Задумывая картину «Группа из четырех обнаженных», Лемпицка не без умысла опять пригласила в качестве модели Нану Герреру и изобразила самой вульгарной и похотливой. Говорят, Куффнер, увидев полотно, в тот же день велел Нане собирать вещи: он больше не желал ее. Вскоре в кафе «Ротонда» в тесном кругу богемных друзей Кокто, многозначительно подмигнув Тамаре, поднял бокал «за самое тонкое убийство в истории»: «Наша несравненная Тома убила соперницу, написав ее портрет. Кто здесь еще на такое способен?» Тамара загадочно улыбалась, ведь место Герреры заняла она, став любовницей Рауля, а вскоре, уступив давлению мадам Деклер, и его невестой.
В конце 1933 года во время пышной свадебной церемонии Кизетт смотрела на разодетую в пух и прах мать и угадывала в лице новоиспеченной баронессы следы грусти и раздражения: идя к алтарю, невеста так сильно дернула шлейф платья, что порвала подол. О чем она может печалиться, если получила наконец все, к чему так страстно стремилась, — состояние, титул, положение в обществе? По правде говоря, по-мальчишески влюбленному Раулю Кизетт сочувствовала: маменька задаст ему жару, можно не сомневаться!
Но она недооценила Куффнера — барон отлично понимал характер своей новой жены. После свадьбы Тамара с тревогой ждала, что супруг купит дом и запрет ее там, среди антикварных комодов и пыльных гобеленов. Однако, к изумлению Тамары, Куффнер предложил, чтобы она осталась в своем трехэтажном особняке, он же будет ее иногда навещать. Свое постоянное жилище — роскошные апартаменты отеля «Вестминстер» — барон тоже не поменял. «Ты ведь не хочешь сделаться домоседкой, дорогая, из-за такого пустяка, как наша свадьба?» — спросил Куффнер, улыбаясь лишь уголками губ.
Лучшего брака и лучшего мужа нельзя было и желать! Рауль не возражал, когда она собралась в загородный дом вдвоем с испанским королем Альфонсо — писать портрет монарха. Не имел ничего против и когда Тамара отправилась с другим своим любовником в Австрийские Альпы. Именно там, с веранды отеля, она впервые увидела группу марширующих светловолосых юнцов, и ей почему-то сделалось не по себе от этого зрелища.
С приходом к власти Гитлера в Париже появились новые эмигранты из Германии, и перемены, казавшиеся прежде едва заметными, стали более ощутимыми. В середине тридцатых пьяный, веселый, танцующий, транжирящий шальные деньги на искусство и моду, обожающий художников Париж словно начал трезветь после затяжного похмелья. У Тамары резко сократились заказы, стало заметно меньше светских вечеринок — перевелись средства их устраивать.