«Я пошел в известном смысле на авантюру. Взял старинную грузинскую кулинарную книгу и стал для звучания, литературного эффекта тасовать названия и рецепты. Французы же все, естественно, приняли за чистую монету. Когда Ришар мне позвонил и попросил рецепты всех блюд из фильма, я сказал: «Ни в коем случае, отравишь весь Париж!» Мне пришлось сознаться, что все блюда в сценарии — туфта, и послать другие рецепты не менее вкусных грузинских блюд, а главное, настоящих».
— Ираклий, признайтесь, краска стыда до сих пор заливает ваше лицо оттого, что в свое время вы омрачили пребывание великого итальянского режиссера Федерико Феллини в Москве?
— О да! С тех пор прошло более 60 лет, всякий раз, когда я вспоминаю эту фантасмагорическую историю, мне становится не по себе. Оправдывает меня лишь то, что влип я в нее ненароком. В тот день сложились обстоятельства, которые, как известно, выше нас. (Смеется.)
Случилось это в 1963 году, в дни проведения Московского кинофестиваля, на который Феллини впервые приехал, привезя свой фильм «Восемь с половиной». Мне было тогда 24 года, я оканчивал факультет журналистики Тбилисского университета и бредил кино. Понятно, что не мог пропустить такое грандиозное событие, как Московский кинофестиваль. Тем более зная, что на него приедет сам Феллини.
Но накануне того исторического дня мы с друзьями хорошо покутили. Ну а утром по уже устоявшейся традиции отправились всей ватагой в знаменитый в ту пору в столице ресторан «Арагви» — единственное место в Москве, где тогда можно было отведать хаши — чрезвычайно вкусное, но очень специфическое блюдо.
Употребляют его по утрам, чтобы быстро снять похмелье, когда голова трещит, готовая вот-вот расколоться... В Грузии после хаши идут, как правило, в серную баню, а потом домой отсыпаться.
Хаши, замечу, очень демократичное блюдо. В ранний утренний час оно собирает в ресторане самых разных мужчин. За столами могут оказаться студент и профессор, вор в законе и прокурор. Уверен, что только утреннее застолье с хаши терпит такое разношерстное, противоречивое соседство. Выйдя из ресторана, они могут ругаться, гоняться друг за другом, но пока едят хаши, все забывают о своих профессиональных обязанностях.
Кстати, в «Арагви» за тарелкой хаши нередко можно было встретить Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Александра Абдулова, многих других известных артистов, писателей, светил медицины.
Как бы то ни было, в моей истории главное не это, а то, из каких ингредиентов состоит хаши. Так вот, хаши — это горячий бульон из говяжьих потрохов, куда перед едой каждый по своему вкусу добавляет тертый чеснок. В то злополучное воскресенье с чесноком я явно переборщил. И все бы ничего, если бы я вдруг не вспомнил, что мне надо срочно бежать в гостиницу «Москва», где меня ждут друг со своим дядей. Они привезли из Тбилиси деньги от отца, небольшие, но...
— Понятно, в Москве деньги у всех быстро заканчиваются!
— Вот именно. Словом, выпив сто грамм под ароматный хаши, я стремглав побежал из «Арагви» в гостиницу. Бегу, а сам думаю: успею ли? Они сказали, что будут в отеле строго до 11 часов утра, а потом уезжают из Москвы по своим делам. Понятно, что никаких мобильных телефонов, чтобы предупредить, перезвонить, сказать, что опаздываю, тогда не было.
Запыхавшийся, вбегаю в вестибюль гостиницы. Смотрю, как прямо перед моим носом медленно закрываются двери лифта. В голове одна мысль: во что бы то ни стало заскочить в кабину! Врываюсь в переполненную кабину лифта и буквально прилипаю к щеке какого-то человека. Лифт тронулся. Вглядываюсь, а это — щека самого Федерико Феллини! Это сейчас возле него было бы три-четыре здоровенных охранника, в то же время никаких «секьюрити» не существовало, все было просто.
Представляете мое состояние? Я встретил бога в полном смысле этого слова! Но вижу, что знаменитый режиссер нашей случайной встречей явно недоволен. Его глаз наполняется злостью. Он всячески старается от меня максимально отстраниться. До меня, еще тяжелого с похмелья, наконец дошло: его раздражает распространяемый мной дикий запах чеснока! Старомодный лифт, как назло, еле-еле тащится вверх.
Уверен, Феллини в те минуты обрушил на меня все известные ему ругательства, смысл которых сводился к простенькой фразе: «Сукин сын, убери от меня свою морду!» Но, зажатый со всех сторон, я при всем желании никак не мог этого сделать, не мог ни на сантиметр пошевелиться!
Когда наконец на каком-то этаже лифт остановился и Феллини вышел, я, к своему удивлению, инстинктивно поплелся за ним. Осознавая вину, я окликнул его и сказал первое, что пришло на ум: «Mister Fellini, sorry, it’s garlic!» («Мистер Феллини, извините, это чеснок!») Конечно, я не знал, какова будет его реакция. Откровенно говоря, был готов ко всему, казалось, что он обложит меня матом. А он на полсекунды замер, внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и без всякого раздражения ответил: «I like garlic!» («Я люблю чеснок!») И ушел. Я видел лишь его удаляющуюся по длинному коридору гостиницы спину.
Позже я узнал, что Феллини, как все итальянцы, можно сказать, действительно очень любил чеснок. Его жена, несравненная актриса Джульетта Мазина, была весьма умелой кулинаркой и с удовольствием добавляла чеснок во многие блюда. Например, в свою фирменную «зеленую сальсу», которую она готовила из петрушки, яиц, анчоусов, оливкового масла, уксуса и чеснока. Вообще еда и кино для Феллини шли рука об руку. Неудивительно, что как-то он обронил такую загадочную фразу: «Кино — это магия. Макароны — реальность. Или наоборот?»
— Эта «чесночная история», впрочем, никак не помешала Феллини получить на том Московском кинофестивале за свою картину «Восемь с половиной» главный приз, верно?
— Ну конечно, хотя, должен сказать, что и без меня увезти Феллини главный приз из Москвы в 1963 году было непросто. (Смеется.) Дело в том, что этому всерьез воспротивился тогдашний руководитель Советского Союза всемогущий Никита Хрущев.
Узнав, что жюри во главе с председателем Григорием Наумовичем Чухраем приняло решение отдать главный приз Московского кинофестиваля какому-то итальянцу Феллини, Хрущев пришел в дикую ярость. Весь киномир от фильмов такого необычного, грандиозного мастера, как Феллини, падал от восторга в обморок, а Хрущев его возненавидел.
Наверное, это был один из бзиков тогдашнего эксцентричного главы СССР. Хрущев орал, топал ногами, что не допустит, чтобы главный приз Московского кинофестиваля отдали капиталисту! В своей классовой ненависти он лично ратовал за посредственную нашу ленту, если не ошибаюсь, «Знакомьтесь, Балуев!», которая также была включена в конкурсную программу.
Чухрай, узнав обо всем, сразу ответил категорическим отказом. Он сказал: «Нет, ни в коем случае. Картина Феллини — это великое кино, я не могу пойти на компромисс и не позволю отобрать у Феллини главную награду». Григория Наумовича, разумеется, вызывали, по законам того времени, на ковер в ЦК КПСС, где его запугивали, ему угрожали. Я не знаю, что он там ответил, может быть, смикшировал как-то ситуацию, но, когда жюри со сцены Кремлевского Дворца съездов объявило свой вердикт, оказалось, что главный приз получил фильм «Восемь с половиной».
Признаюсь, не только за этот поступок, а вообще за все, что делал Григорий Наумович, что он говорил, я его боготворил. Ведь я «птенец гнезда» Чухрая — на режиссерском факультете ВГИКа обучался в его мастерской. Он меня тоже любил. Любил меня слушать, когда я рассказывал всякие свои дурацкие истории, искренне хохотал. У нас с ним была хорошая дружба.
— Если выделить самое главное, скажите, чему Чухрай научил вас за годы учебы во ВГИКе?
— Человечности.
— Это что значит?
— Чухрай научил меня умению жить с открытым сердцем, способности переживать и сопереживать. Поверьте, я не встречал более чистого, светлого человека, полного добра, проповедующего добро, распространяющего его вокруг себя. Чухрай был невероятным. Изумительным. Уникальным. И это при том, что сам он прошел через войну, кровь, боль и слезы, испытал много страшного. Как после этого остаться таким нежным, ранимым? Общаясь с ним, мы, студенты, словно припадали к живительному роднику.
— Не будь таким, Чухрай, надо думать, никогда бы не снял свою «Балладу о солдате»?
— Конечно. Его «Баллада о солдате» — это берущий за душу шедевр на все времена. Я влюблен в этот фильм. И то, что на Московском кинофестивале в 1963 году он не дрогнул перед давлением властей и дал приз Феллини, тоже о многом говорит. Поверьте, то был не просто со стороны Чухрая принципиальный поступок, а настоящий гражданский подвиг.
— После «чесночной истории» в лифте гостиницы «Москва» вы встречались с Федерико Феллини?
— Нет, никогда. Так и не довелось. Хотя всегда мечтал об этом. Мне так хотелось угостить его наваристым домашним хаши под рюмку виноградной чачи! (Смеется.)
— Кстати, если бы у вас была возможность устроить у себя застолье, на которое вы могли пригласить любого дорогого вашему сердцу человека, кого, кроме Феллини, позвали бы разделить хлеб-соль?
— Из режиссеров?
— Допустим.
— Микеланджело Антониони, Ингмара Бергмана, Луиса Бунюэля, Жан-Люка Годара, Джона Форда. Обязательно Тарантино! Если бы Квентин пришел, я был бы прямо на седьмом небе от счастья.
Из наших? Андрея Тарковского, Сергея Параджанова, с которыми у меня были замечательные отношения, Элема Климова, Рустама Хамдамова, Али Хамраева, Резо Давидовича Чхеидзе, создателя легендарного фильма о войне «Отец солдата», руководителя студии «Грузия-фильм», на которой я делал свои первые шаги в кинематографе. Конечно, моего педагога Григория Наумовича Чухрая. Знаете, список этот можно множить и множить. Он бесконечен. Чтобы всех усадить, мне понадобился бы стол человек на 150!
— Вы сказали «обязательно Тарантино». Почему?
— Не только потому, что мне очень нравятся его оригинальные картины. Как ни странно, с людьми, которых я перечислил, с которыми я бы хотел разделить застолье-мечту, у меня происходили в жизни какие-то странные встречи.
— Включая Тарантино?
— Да, включая Тарантино. Мы познакомились, когда Квентин был еще не режиссером, а продавцом видеокассет.
Я жил тогда в Америке, где в общей сложности провел на Западном побережье, в пригороде Лос-Анджелеса, шесть лет. Приехал на литературный конкурс, где мой сценарий победил, а я оказался в клинике, где мне сделали операцию на сердце.
Я-то был уверен, что оно у меня здоровое. Я совершал каждый день пробежки по пляжу вдоль Тихого океана, много лет занимался популярным в ту пору джоггингом. Правда, монтируя по ночам в студии «Грузия-фильм», много пил кофе и без конца курил наикрепчайшие кубинские сигареты «Партагос».
Словом, в один далеко не прекрасный день оказался в операционной, но это долгая история. Слава богу, что она хорошо для меня закончилась, потому что для операции требовалась достаточно крупная сумма, которой у меня не было. Хирург буквально держал надо мной скальпель, ожидая перевода нужной суммы, которую, к счастью, мои американские друзья быстро собрали.
Как бы то ни было, знакомство с Квентином Тарантино произошло, когда я жил у самого океана на Венис-Бич. Сейчас это замечательный, престижный район Лос-Анджелеса, а в то время это было место, которое облюбовали разные банды, где ночью нельзя было выйти на улицу.
Из Венис-Бич мы с женой, Наной Джорджадзе, часто ездили в соседний район Марина-дель-Рей, где было много разных ресторанов, кафе, магазинов и точек проката видеокассет. В одной из них я и познакомился с долговязым парнем по имени Квентин Тарантино, с которым при встрече мы всегда обменивались приветственными репликами. Когда же мы приходили в его точку видеопроката с Наной, которая хорошо знает английский, Квентин становился невероятно разговорчивым.
Он сразу обратил внимание на то, что мы не интересуемся ширпотребом, а тщательно отбираем, что взять посмотреть, предпочитая мировую классику, работы знаменитых режиссеров. Когда же он узнал, что я из СССР, то, к моему удивлению, продемонстрировал отличные знания советского кинематографа. Квентин хорошо знал, например, таких наших режиссеров, как Яков Протазанов, Михаил Ромм, Александр Довженко. Ну, естественно, был знаком с творчеством Сергея Эйзенштейна, которого называл своим кинематографическим богом. Когда мы встречались, Тарантино много рассказывал и о любви к европейскому кинематографу.
Каково же было мое удивление, когда спустя несколько лет, будучи в Каннах на кинофестивале, я увидел в коридоре отеля своего долговязого знакомца из видеосалона в Марина-дель-Рей. Я прямо-таки опешил, гадая, он ли это. Несмотря на теплый май, Тарантино выглядел весьма странно. На нем было какое-то несуразное длинное пальто до пят. Я совершенно не понимал, что парень, работающий в видеосалоне в Штатах, делает в Каннах. Кто бы мог подумать, что на следующий день Квентина Тарантино узнает весь мир, когда жюри вручит ему «Золотую пальмовую ветвь» за его картину «Криминальное чтиво»!
На том Каннском кинофестивале никто не сомневался, что «Золотую пальмовую ветвь» присудят фильму Никиты Михалкова «Утомленные солнцем», — такой она вызвала бурный интерес. На закрытии фестиваля мы все сидели рядом и ждали этого победного момента. Призеров, как водится, объявляли по нарастающей. И вдруг, когда до конца торжественной церемонии оставалось полчаса, со сцены произносят, что Гран-при жюри 47-го Каннского кинофестиваля присуждается картине «Утомленные солнцем». Как? Значит, «Золотая пальмовая ветвь» достанется не Михалкову? Помню, как он изменился в лице. Мы все сидели обескураженные. Михалков, понятно, как ни в чем не бывало вышел на сцену и получил свой приз.
«Но кто же первый?» — лихорадочно гадали все мы. И вот наконец объявляют: «Золотую пальмовую ветвь» получает Квентин Тарантино за фильм «Криминальное чтиво». И из зала выходит тот самый Квентин из видеосалона в Марина-дель-Рей. Сказать, что я испытал шок, значит ничего не сказать. Я реально был в нокдауне! Никита Михалков своего звездного часа дождался-таки. Он завоевал «Оскар» за фильм «Утомленные солнцем».
— «Оскар», впрочем, в свое время могли получить и вы с женой, режиссером Джорджадзе, за картину «1001 рецепт влюбленного кулинара», где главную роль сыграл французский актер Пьер Ришар.
— Верно, эта наша картина под названием A Chef in Love («Влюбленный шеф») номинировалась на «Оскар» в 1997 году от Грузии как лучший иностранный фильм года, но ее обошла тогда чешская лента «Коля», мы шли, что называется, нога в ногу.
Сюжет нашей картины «1001 рецепт влюбленного кулинара» основан на реальных событиях. Историю эту рассказали мне на одном застолье. Хорошее вино располагает к хорошим рассказам... В Тбилиси до революции, в начале 20-х годов, оказался один французский повар. До этого он объездил весь мир, побывал и в Японии, и в Индии, и в Китае, где повсюду собирал рецепты мировой кулинарии.
О Грузии он не знал ровным счетом ничего. Но спустя какое-то время влюбился в нее по уши. Полюбил природу, где жаркое море соседствует с горными вершинами, покрытыми снегом, и еду, и одну грузинскую молодую княжну.
В результате все накопленные деньги этот французский повар решил вложить не в ресторан в Париже, где и так миллион всевозможных заведений, а в Тбилиси. К нему как-то заглянул даже такой гурман, как Черчилль, находившийся пару дней проездом в столице Грузии.
Это, кстати, отдельный хороший сюжет, потому что история с Черчиллем — почти детективная. Оказывается, где-то на Востоке у него была возлюбленная, к которой он время от времени ездил. И вот однажды, совершая обратный вояж от нее в Лондон, прибыл в Тбилиси. От блюд повара Черчилль был в полном восторге и сделал ему такую рекламу, что от посетителей у нашего француза не было отбоя!
В общем, все шло вверх, вверх и вверх, у французского повара в Тбилиси была замечательная жизнь, но потом случилась революция, красные отобрали у него этот ресторан. И в том здании в центре Тбилиси, где на первом этаже размещался его ресторан, они открыли столовую, а самого француза прогнали на чердак. Но даже живя на чердаке, будучи уже немолодым человеком, он не оставил свою кулинарию. Обладая уникальным нюхом, посылал каждый день вниз по веревке записки, советуя красному повару столовой, что стоит добавить в то или иное блюдо, чтобы сделать его вкуснее. Ну разве не прекрасный сюжет?
— Конечно!
— Но... пути присуждения «Оскара» неисповедимы. Кому ведомо таинство принятия решений членами Американской академии кинематографических искусств и наук?
— Вы сами часто входите в состав жюри, возглавляете его на тех или иных кинофестивалях. Скажите, чтобы фильм выиграл главную премию, что в нем должно быть обязательно?
— Такого рецепта не существует. Каждый раз в большинстве своем это случай.
— Я думал, вы сейчас скажете, что в фильме-победителе непременно должна быть страстная любовь, еще лучше — трагическая!
— Почему любовь? Это совсем необязательно. Может в нем быть и прямая противоположность любви — ненависть, которая показана на самом высоком уровне страданий. Как у Шекспира в его пьесах, где накал всех человеческих чувств запредельный.
Понимаете, каждый раз из букета, допустим, девяти-десяти конкурсных картин жюри выбирает одну, ну или две-три — в зависимости от того, сколько предусмотрено призовых мест. Вот только взаимоотношения именно этих конкретных конкурсных фильмов и играют роль и определяют в итоге победителей здесь и сейчас, как говорится.
— Но в любом случае все это очень субъективно, не так ли?
— Да, субъективно, безусловно. Поэтому я и говорю, что выбор лучшей картины любого фестиваля — это всегда лотерея.
— Есть фильмы, которые вы любите пересматривать? Или этим никогда не занимаетесь?
— Занимаюсь. Время от времени по самым разным поводам у меня появляется желание пересмотреть то же «Криминальное чтиво».
С удовольствием пересматриваю и «Дорогу», и «Ночи Кабирии» того же Феллини. Когда главная героиня, проститутка Кабирия в исполнении Джульетты Мазины, улыбается, а у тебя текут слезы, то в этот миг осознаешь: вот она, высочайшая сила искусства!
Очень люблю фильмы Чарли Чаплина, особенно его «Малыша». Мы недавно смотрели его с моим младшим сыном Ираклием, которому 11 лет. Сидели на диване и плакали, когда героя Чаплина и Малыша разлучают. А разве можно равнодушно смотреть чаплинскую картину «Огни большого города», когда слепая цветочница узнает, кто ей помог стать зрячей... У меня даже сейчас перехватывает горло от восторга, который переходит в слезы. Слезы радости...
— Объясните, зачем вы, выпускник факультета журналистики Тбилисского университета, решили отправиться в 1964 году в Москву поступать на режиссерский факультет ВГИКа?
— Мною двигала неудовлетворенность. После окончания факультета журналистики я начал работать внештатным корреспондентом в газете «Молодежь Грузии».
В журналистику, к слову, меня привела любовь к книге, которую мне с детства привила моя бабушка Екатерина Григорьевна Бухарова. Родом она была из Иваново-Вознесенска. Во время тяжелого периода, начавшегося там голода ее семья переехала в Баку, где она в результате и вышла замуж за моего деда-грузина, богатого человека, который торговал каспийской икрой.
Моя добрая, замечательная бабушка, можно сказать, меня и воспитывала. Мои родители молодые, сколько помню, были заняты не мной, а своей жизнью. В какой-то момент они уехали из Тбилиси и, в общем-то, повсюду блуждали, я бы сказал, типа таких хиппи. Оттого что грузинский язык моя бабушка знала исключительно на бытовом уровне, она отдала меня в русскую школу.
В доме у нас всегда было много книг: Пушкин, вся русская и мировая классика, которые я без конца читал и перечитывал. У меня и сейчас в доме много книг, около пяти тысяч! Они повсюду. Я шучу, что книги скоро выселят меня из дома!
— О чем вы писали в газете «Молодежь Грузии»? О литературе, об искусстве?
— О чем вы говорите! О каком искусстве, о какой литературе! Писал про всякую скучную, извиняюсь, хрень. О том, например, как какой-то вагоностроительный завод запустил новый электропоезд. При этом цензура была жесточайшая. Газета-то, как никак, партийная, коммунистическая.
Иногда, правда, мы позволяли себе пошутить над собой. В газете существовало негласное правило, согласно которому о пожарах, авариях в социалистических странах писать надо было с сожалением. Если же весь этот негатив случался где-то в западных странах, то об этом нужно было сообщать с радостью. Помню, как кто-то из нас, молодых репортеров, статью о большом пожаре в столице Японии тиснул в газету под заголовком: «Токио вновь порадовал нас грандиозным пожаром». Так, мол, вам и надо, буржуям! Все в редакции, конечно, хохотали.
Отдушиной у многих из нас было кино. В Тбилиси тогда время от времени привозили черно-белые фильмы Годара, Бунюэля, Феллини, Бергмана, Куросавы, пропустить которые мы не могли. Бредили кинематографом. Мы — это я и Резо Габриадзе, также работавший в то время внештатным корреспондентом в газете «Молодежь Грузии». Неудивительно, что в какой-то момент мы и решили вместе с Резо бросить все и отправиться в Москву поступать во ВГИК.
— Потом вы работали вместе с Габриадзе?
— Только на одном моем дипломном фильме — «Кувшин», где я был режиссером, а он — автором сценария.
Резо в это время уже работал с Гией Данелией, и они днями напролет сидели вместе и писали сценарий «Не горюй!». Но он знал, что я мучаюсь оттого, что никак не могу для дипломного фильма найти хороший рассказ. Читаю одно — нет, читаю другое — нет...
И вдруг звонит Резо и говорит: «Слушай, Ираклий, я нашел один хороший рассказ». И приносит мне его. Вот, говорит, прочти. Три странички. Рассказ «Кувшин» итальянского писателя Пиранделло.
Я читаю эту смешную историю, где речь идет о человеке, застрявшем в кувшине для вина, и понимаю, что это абсолютно грузинская история! Потом мы с Резо чуть перекроили ее, положив на грузинскую почву. И я поехал в Кахетию, на ртвели — сбор винограда, снимать фильм «Кувшин». У меня была замечательная киногруппа. Все мы были молоды.
Мы там импровизировали прямо на ходу. В итоге очень далеко ушли от сценария. Ртвели в Грузии — это чудеснейшее время, когда ты пожимаешь, например, руку кахетинцу, и ваши ладони слипаются, потому что у него все руки в сладком виноградном соке. А ночью выходишь в Гурджаани на балкон, перед тобой виноградник, и ты слышишь, что что-то гудит. Гудение такое над всей Алазанской долиной. Спрашиваю: «Что это такое?» Мне отвечают: «Это вино гудит. Оно бродит в кувшинах».
— А какие у вас были отношения с Георгием Данелией, этим уникальным режиссером и человеком?
— Хотя мы не были друзьями в полном смысле этого слова, сказывалась все-таки разница в возрасте, у меня с Данелией были очень добрые отношения. Мы отдыхали вместе в Пицунде, пересекались на каких-то банкетах. Встречались, улыбались, хлопали друг друга по спине по-товарищески. Я восторгался его фильмами, несколько раз был у него на съемках. Знаю, что и Данелии нравились мои фильмы, он об этом говорил.
— Любопытно, вы общались с Георгием Николаевичем Данелией на русском языке или на грузинском?
— На русском. Он грузинский язык знал не очень. Гия был воспитан в России. Я-то хоть и учился в русской школе, но меня во многом воспитала тбилисская улица.
— А какие отношения у вас были с таким тбилисским уникумом, как Сергей Параджанов?
— Самые прекрасные. Наверное, сказывалось то, что мы оба воспитывались в огромной степени той самой грузинской улицей — шумной, пестрой, противоречивой, разноголосой. (Улыбается.) Параджанов был колоссальной личностью, но, находясь с ним рядом, я не чувствовал разницы в возрасте.
— Он ведь был большой выдумщик?
— Он был гениальный выдумщик. Вообще парадоксальный человек, интриган, но в хорошем смысле этого слова. Потому что от его выдумок, интриг никому не было плохо, только радостно.
— Какую-то шутку Параджанова вспомните?
— Их был миллион! Параджанову не было равных в искусстве вешать лапшу на уши. Он был настоящим сказочником. Однажды, помню, надел на палец какое-то роскошное кольцо с большим красивым камнем. Показывая его всем, Сергей говорил, что это подарок католикоса Армении. Все, конечно, еще больше любовались таким кольцом и ахали, пока близкий друг Параджанова не раскрыл секрет, заметив: «Да, все восхищаются этим кольцом, кроме самого католикоса, поскольку он его никогда и не видел!»
— Как вам работалось над биографическим фильмом другого сказочника, датчанина Ханса Кристиана Андерсена, в паре с Эльдаром Рязановым?
— Эльдар позвал меня уже в процессе, когда надо было писать сценарий этого фильма, «Андерсен. Жизнь без любви». Эльдар позвонил и сказал: «Ираклий, я читал твои сценарии. Мне нравится твой стиль, твое чувство юмора. Давай напишем сценарий фильма про Андерсена». Я ответил согласием, потому что мне тоже импонировали работы Рязанова.
Мы встретились. Думали, как будем работать. Потом решили так, что поделим между собой биографию Андерсена. Детство пишу я, потому что у меня самого много всевозможных забавных историй из собственного детства.
Дело в том, что, когда я прочел автобиографию Андерсена, удивился, какая она скучная. Не говоря уже о том, что написал он ее, непонятно почему, очень плохим языком. Вот такой парадокс. Сказки Андерсен создавал божественные, а свою биографию не сумел так же интересно изложить.
Взяв за основу истории из детства Андерсена, я присовокупил к ним свои детские воспоминания, сделав такой микс. К тому же некоторые моменты в его жизни были очень похожи на мои. Когда, например, он пошел работать в театр. У меня накопилось много смешных историй, связанных со временем, когда я сам два года работал помощником режиссера в батумском театре.
— Но ведь это нормально. Такой ход называется, если не ошибаюсь, художественным вымыслом. Тот же Пушкин писал: «Над вымыслом слезами обольюсь». Кстати, что подвигло вас взяться в свое время за тему Пушкина-бретёра в своей повести «Фотография дуэлянта Пушкина»?
— Сам я, конечно, не додумался бы браться за пушкинскую тему. Потому что Пушкин есть Пушкин. Но речь идет о том периоде, когда я жил в Америке, это были 90-е годы, когда все русское, советское было за океаном очень популярно. Меня пригласили, как я рассказывал, на конкурс, назывался он Hartley-Merrill Prize, это два имени бывших звезд Голливуда времен немого кино, который я выиграл. Мне предложили написать сценарий о знаменитом русском поэте африканских кровей, то есть о Пушкине.
Я написал сценарий «Фотография дуэлянта Пушкина», которому, к сожалению, так и не удалось стать фильмом. Так случилось, что человек из Paramount Pictures, который заказал мне сценарий, ушел из компании. Тот же, кто пришел вместо него, был какой-то странной личностью, явно недалекой. Когда он узнал, что в жилах Пушкина, создавшего в России великую русскую стихотворную культуру, текла африканская кровь, то заявил, что играть его должен непременно черный актер.
Я сказал, что черным был прадед Пушкина, а сам он совсем не был чернокожим. Объяснил, что Пушкин-негр — такого быть не может, мне будет стыдно у себя на родине, если даже Пушкина в фильме будет играть очень хороший актер, звезда Голливуда, но черный, как уголь! В общем, эта история так потихоньку и сошла в результате на нет.
Вообще, Пушкин проходит через несметное количество историй в моей жизни. Когда я учился в школе, это был 1949-й год, в стране отмечалось 150-летие со дня рождения поэта. Учительница школы велела мне и одному моему однокласснику выпустить стенгазету по столь знаменательному событию. Почему нам? Потому что мой приятель обладал каллиграфическим почерком, а я хорошо рисовал, и мне надо было изобразить лицо поэта размером в целый ватманский лист.
И вот мы вечером пришли к моему товарищу, у него краски, еще что-то, и я начинаю рисовать Пушкина. Рисую, но чувствую: явно ничего не получается, не похож. Стер. Пробую еще раз. А в доме у него папа, мама и глухонемая сестра лет на пять старше меня.
Она сидит, смотрит на меня, улыбается, и я потихоньку начинаю забывать, зачем пришел. Природа берет свое. Я глаз от нее оторвать не могу, у нее такая прелестная полуоткрытая грудь. Эротика во мне взыграла, я на нее смотрю и балдею. У меня начинают дрожать руки. Я продолжаю рисовать, но что-то уже совсем не то.
Время уже достаточно позднее, мы явно засиделись. Взрослые давно пошли спать. Вскоре спать отправился и мой одноклассник. Я остался один. Работу так и не закончил, портрет Пушкина все не получался. Мне осталось лишь помыть кисти и отправиться домой. Иду к умывальнику. Темно. И вдруг на меня кто-то набрасывается, какое-то мычащее существо. «Кто это?» — проносится в моей голове.
Но, ощутив теплое девичье тело, я понял, что это глухонемая сестра моего приятеля. Она буквально навалилась на меня. Понятно, что оба мы дети. Поэтому все было как-то нелепо. Она всего меня искусала и исчезла. Я остался в комнате один, сижу таким дураком искусанным.
Однако, знаете, придя в себя, я взял кисть и нарисовал наконец с пятой попытки Пушкина! Вот так в тот далекий вечер все смешалось в моей жизни самым невероятным, непостижимым образом — и Пушкин, и эротика...
— Вы сотрудничали с огромным количеством режиссеров, актеров. Скажите, правда ли, что после окончания съемок все друг с другом, как правило, ссорятся?
— Нет, это, конечно, неправда. Все зависит от того, какая атмосфера царит на площадке во время работы над фильмом. Режиссеры разные. Одни добром манипулируют, другие кулаком: «Ну-ка ты, быстро вошел в кадр!»
В Голливуде я видел, например, как работает Вуди Аллен. Это сама тактичность, вежливость! Главное для Аллена — чтобы актеры на него поменьше обращали внимания. Он сидит и, если хочет что-то сказать актеру, отведет его в сторону и нашепчет. И все, тут же исчезает, скрывается от всех. У него свой маленький шалаш такой, и там монитор, и как будто бы он не участвует в съемочном процессе. А есть прямо такие бронзовые фигуры с мегафоном в руках, которые все делают на крике.
— Фамилии называть не будете?
— Ну почему. Таким, например, был Иван Пырьев. Это общеизвестно.
— Тем не менее он хорошие фильмы снимал.
— Да, у всех свои методы. Мне лично нравится что-то среднее. Я никогда не кричал на съемочной площадке. Но настойчиво старался словами спокойно вбить в голову актера то, что от него требуется. Кстати, с непрофессиональными актерами работать проще. У профессионалов же много клише, от которых им бывает сложно избавиться. Так что у меня свой метод, у Никиты Михалкова свой...
— А какой метод у Михалкова?
— Никита невероятно требователен и много времени уделяет объяснениям. Отрабатывает с актерами каждое слово, каждый жест: вот это положи сюда, нет, лучше вот так туда.
— А из актеров, актрис, с которыми вы работали, с кем наиболее комфортно было?
— Очень легок Пьер Ришар. Он слушал режиссера Джорджадзе. Хотя все время хотел что-то изменить в тексте, поэтому порой мне приходилось на ходу придумывать диалоги, когда мы работали вместе над фильмом «1001 рецепт влюбленного кулинара». Иногда он что-то придумывал сам, рассказывал мне какую-то свою историю, а я слушал его и примерял, пригодится мне она или нет.
Пьер рассказал мне, как он однажды у себя в загородном доме в огороде разговаривал... с помидорами. Представляете, как это здорово легло в нить фильма!
Картину мы снимали в Грузии, в очень тяжелые времена, при Звиаде Гамсахурдиа, когда шла война с Абхазией. В стране были постоянные перебои то с электричеством, то с горячей водой, после съемок французы не могли помыться. Ужас! Французская группа, приехавшая вместе с Пьером Ришаром, в какой-то момент взбунтовалась, подала протест, заявив, что отказывается продолжать работу.
Тогда Пьер позвал всех своих и сказал им: «Слушайте, вы понимаете или нет, что мы снимаем очень хороший фильм? Давайте потерпим еще две-три недели, закончатся съемки, хрен с этой горячей водой. Я, например, моюсь под холодным душем». В общем, он их так зарядил, что все остались, бунт стих.
Возвратившись во Францию, Ришар много рассказывал на телевидении о своем пребывании в Грузии.
— Из грузинской еды ему что-то особенное понравилось?
— Понравилось ему абсолютно все, Пьер сошел с ума — как от еды, так и от многочисленных застолий. Ведь такого популярного артиста все хотели пригласить к себе и угостить. Помню, как во время одного застолья тамада произнес такие слова: «Берегите аппетит как первую любовь!» Фраза, конечно, вошла в картину.
После номинации фильма на «Оскар», когда о нем все заговорили, в Париже даже решили открыть грузинский ресторан. Те, кто собирался это сделать, обратились к Ришару, а тот ко мне. Им хотелось приготовить все те блюда, что я описал в фильме.
Сам я, к слову, ничего не понимаю в кулинарии, кроме яичницы, больше приготовить ничего и не могу. При этом в картине мне надо было описывать самые разные экзотические грузинские блюда, о которых я не имел ни малейшего представления.
Поступил я просто, пойдя в известном смысле на авантюру. Взял старинную грузинскую кулинарную книгу и стал для звучания, для литературного эффекта тасовать названия и рецепты. Французы же все, естественно, приняли за чистую монету. Когда Пьер мне позвонил и попросил рецепты всех блюд из фильма, я сказал: «Ни в коем случае, отравишь весь Париж!» Мне пришлось сознаться, что все блюда в сценарии — туфта, и послать другие рецепты не менее вкусных грузинских блюд, а главное, настоящих.
— Вы сейчас меня удивили. Ведь еда и вино в ДНК грузин. Все они, как правило, отлично готовят. А вы признались, что, кроме яичницы, больше ничего приготовить и не умеете, как так?
— А вы, Серго, кстати, умеете готовить? Ведь в ваших жилах тоже течет грузинская кровь.
— К сожалению, также только яичницу, но с помидорами!
— Вот и я об этом. Потому что это легенда, но она, правда, близка к истине, ведь очень многие грузины умеют замечательно готовить. Однако это не значит, что из ста человек все сто готовят чахохбили, кучмачи, сациви и прочее.
Также есть легенда, что все грузины великолепно поют. Я, например, не пою, многие мои друзья из Грузии тоже не поют. С другой стороны, за любым грузинским застольем собираются люди, которые до этой встречи не знали друг друга, но когда они хорошенько войдут в радость кутежа и у них появляется желание петь, то вот тогда начинается: «Шалва, ты будешь первым голосом, Анзор, ты вторым...» И пошло-поехало знаменитое грузинское многоголосие.
— А как вам работалось с другим французом, Жераром Депардье, на съемках картины «Распутин»?
— С ним было не особо интересно.
— Что вы говорите?
— Да.
— Про Депардье один его соотечественник сказал, что Жерар олицетворяет собой все самое лучшее и все самое худшее, что есть во Франции.
— Очень может быть. Во время съемок фильма «Распутин» Жерар, судя по всему, повернулся к нам не самой своей лучшей стороной. (Улыбается.)
— А из актеров — Владимир Машков, Евгений Миронов, помните их на съемочной площадке? Вы ведь работали вместе над фильмом «Лимита».
— Да тот фильм делал Денис Евстигнеев, я был автором сценария вместе с Петром Луциком и Алексеем Саморядовым, этими двумя талантливыми сценаристами, к сожалению, в столь молодом возрасте ушедшими из жизни. Они написали одну историю, но потом меня попросили ее переписать. Что касается игры Машкова и Миронова, то оба они очень точно вошли в характеры своих героев. Ну а между съемками, как это часто бывает в хорошей компании, стояли смех и хохот.
— С уходом из России Голливуда все кинотеатры ощутили нехватку контента. Раньше-то все кассу делали именно на голливудских картинах.
— Да, это проблема, которую, конечно, надо решать. Она непростая. Но российское кино старается сегодня это делать, обращаясь к самым разным жанрам.
— Над чем сегодня работает ваше талантливое перо?
— Я пишу роман о грузинском вине, в работу ушел прямо с головой.
— А вы так хорошо знаете грузинское вино?
— Во всяком случае, изучаю его. Занимаюсь этим уже целый год.
— Пишете, извиняюсь, попивая вино?
— А то!
— Красное или белое?
— И то и другое.
— Где вино, там по грузинской традиции и тосты. У вас есть какой-то свой любимый тост?
— Да, это грузинская пословица, которую я однажды поставил эпиграфом к своей книге. Она очень подходит ко мне. Я небольшой писатель, небольшой творец, небольшой художник. Большие это — Леонардо, Шекспир, Феллини, Бергман, Тарковский. Грузинская пословица звучит так: «Я пью из маленького стакана, но своего».
