Даниил Воробьев

На съемочной площадке мы создаем выдуманный монохромный мир. Эта особая творческая атмосфера позволяет героям открыть нам свои тайны, проявить характер, обнажить сердце...

Подбирая для каждой фотосессии новый цвет, мы хотим показать нашим читателям, что и они, подобно нам, могут выбирать краски, которыми будут писать картину своей жизни...

Он победил бы в соревнованиях по завязыванию шнурков, он любит фильм «Привидение» и не любит повторяться в работе. Встречайте — Даниил Воробьев, почти сто работ в кино, восемь из которых вы сможете увидеть в этом году.
Каждый день...

Три слова, которые лучше всего описывают меня, – это... Есть только одно — интуиция.

Мой самый бесполезный талант — умение завязывать по-разному шнурки. Я знаю пять или шесть комбинаций. Но это мне никогда не пригождалось, потому что обувь была в основном на липучках.

Я понял, что успешен, когда у меня появилась возможность выбирать сценарии.

Если бы я мог встретиться с любым человеком в мире, живым или ушедшим, я бы встретился с Есениным, Лермонтовым, Цоем, Николаем Чудотворцем и Олегом Далем — в дни их смерти.

Лучший совет в жизни я получил от своего мастера Александра Сергеевича Ленькова. Он мне сказал: «Главное — не скурвись».

Книга, которая лучше всего описывает мою философию жизни, — это «С папой буря не страшна» Пола Брайта.

Три фильма, которые стоит посмотреть каждому, — «Привидение» с Патриком Суэйзи, «Любить...» Михаила Калика и «Дикий, дикий пляж. Жар нежных» Александра Расторгуева.

Я бы отказался от роли, которую уже играл. Мне интересно открывать новые грани, исследовать, ставить эксперименты...

Самый безумный поступок, который я хотел бы совершить, но никогда не решусь, — начать сольную карьеру рок-певца. Я очень здорово кручу микрофон на ладони.

Когда у меня плохое настроение, я подношу калейдоскоп к правому глазу, направляю на свет и рассматриваю комбинации цветных хрусталиков внутри.

Максимальную радость мне сейчас приносит солнце и весенний воздух, запах свежей земли и жженой травы на окраинах города.

Лучшее решение в моей жизни — не искать смысл жизни.

Если бы я не стал актером, то ушел бы из жизни очень рано. Моя грудь была бы разорвана чувством вины о безвозвратно ушедшем времени.

Я завидую молодости и так же отчаянно ей восхищаюсь. Я вижу в ней себя, но уже со стороны. Знаете, человек ходит вокруг дома, а внутрь зайти не может, хотя есть и ключи, и гостинцы.

Моя самая странная привычка — поправлять одежду там, где ее вообще поправлять уже не надо.

Если бы всю жизнь можно было слушать только одну песню, это был бы Крис Айзек, Wicked Game.

Я жалею о бездействии.

«Люблю каждое искривление и нюанс!
Ведь все это — я!»

— Даниил, сегодня ты один из самых востребованных актеров: 99 работ в фильмографии, восемь из них — премьеры только этого года. Тебя любят коллеги и режиссеры, а появление на светских мероприятиях всегда сопровождается женским придыханием. Быть в центре внимания — испытание, которое не каждый может выдержать...

— Все это, но в мини-формате я прошел больше 20 лет назад. Мне было 17, когда я стал хедлайнером клубной жизни Костромы. Я привозил популярных артистов — «Дискотеку «Авария», «Отпетых мошенников», Ирину Салтыкову, Алену Апину, группу Hi-Fi. На вечеринки, которые я придумывал, всегда собиралась огромная толпа. Клуб вмещал 300 человек, а прийти могло втрое больше. Со мной хотели работать все, как MC я был нарасхват. Я пользовался популярностью у девчонок — мог зайти в любую компанию. 

Меня узнавали на улицах, кричали из машин: «О, Солнышкин, привет!» Такой псевдоним мне дали ребята, к которым я пришел работать в ночной клуб «Старый Центр». Нас было трое: Петров, Васечкин и я, Солнышкин, — по фамилиям героев детских фильмов. К 18 годам я стал арт-директором целой корпорации, которая включала в себя три клуба, гостиничный комплекс и турфирму. А это уже был иной уровень: пока другие мечтали о пейджере, у меня уже был сотовый телефон — Ericsson с однострочным дисплеем. И вот тогда я в первый раз поймал себя на том, что становлюсь социофобом, который не хочет общаться с обычными людьми.

— Что же уберегло от звездной болезни?

— Мама, которая решила, что я веду какой-то не совсем правильный образ жизни. Я пропадал ночами, стал очень худой. Мама стала подозревать, что я связался с плохой компанией или стал наркоманом, поэтому решила отдать меня в армию. Как сейчас помню этот неожиданный звонок в дверь. Открываю, а там люди в форме: «Воробьев Даниил Владимирович?» Киваю. «У вас два часа на сборы!» — и мне вручают повестку в военкомат. В шоке я звоню по всем своим связям. И как назло, везде гудки. Никто мне не ответил. Так я и уехал в распределительный пункт в город Нерехту, а оттуда в Ростов-на-Дону. Сама того не понимая, мама оказала мне огромную услугу. Мое сознание столкнулось с другими плоскостями реальности, отрезвляющей глубиной, изнанкой жизни, в которой отчетливо проступает мысль о хрупкости человеческой природы. 

Это был колоссальный опыт, после которого ни одна красная дорожка, премия, комфорт, элитарность вряд ли будут способны заставить меня задрать нос! А потом мне так нравится ощущать многослойность нашей жизни! Например, я могу быть на блестящем светском мероприятии, в окружении лучших представителей современного российского кинематографа — и этим же днем ехать в плацкарте с обычными людьми в Кострому. А там от вокзала поймать с руки таксиста, который повезет меня до дома на «Ладе Гранте», и мы будем разговаривать с ним обо всем — что в городе нового, сколько рыбы он наловил в сезон, кто утонул, где дорогу сделали... Скорее всего, он спросит, какого я года рождения, и мы так помолчим... В этом столько жизни, столько правды! Здесь нет места иллюзии, только родство и всевозможность!

— Обиды на маму с тех пор не осталось?

— Наоборот — только чувство благодарности. Все вопросы, которые у меня оставались, я давно решил. Часть из них разрешилась на съемках фильма «Урок», который скоро выйдет на экраны. На премьеру я приду, скорее всего, с мамой. Это для меня большой эксперимент! Весь этот проект для меня — мой личный большой разговор через экран с матерью, все монологи адресованы ей! Это была чистая арт-терапия, в ходе которой я пришел к пониманию, что в родительстве, а я сейчас сам молодой отец, есть огромное количество нюансов и обстоятельств, которые просто невозможно учесть заранее. И вне зависимости от того количества обид и поражений, который родитель тебе нанес, лучшее, что можно сделать, — это простить и принять его таким, какой он есть. За этим стоит большая работа. Сейчас я в стадии, когда мне хочется протягивать маме руки для объятий. Сейчас! Пока она жива, а не постфактум, как это было с отцом. После развода родителей мы долго не общались и вновь наладили отношения незадолго до его смерти. Но я по-прежнему обнимаю его в своем сердце, мы с ним ведем добрые и смешные разговоры...

Когда я бываю в Костроме, иногда прихожу в свой двор детства. В 5 утра там стоит еще туманная дымка, и в ней я встречаюсь со своими самыми близкими друзьями — фантомами прошлого, которые плавно и реалистично выкатываются в сумерках... Я вижу карлицу Наташу, которая гуляла с нами и в какой то момент поняла, что она карлица, истлевшие тела кошек и собак в подбалконной теплоте, повторяющийся свет фар от приездов отца, морозный аромат моей застывшей в лаке челки... Поцелуи с девушкой на качелях... Расчерченная ножами земля, игра в пуговки... Молодая мама у подъезда, смех, уходящий в пышные кусты, которые превратились в деревья... Побеги с черным пуделем за горизонт строящегося микрорайона... 

Запах горячего черного хлеба и сигарет... Лица, прошедшие войну, лица фабричные, советские, заточенные, агрессивные лица, обрамленные золотом, с опустевшими глазами, потерянные в алкоголе и наркотиках... Выстрелы, «стрелки», переговоры... Те самые малиновые пиджаки и черные пальто в пол... И огромный металлический фонарь над подъездом, будто над всем миром! Над ним в высокой бездне рассыпана звездная крошка, а под ним — я и Дюша Карегин, которому я рассказываю о мироустройстве, сочиняя его на ходу. Этой ночью я беру шкуру, свечи и собаку. Мы делаем пещеру в сугробе у подъезда и засыпаем вдвоем! Утром мама и сестра приносят нам бутерброды. Я кладу руку себе на грудь и чувствую металлический холод от пристегнутой звезды, на которой написано Sheriff... Я кладу руку на теплую грудь и осторожно исчезаю в проеме пятиэтажек, чтобы не спугнуть. Все на месте...

Я очень рад, что именно так выписана моя внутренняя картина, а не иначе. Люблю каждое искривление и нюанс! Ведь все это — я! Как и ты — одно большое и яркое впечатление.

— В актерскую профессию ты пришел уже в осознанном возрасте — тебе было 22, когда ты поступил во ВГИК на курс Ленькова...

— Александр Сергеевич был живым примером актерской природы — он не всегда умел объяснить словами, но когда вставал и показывал, все становилось понятно. Первые два года я был настолько увлечен процессом создания образов на сцене, что терял счет времени. Я приходил в 8 утра, а заканчивал в 3 часа ночи, мог вообще не спать... Я был одним из лучших учеников потока, и многие за это меня не любили. Общались с осторожностью. При этом у меня в общаге был настоящий «Сансет Бич» — посреди комнаты стояла большая кровать из «Икеи» с клубникой на покрывале, по бокам — светильники с абажурами из рисовой бумаги, приглушенный свет. 

Стабильная атмосфера любви и дружбы. (Смеется.) Я не умирал от одиночества. К третьему курсу я начал понимать, что чуда не произойдет и, если я планирую сниматься в кино, надо действовать. Мой первый киноопыт произошел со Светланой Сергеевной Дружининой. Меня пригласили на эпизодическую роль в ее телепроекте «Тайны дворцовых переворотов. Россия, век XVIII. Виват, Анна Иоанновна!». Задача была несложная — выбежать с ружьем, произнести: «Вот он!» — и пальнуть. Этой сцены мне пришлось ждать 11 часов на холоде — снимали зимой в Кусково. Вокруг сугробы, а я в легких кроссовочках — отморозил себе ноги. Я до сих пор не научился одеваться на съемки как на работу! (Смеется.)

— С тех пор прошло почти 20 лет, сыграны десятки ролей. Какую на данный момент можно назвать самой значимой?

— Проходных нет. Но работа над фильмом «Жар», который выйдет на экраны этой осенью, — мой личный выход в актерскую стратосферу. С этой ролью у меня произошел магический танец, из которого я не выпадал ни на секунду на протяжении четырех месяцев. В какой-то момент мне даже стало казаться, что я сливаюсь со своим персонажем. Шеф-повар Марк Левинский, которого я играю, — человек безумно талантливый и настолько же тяжелый. 

Его ненавидят буквально все. Его раздутое эго, его обиженность на мир поселились во мне настолько, что я не понимал, как с этим быть. Кто кого ведет? Мне спасаться или дружить? В этих вопросах прошел весь съемочный период. Полгода я отходил от этих состояний. Но мне нравится открывать новые грани, знакомиться с собой. Эксцентричность Шамрая в «Ладе Голд», минорность Иуды Синицына в «Чистых» — это все я. Я не боюсь потерять себя в ролях. Нисколько! Наоборот, они собирают меня, дают новое понимание собственной географии.

— А есть что-то, чего боишься?

— Смерти. Понятно, что это естественная ситуация, но я все равно не могу смириться с этой конечностью, хотя духовные книги говорят, что мы не конечны. И говорят они о том, что здесь, в твердом мире, кажется эфемерным и ускользающим. Например, любовь, меланхолия, предчувствие, воспоминание, энергия... Мне сейчас сорок три, и ощущение финала, дыхание этого черного вспененного коня как будто все отчетливее. Не знаю, может, это кризис среднего возраста. Но дуновение неминуемой смерти заставляет по-другому любить жизнь, по-другому с ней обходиться. Потому что дни сгорают как вспыхнувшие спички — день, ночь, неделя за неделей, лето, зима, опять лето...

— Дочь заземляет, останавливает ход быстротечного времени?

— Нет, наоборот, убыстряет. Эльзе сейчас четыре года. А когда ей будет 20, мне уже будет 60. А когда ей будет как сейчас мне, я буду 80-летним стариком. И очень надеюсь, что стариком адекватным. Но что я заметил, дочь учит меня жить в моменте — она зуммирует его. Когда отпускаешь голову и погружаешься в ребенка, время останавливается.

— А какой ты отец?

— Поймал себя на том, что очень ревнивый. (Смеется.) Мы не так часто видимся, как хотелось бы. Я меняю города — постоянно на съемках. Эльза со своей мамой пока живут в Костроме. Я могу по нескольку раз в день звонить Марине и спрашивать: «Она скучает по папе? Вспоминает меня? Что говорила про меня сегодня?» Марина иногда смеется: «Воробьев, ты с ума сошел! Спрашивала только про сладости и газировку».

— Насколько ты в дочери видишь себя?

— Она похожа на меня физически. И при этом очень самобытная мадам. Ну конечно, мне хочется, чтобы она была творческая, чтобы она создавала, креативила. Но в тот же момент я понимаю, что не вправе влиять не ее выбор. Она рисует, она танцует, она очень смешная и одновременно минорная — я наблюдаю за ней, пытаюсь увидеть, в чем она проявится. Как молодой отец, я, наверное, совершаю много ошибок. Но избегаю главную — когда мы с дочерью вместе, я полностью в нее включен. Мы играем! Мы любим! Мы живем!