Конечно, как и всем мальчишкам, дворовая жизнь мне нравилась больше, чем учеба. Но класса до седьмого оценки я получал приличные. А потом окружающая жизнь вдруг стала любопытнее учебников — и школу я окончил с шестью тройками, да и те, думаю, натянули.
В конце восьмидесятых стали печатать столько интересного! Я выписывал журналы, покупал газеты — денег, кстати, у мамы не просил, работал каждое лето почтальоном — и читал запоем: по ночам дома, а днем на уроках.
Учительница математики и завуч Тамара Порфирьевна иногда брала у меня почитать «Московские новости», во время контрольной садилась рядом и спрашивала: «Ну как тебе последняя статья про Ельцина?» Мы начинали обсуждать, дискутировать, и под шумок она помогала решать задачи.
Учителя вообще мне многое прощали, потому что «зачем ему химия, он все равно в артисты собрался». Я же участвовал во всех вечерах, концертах, КВН, а с восьмого класса ходил в народный театр при городском Доме культуры. Играл маленькие роли, зато старшие помогли подготовиться к поступлению в театральный. Наши спектакли «Ромео и Джульетта» и «Восстание роботов» по Карелу Чапеку помню до сих пор.
— И почему решил рвануть именно в Ленинград?
— Хотя Москва была ближе — восемь часов на поезде, а до Ленинграда — тринадцать, тянуло почему-то именно в Ленинград. Я бывал на Красной площади, и она на меня никакого впечатления не произвела. Ну если только Ленин в Мавзолее. А вот когда в шестом классе увидел крейсер «Аврору» — просто замер. Влюбился в город, от которого осталось ощущение яркого солнца и совершенно удивительных людей, казалось, они даже одеты как-то иначе. (Насчет солнца жизнь потом жестоко разочаровала.)
Осенью класс писал сочинение на тему «Как я провел лето». Я честно рассказал про Ленинград, куда мы с мамой ездили вообще-то за продуктами — в Вологде же был вечный дефицит, признался, какое оглушительное впечатление произвел на меня город: троллейбусы, трамваи, автомобили, люди, Невский проспект — невероятно широкий и огромный. Едем в троллейбусе, идет дождь, и сквозь капли на стекле мелькают вывески «Булочная», «Ткани», «Дом книги» — много всего и все очень быстро.
Мой восторг не оценили и поставили тройку: «Ты ездил в Ленинград и не увидел ничего, кроме магазинов?» Наверное, перед тем как стоять в очереди за колбасой, ребенку неплохо было бы сходить в Эрмитаж. Я очень обиделся. Ведь написал совершенно искренне! Тем более что мама действительно очень старалась: мы ездили и в Петергоф, и в Пушкин, в Эрмитаж, кстати, она тоже меня сводила.
В общем, когда после школы уехал поступать в ЛГИТМиК, Ленинград уже не был для меня чужим. Надел все лучшее — в кедах, шортах и какой-то пестрой рубашке заявился на прослушивание. Я бы на месте педагогов выгнал такого красавца сразу.
— Но тебя все-таки взяли. Чем блеснул?
— Уже не помню все, что читал, только стихотворение Евтушенко «Афганский муравей», взятое из журнала «Огонек». До сих пор подозреваю, что Тамара Михайловна Абросимова взяла меня только потому, что я из Вологды. В войну она была там в эвакуации и не забыла, с какой добротой относились к ней люди. Во время учебы Тамара Михайловна по первому «Здравствуйте!» могла определить, ездил я домой на выходные или нет. Вологодский говор очень мягкий, обаятельный, за пару часов незаметно возвращается.
Учились мы с 1989 по 1993 год, в самое переломное для страны время. Однако у меня все складывалось не так уж и ужасно. Во-первых, курс наш был при Театре Комиссаржевской, студентов кормили обедами, во-вторых, у соседа по общежитию мама работала на кондитерской фабрике и присылала нам прессованный шоколад. Мы его рубили топором на мелкие кусочки и ели. Моя мама привозила трехлитровые банки со сгущенкой, которую удавалось достать на опытном заводе в Молочном. К тому же я не пил, не курил, а это огромная экономия. И потом, когда тебе двадцать и все самое великое ждет за углом, можно ужин и пропустить.
В Комиссаржевку после выпуска не пошел. Виноват Борис Цейтлин — главный режиссер казанского ТЮЗа, на тот момент очень современного, продвинутого театра. Борис приехал в наш «Балтийский дом» ставить «Ромео и Джульетту» и меня позвал на Ромео. От таких ролей не отказываются конечно. Потом был «Ревизор», и я — Хлестаков, но больше всех любил все-таки Буратино. Наверное, это и есть мой жанр. Днем три Буратино, вечером Ромео — и так все школьные каникулы. Сил хватало.
Вернулся в родной театр, когда Михаил Козаков приехал ставить в Комиссаржевке «Чествование». Сейчас кажется, что на первых репетициях я слова в простоте не мог сказать — это же сам Козаков! Было сложно: мэтр ведь и ставил, и играл главного героя, а я — сына. Мы его, конечно, побаивались, но обожать Козакова это ничуть не мешало. Во время спектакля, если Михаил Михайлович не участвовал в сцене, он стоял за кулисами и продолжал руководить, спектакль получился далеко не сразу.
