частного сыщика Эркюля Пуаро, Суше подумал, что его агент случайно перепутал конверт, полученный от продюсеров, — он был, наверное, адресован другому артисту.
К тому же в 1985 году Дэвид уже играл в детективной ленте по Агате Кристи — вечного противника Пуаро, нудного и недалекого спорщика, инспектора Джеппа. Не понравилось. Да и романы подобного жанра он, интеллектуал, никогда не жаловал, считая их бульварными. Дэвид попытался убедить агента в том, что произошла явная ошибка. Именитый продюсер Брайан Истмен, вероятно, хотел пригласить на роль частного детектива кого-то другого... Но агент настаивал: «Нет, мистер Истмен имел в виду именно тебя».
Решающее слово, как всегда, сказала жена: — Нельзя все время быть серьезным!
Почему бы тебе не попробовать себя в легком жанре? Ради шутки? Знаешь, я где-то прочла, что только у прирожденных трагиков получаются великие комические персонажи…
Поначалу Суше именно так и относился к своему новоиспеченному герою — шут, да и только. И снимается он не более чем в детективной комедии. Его Пуаро ходит мелкими семенящими шажками, будто ноги у него связаны, а обувь маловата. По-дурацки подкручивает предельно неестественно набриолиненные усики, все время хитренько улыбается, мурлычет по-французски отдельные фразы, английский корежит специфическим акцентом — действительно клоун. К тому же маленький и полный, он комично смотрелся подле своего долговязого и туповатого напарника Гастингса.
На съемочной площадке телесериала Дэвид впервые за долгую карьеру в кино и театре испытал подозрительную легкость. Все-то у него получалось с первого дубля, все шло как по маслу… И в какой-то момент Дэвид призадумался. Такого прежде с ним никогда не случалось. Когда-то, готовясь к одной роли, Суше пришлось в сорок лет специально обучиться игре на кларнете, а для другой — окончить курсы парикмахерского искусства. Да и не только эти профессиональные заслуги можно еще вспомнить. А тут такая беспечность, такая непростительная самоуверенность! Сомнения вновь рассеяла Шила, тонко подметив:
— Я и не представляла прежде, что этот Пуаро… так похож на моего мужа! Да тебе и играть-то нечего!
Получалось, он и в реальной жизни уморительно гримасничающий «забавный толстячок»?
Совсем непрезентабельно и даже немного обидно.
— Конечно, папа, — вторил матери Роберт. — Разве ты не расставляешь вазы вдоль воображаемой прямой, как и он? И, как он, точно так же не семенишь в шлепанцах по мокрой веранде?
— Глупенькие! — пытался защититься от родственников Дэвид. — Эркюль любит шоколадные конфеты, а я — кексы с шоколадной крошкой. Разве вы не понимаете, что в этом — принципиальное отличие!..
Дальше — больше. Однажды на съемочной площадке случился казус: костюмер потеряла реквизитную скатерть, а с ней и картонную коробку со старинной фарфоровой посудой, специально приобретенной ассистентом художника-постановщика на блошином рынке на Портобелло-роуд.
Без них невозможно было работать, ведь снимался эпизод, когда гостеприимный Эркюль сервирует ужин собственного приготовления для инспектора Джеппа и своей верной секретарши мисс Лемон. Утонченные яства подаются в красивой посуде, в тарелках, накрытых серебряными крышками. Ведь для Пуаро еда — священный ритуал. Так что нет соответствующей посуды — нет и сцены, съемка останавливается.
Пока все как угорелые носились по студии, Дэвид… принялся допрашивать свидетелей. Опрос продолжался более двух часов. Выслушивались показания всех художников и рабочих группы, занимавшихся реквизитом, и было выяснено — последним, кто видел кухонную утварь, оказался… недавно нанятый на работу молодой и неотесанный бутафор Джулиан Молл.
Приобретя ценные вещи три дня тому назад, он оставил нераспакованную коробку в студийной мастерской на второй этажерке от окна. Там ее благополучно и нашли. И лишь когда утерянные предметы оказались на своем месте, кто-то в группе пошутил: «А ведь это Дэвид их нашел… точнее, Пуаро». И все рассмеялись. «Хотелось бы мне, нам… то есть Пуаро, — запнулся Суше, — всегда заниматься только таким безобидным криминалом». Актер и его герой окончательно слились в образ одного человека. Теперь уже и сам Дэвид то и дело подмечал в своем повседневном поведении комичные детали: как и Эркюль, он любовно и старательно выравнивал криво лежащие на столе книжки, поправлял лацканы пиджака, а затем слегка прихлопывал ладонью карман; натирал до зеркального блеска ботинки. Мало того, он стал приносить на площадку и расставлять в декорации свои личные вещи — флакон одеколона, пресс-папье, тотемную африканскую статуэтку — так, будто бы квартира Эркюля была естественным продолжением его собственной, такой привычной.
Как-то незаметно съемки затянулись на целых десять лет.
