагала выписаться и уехать домой вместе с ней. Но он решил остаться до утра. В эти дни я почти все время был рядом с Тамарой Федоровной в их большой четырехкомнатной квартире на Кутузовском проспекте. Помогал в организации церемонии прощания. Готовил награды мастера, подбирал траурную музыку для церемонии: Шуберт, Шуман, Лист, Дворжак. Наш курс всю организацию взял в свои руки. Были рядом с ней и ее близкие: сестра Людмила, племянница Эмма, любимый племянник Артур Макаров — которому она после усыновления дала свою фамилию.

— Каким человеком был Артур? О нем ходят очень противоречивые разговоры. Кто-то его представляет чуть ли не бандитом, кто-то талантливым сценаристом.

— А он действительно был классным сценаристом. Будучи городским парнем, очень талантливо писал деревенскую прозу. Артур — автор сценариев многих фильмов, в том числе моего любимого «Ольга и Константин», где сыграли Кикабидзе и Крючкова. Он дружил с Высоцким, Шукшиным, Володарским. Еще в советское время Макаров рискнул и связался с алмазным бизнесом. Это было легально — они занимались огранкой, работали с государством, с Гохраном, платили налоги. Артур очень разбогател, но в 90-е его убили…

Тамару Федоровну Артур обожал — готов был на руках носить. Ласково звал ее Томой. На дачу сам возил. Тамара Федоровна говорила: «Артур, на дачу возьмем с собой Акима, а то ты всю дорогу молчишь». — «Тома, я так устаю с этими алмазами...» Она шутила в ответ: «Но они же светятся!» (Парафраз рассказа В. Драгунского «Он живой и светится...». — Прим. ред.) Макаров на первый взгляд казался суровым мужчиной, у него был тяжелый взгляд. При этом в личном общении производил очень приятное ­впечатление.

Его сестра Эмма тоже ушла рано — от онкологии. Получилось, что Тамара Федоровна пережила и супруга, и племянников. Но она не замыкалась, не жалела себя, продолжала жить и находила поводы для радостей. Помню, приехала на премьеру моего дебютного фильма «Короткая игра» в Дом кино. Меня трясло от волнения. А она сказала: «Как жаль, что нет Сергея Аполлинариевича. Ты настоящий режиссер-постановщик, не зря он тебя любил. И не зря тебя ругала я, иначе ничего не получилось бы».

Она не унывала, встречалась с друзьями. Говорила: «Мне интересно жить сегодня, ибо я не знаю, чем закончится день». Ее постоянно навещали ученики: Наталья Гвоздикова и Евгений Жариков, Николай Губенко и Жанна Болотова, Лариса Лужина. Я вообще приходил через день, потому что жил рядом. Еще часто у нее собирались Инна Макарова — любимая ученица и однофамилица, Лидия Смирнова, Любовь Соколова. Как единственный джентльмен я помогал управляться с застольем. Изображал официанта: перекину полотенце через руку и выношу пельмени. Водочку разолью и сажусь с ними. Как же они хулиганили! Однажды Лидия Смирнова говорит: «А я сейчас пишу книгу». Инна Макарова: «Лида, смотри мне, если напишешь всякие глупости, небылицы, я такое про тебя напишу!» — «А чего ты про меня написать можешь?» — «Про все твои похождения!» — «Так я сама о них напишу!» Соколова: «Девочки, не ссорьтесь» — «А ты, Люба, напиши, как твой Данелия гулял». — «Да ну, — отмахивается Соколова, — зачем мне про животный мир писать». — «Ты только их послушай, Аким, — говорит Тамара Федоровна, — и это лицо советского кинематографа!» — «Так и есть, — подхватывает Соколова, — у меня, вон, больше двухсот фильмов. У Джигарханяна даже меньше!» Смирнова: «А у меня самые эротичные сцены в советском кино». Инна Макарова: «Ну тогда я самая интеллектуальная артистка». Весело с ними было…

— А как вы из ученика стали близким другом Тамары Федоровны?

— Я же кавказский парень, должен навещать учителя. Сперва звонил, справлялся: «Тамара Федоровна, как вы?» — «Ну так, сойдет. Хочешь увидеться? Приезжай». С пустыми руками я никогда не приходил — покупал что-нибудь вкусненькое на рынке. Дома она была совершенно другая, нежели в институте: волосы распущены, общительная… Помню, рассказывала, как в 1946 году на Венецианском фестивале после триумфального показа фильма «Каменный цветок» ей предложили сняться в Голливуде в роли Анны Карениной, но она отказалась. «Каренина для меня чуждый, неприятный образ, — говорила Тамара Федоровна. — Не люблю таких — порабощенных страстью женщин».

Как-то, когда она открыла передо мной входную дверь, контровой солнечный свет из комнаты высветил ее роскошную фигуру, которую она сохранила до преклонных лет. Я вспомнил историю, которую мне рассказал Георгий Степанович Жженов. Когда он вернулся из ссылки, пришел именно к своим учителям — Герасимову и Макаровой. Постучал, но дверь была не заперта. И его глазам открылась такая картина: посреди огромной комнаты Тамара Федоровна мылась в тазике. Но вместо того чтобы вскрикнуть, прикрыться, она сказала: «Ой, Жора, ну что же — в одежде ты меня видел, а теперь вот так». Потом меня Тамара Федоровна спрашивала: «Ну что, рассказывал тебе Жженов про мое мытье?» — «Да». — «Ты понимаешь, я бы могла прикрыться полотенцем. Но мне нужно было снять неловкость от встречи после долгой разлуки, переключить его, разрушить напряжение…»

Однажды звоню, а Тамара Федоровна не снимает трубку — а я знаю, что она дома. Подумал — в ванной, наверное. Она до последнего душ Шарко принимала. Звоню чуть позже — опять тишина. Ее сестра на даче. Еду к ней. Она открывает дверь. «Вы чего не берете трубку?» — «Послушай, столько комнат, я была в самой дальней от телефона». — «Ладно, — говорю, — сейчас отлучусь, но скоро вернусь». И я поехал на ВДНХ, где купил радиотелефон — они тогда только появились. У меня самого еще не было. Вернулся, включил базу в сеть: «Теперь будете всегда на связи». Как-то сидим, обедаем, тут звонит Инна Макарова. По­скольку Тамара Федоровна сразу взяла трубку, Инна удивилась: «Вы у телефона, что ли, сидите?» Тамара Фе­доровна отвечает: «Нет, это трубка сидит рядом со мной!» — «Как это?» — «Приходи, увидишь!»

Нам было интересно друг с другом. Однажды звонит: «Ты где?» А я тогда начал выступать на эстраде, вот-вот должны были показать мое выступление в передаче «Шире круг». Я сидел у телевизора и ждал. Говорю: «Сейчас «Шире круг» буду смотреть — я там пою». — «Ну так приходи ко мне, вместе посмотрим». Я пришел. Уже спели Серов, Аллегрова, Распутина. Я в финале программы с песней «Россия, только не грусти». И Тамара Федоровна говорит: «Так ты звезда, что ли? — И добавила: — Бойся их, не верь им, не дружи с ними, будь один».

— Она когда-нибудь жалела, что они с Герасимовым не стали родителями?

— Нет, она не рефлексировала по этому поводу. Во-первых, у нее были племянники, с которыми Тамара Федоровна была очень близка. А во-вторых, мы — ученики, которые на протяжении всей жизни платили ей своей любовью и не оставляли без внимания. Вот что она однажды сказала, когда мы заговорили про Ладынину и Орлову, которых Макарова, кстати, своими конкурент­ками в кино не считала: «А у них есть хоть один такой, как Аким Салбиев? Что, кроме фильмов, они оставят после себя?» Так что свой материнский потенциал она с лихвой реализовала в нас.

— Она была благодарна Герасимову за свою карьеру?

— Она никогда не говорила: «Он соз­дал меня». Тамара Федоровна знала себе цену. Она не была просто женой великого режиссера. Она отстаивала свою территорию и оставалась всегда соратником. На равных. Макарова говорила: «Мы прошли этот путь вместе». В ее прощальном письме к давно ушедшему мужу, которое она написала в январе 1996 года, за год до собственной смерти, есть такие строки: «Друг мой! Мы прожили долгую, счастливую жизнь. Сколько весен и зим! Сколько удивительных поездок по миру и встреч! Но лучшие дни — это дни, прожитые в березовой роще, на даче. Когда каждое утро открывался мир заново! Кукует кукушка. Вдалеке проносится поезд. Желтеют твои любимые одуванчики. Ты приносишь охапку грибов. И сейчас начнешь над ними колдовать. Казалось, так будет всегда! Мы прожили долгую жизнь, где всегда все начиналось со слов «Если хочешь». И, видимо, потому так надолго мы соединились в своих творческих устремлениях, в учениках… Я благодарю тебя за все! И уверена, что мы непременно встретимся!»

Многие годы любимыми цветами Тамары Федоровны оставались романтические азалии и цикламены, которые она по субботам покупала в магазине на Кутузовском проспекте через дорогу от своего дома и украшала ими свою квартиру. Этот цветочный магазин до сих пор работает, Тамару Макарову там помнят и чтят. Я живу неподалеку и в память о любимом Мастере каждую субботу покупаю эти цветы. Приношу домой или на Новодевичье кладбище, где упокоились мои великие учителя...