Кому понравится, если на антикварном диване красного дерева, обитом полосатым шелком, знакомом тебе с детства, разложат ржавые железки и начнут орудовать сварочным аппаратом, направляя пламя в сторону резной спинки, которой полтораста лет? Безропотно следить за тем, как в твоей гостиной из купленных на рынке деталей собирают автомобиль, сможет только святая, а Юлия Евстафьевна Кустодиева, урожденная Прошинская, ею и была.
Она не возражала, когда оси, колеса и детали подвески загромоздили все пять комнат их квартиры, включая детскую и кабинет больного мужа, не спорила, когда его брат водрузил на старинное бюро из карельской березы снятое со старого грузовика рулевое колесо. Но отдавать ему на растерзание любимый диван, на котором они с сестрой Зоей играли в куклы, Юлия Евстафьевна не желала. На дворе стоял беспокойный и скудный 1927 год, за плечами осталась долгая жизнь, где на каждую радость приходились две печали, — и полосатый павловский диван напоминал ей о прошлом. Об усадьбе Высоково, где их с сестрой воспитывали добрые сестры Грек, старушки-помещицы, где в комнатах старого барского дома пахло нагретым солнцем деревом и пачулями, а летний ветерок играл подвесками хрустальной люстры.
Юлия Евстафьевна часто вспоминала, как в усадьбу пожаловала компания приехавших на этюды художников.
Они прикатили на крестьянской телеге и были такими веселыми, небритыми и нечесаными, так пестро одетыми, что их приняли за разбойников. Старушки Грек и Юлия закрылись в задних комнатах, к нежданным гостям как самую смелую отправили Зою. Все быстро разъяснилось — разбойники оказались студентами петербургской Академии художеств и принялись наперебой ухаживать за красивыми воспитанными барышнями, выпускницами санкт-петербургского Александровского института. У Юлии оказалось целых три кавалера: художники Стеллецкий и Мазин и молодой астраханец Борис Кустодиев, говоривший с резким волжским выговором, — старушкам Грек это казалось забавным. Кустодиев был рыжеват, хрупок и отличался неистощимой жизнерадостностью: он был общителен и дружелюбен, словно ни разу не получавший трепки щенок.
Вскоре он отвадил от Юленьки и Стеллецкого, и Мазина, а когда художники уехали, между ними завязалась переписка.
«…Я вам безусловно верю во всем, что вы говорите, и буду верить…» — писал ей Борис в Высоково.
В 1903 году они обвенчались. Перед этим одна за другой скончались старушки Грек, и имение Высоково как выморочное имущество было передано в казну. Перед смертью тетушки по мере сил обеспечили своих воспитанниц: Юлии и Зое досталось по три тысячи рублей. Вещи и обстановку выставили на аукцион, и они с мужем купили знакомую ей с детства мебель: шкафы, диваны и кресла водворились в их квартире на Введенской улице. Тогда они были молоды, муж, один из любимых учеников Репина, в двадцать три года помогал мэтру писать гигантскую картину «Торжественное заседание Государственного совета».
После этого Борис стал известен, и выгодные заказы следовали один за другим. Кустодиев сделался преуспевающим петербургским портретистом, вечной спутницы художников — нужды, его семья не знала, в доме всегда был достаток. Он есть и сейчас, да и кто из знакомых может похвастаться неуплотненной, не превращенной в коммуналку пятикомнатной квартирой?
Обо всем этом напоминали любимые старые вещи — не отдавать же их на растерзание варвару, окончившему Технологический институт?
— Миша! Побойся бога!
— Вещи для меня, а не я для вещей!
Юлия Евстафьевна вздохнула, поправила упавшую на глаза седую прядь (волосы у нее остались такими же, как в молодости, непослушными и густыми), взяла чашку с горячим бульоном и отправилась в комнату, больше десяти лет служившую мужу и рабочим кабинетом, и спальней. У стен — оконченные и неоконченные картины, кровать с металлическим прутом вверху— он может взяться за него и приподняться, рядом инвалидное кресло. Сбитые подушки, ватное одеяло, восковое лицо… Он прикован к постели с 1916 года, и ситуация все ухудшается. Правда, в последние месяцы забрезжила надежда: власти вроде бы решились выпустить мужа на лечение в Берлин и оплатить эту поездку. Перед войной его оперировал знаменитый немецкий хирург профессор Оппенгейм: операция прошла успешно, появился шанс на полное выздоровление. Доктор Оппенгейм считал, что нужна вторая операция, иначе все вернется на круги своя и больному грозит паралич.
