«Во время очередных наших объяснений Владимир Владимирович воскликнул: «О Господи!» Я тогда сказала: «Невероятно, мир перевернулся! Маяковский призывает Господа! Разве вы верующий?» Он ответил: «Ах, я сам не понимаю теперь, во что я верю».
Я проработала в Государственном музее Владимира Маяковского 41 год — со дня его основания. Была заведующей мемориальным фондом и занималась комплектованием фондов музея. Сфера моих интересов — литература и искусство Великой Отечественной войны, Серебряный век, история моды 20—30-х годов ХХ века и люди, ставшие лицами этой эпохи. А особенно те, кто входил в орбиту Владимира Маяковского. Со многими из них мне посчастливилось пообщаться и записать их воспоминания. По образованию я филолог и литературовед, поэтому всю жизнь писала и продолжаю писать, выйдя на пенсию. Я автор книг «Окна ТАСС 1941—1945. Оружие Победы», «Другие лики Маяковского». Кроме того, я написала множество фундаментальных статей и исследований о Маяковском (например, «Маяковский «от-кутюр», «Лиля Брик «от-кутюр», «Маяковский и Тамидзи Найто», «Маяковский и Циолковский») и о его современниках — Татьяне Яковлевой, Валерии Горожанине, художниках Николае Денисовском, Любови Поповой, Кукрыниксах, Александре Родченко, Варваре Степановой, поэтах Василии Каменском, Сергее Есенине и о многих других. Была куратором выставки «Маяковский «от-кутюр», которая имела большой резонанс и побывала во многих городах России.
А сейчас я хочу рассказать о женщине, которая стала последней любовью поэта и последней, кто, по несчастливому стечению обстоятельств, видел Маяковского живым.
Моя первая встреча с Вероникой Витольдовной Полонской произошла в 1973 году, когда я работала в Государственном музее Маяковского заведующей мемориальным фондом. Мне очень хотелось узнать историю некоторых вещей поэта, ведь каждый экспонат в Музее Владимира Маяковского был непременно связан с какими-то событиями, встречами и нес в себе информацию, пока для меня недоступную.
Я решила встретиться с Полонской и расспросить о том, что сохранила ее память, — ведь она была последней, кто общался с Владимиром Владимировичем перед его самоубийством. Готовясь к этой встрече, я перечитала ее воспоминания, хранившиеся в рукописном фонде музея, и у меня создалось о ней определенное мнение. Как оказалось впоследствии, я не ошиблась в своих предположениях.
Вероника Витольдовна в то время жила в квартире на улице Гарибальди. Казалось бы, благодаря публикации предсмертного письма Маяковского ее имя стало широко известно — в нем он назвал ее частью своей семьи. Тем не менее меня встретила очень скромная женщина, милая, открытая, бесхитростная, без налета кокетства и, как мне показалось, сохранившая все ту же наивность, что и в 20-е годы (о чем я знала из ее воспоминаний). Она была невероятно рада нашей встрече и, к моему удивлению, сказала, что все эти годы никто из музея к ней не обращался, а ей приятно, что о ней вспомнили. Первое, что меня поразило в ее квартире, — это висевший на стене в гостиной большой портрет Маяковского...
Понемногу мы разговорились. На нее нахлынули воспоминания — она говорила о Маяковском с нескрываемой нежностью. «Первое время, — рассказывала Вероника Витольдовна, — когда только начался наш роман, я иногда чувствовала, что Владимир Владимирович возвращался мыслями к Татьяне Яковлевой. Порой он грустил, это ощущалось во всем его внешнем облике, ведь рана была еще свежа». (Татьяна Яковлева — французский и американский модельер и дизайнер русского происхождения, возлюбленная Маяковского в 1928—1929 годах. — Прим. ред.)
Я попросила Полонскую рассказать и о себе, ведь подробной биографии ее никто не знал... Отец Вероники Витольдовны, известный актер немого кино Витольд Альфонсович Полонский (1879—1919), работал в Малом театре. Он был родом из Сибири, так как его отец был ссыльным польским дворянином. В первом браке Витольд Полонский был женат на актрисе Малого театра Вере Пашенной, у них родилась дочь Ирина. Во втором браке женой Полонского стала Ольга Григорьевна Гладкова. После окончания драматических курсов Московского театрального училища она тоже попала в труппу Малого театра. Статная красавица вскружила головы многим. Ей даже посвящал стихи поэт Серебряного века Борис Садовской. В театре Ольга Григорьевна и познакомилась с Полонским. Они полюбили друг друга, но он был несвободен. Ради новой возлюбленной Полонский развелся с Пашенной. Витольд и Ольга заключили брак, и 6 июня 1908 года у них родилась дочь. Назвали ее Норой, в честь героини популярной в то время пьесы Генрика Ибсена «Кукольный дом», в которой Гладкова играла главную роль. Но поскольку в православных святцах такого имени нет, выбрали близкое по звучанию — так Нора стала Вероникой. Но близкие, а потом и друзья называли ее Норочкой.
Витольд Полонский вошел в кинематограф в 1915 году, снявшись у режиссера Петра Чардынина в фильме «Наташа Ростова» (по роману Льва Толстого «Война и мир») на ведущей кинофирме того времени, принадлежавшей Александру Ханжонкову. Так в 36 лет он прославился ролью князя Андрея Болконского. Полонский стал одним из самых популярных актеров дореволюционного кинематографа, исполнял роли великосветских героев-любовников. Впоследствии ему подобрали партнершу — Веру Холодную, с ней он и снимался во многих фильмах: «Сказка любви дорогой», «Молчи, грусть, молчи», «Песнь торжествующей любви»... Партнерами Полонского были всемирно известные актеры немого кино Владимир Максимов, Иван Мозжухин, Осип Рунич.
Внешность Полонского, его элегантность, аристократические манеры и артистический талант сделали его самым популярным актером немого кино. Он стал любимым актером режиссера Евгения Бауэра (1865—1917). Бауэр был не только блестящим режиссером (снял около 70 фильмов), но и выдающимся художником-декоратором, фотографом, актером, а также мастером интерьеров. Жорж Садуль назвал его «первым настоящим художником в истории кино». Вершиной дореволюционного кино стала великосветская драма Бауэра «Жизнь за жизнь» (или «За каждую слезу по капле крови»), где играли и Витольд Полонский, и Вера Холодная. Когда по сценарию фильма в кадре нужны были дети, Витольд Полонский брал с собой Веронику. Фильмы, в которых играют отец и дочь, не сохранились, а вот несколько фотографий, где он на съемочной площадке с маленькой Вероникой, я нашла.
Ольга Гладкова, мама Вероники, начала сниматься в кино в 1918 году. В уголовно-психологической драме «Болотные миражи» по роману Василия Немировича-Данченко снималась вся семья: Витольд Полонский исполнил главную роль Анатолия Ракитина, Ольга Гладкова сыграла роль Лизы, а десятилетняя Вероника — сестру Лизы, Веру. Из-за начавшейся Гражданской войны премьера фильма была отложена, она состоялась лишь в 1923 году. Об Ольге Гладковой сведений крайне мало, не сохранились даже ее фотографии в ролях из театральных постановок.
Летом 1917 года от пневмонии внезапно умирает Евгений Бауэр, что для кинематографа того времени стало заметной потерей. Вскоре произойдет Октябрьская революция, и большинство кинематографистов из Москвы перебазируются в спокойную и благоденствующую Одессу, куда еще не докатилась Гражданская война. Известно, что летом 1918 года Петр Чардынин и московский предприниматель Дмитрий Харитонов обратились к комиссару просвещения Луначарскому с просьбой помочь группе работников кино выехать на съемки в Одессу. В группу входили Витольд Полонский, Вера Холодная, Иван Мозжухин и другие. В 1918 году в Одессе работало шесть киностудий. Туда же приехали Витольд Полонский и Вера Холодная.
Они молоды, популярны, горят творческими планами и надеждами. Но вскоре черная полоса навсегда вычеркнет их из жизни... Нелепая смерть Витольда Полонского в 40 лет от пищевого отравления стала ударом для многих. Мне удалось найти такой некролог: «...Секрет успеха этого прекрасного кинонатурщика заключался и в том, что он разгадал тайну экрана и с изумительным совершенством передавал в ряде поз элементарнейшие чувства. Зритель, увлеченный фабулой, от себя добавлял психологические тонкости, в сумме получался законченный художественный кинематографический образ. Характерно, что «герой» в кино, Полонский, был незначительным актером на театральных подмостках. В.А. Полонский до последнего времени был в труппе Малого театра. Полонский умер в воскресение, 22 декабря 1918 года, после запоздалой операции в Ново-Екатерининской больнице. Накануне у него произошел заворот кишок». Вскоре не стало и Веры Холодной — она скончалась от «испанки» 16 февраля 1919 года. Ей было всего 25 лет.
Вероника Полонская рассказывала: «Как-то мы ехали из Гурзуфа в Симферополь на лошадях, отец снимался там. Бабушка остановилась у какого-то памятного камня. Оказалось, что он был связан с летчиком Петром Нестеровым, впервые сделавшим в воздухе знаменитую петлю, которая теперь носит его имя. Так я узнала, что он наш родственник. Мать моя была дворянкой. Моя бабушка, урожденная Менделеева, не то двоюродная, не то троюродная сестра Дмитрия Менделеева. По материнской линии какое-то родство было с декабристом Михаилом Бестужевым-Рюминым... В те времена не принято было спрашивать, а ведь это так интересно — знать свою родословную. Когда надо было заполнять какие-то анкеты, я писала, что родители служащие. Время было такое, дворян не очень жаловали...
Училась я в Москве в девятой школе в Староконюшенном переулке, вместе со мной учился Ростислав Плятт. Помню, мы с ним играли сценки из каких-то пьес. Мне было 16 лет, когда в 1924 году я поступила в Школу-студию МХАТ. Конкурс был большой, а приняли только пять человек: Нину Ольшевскую, Ирину Анисимову-Вульф, Кокошкину и одного мужчину, Грибкова. Моей подругой стала Ниночка Ольшевская — жена Виктора Ардова, мама Леши Баталова, до сих пор мы с ней дружим. Это был наш первый курс. Нас постепенно вводили в массовки спектаклей МХАТа, например в «Синей птице», мы играли черных людей... Потом стали давать и роли.
Когда я училась на первом курсе, в театре решили ставить комедию Лабиша «Соломенная шляпка». На роль Фадинара пригласили одного из самых талантливых молодых артистов — Михаила Яншина. Я же играла его невесту. Мы влюбились друг в друга и в жизни. Когда поженились, мне было 18 лет, а ему 24 года. Венчание было в церкви Воскресения на Успенском Вражке. Свадьбу справляли в доме Яншиных, а шафером на свадьбе у нас был Михаил Булгаков. Они с Мишей дружили. Константин Сергеевич Станиславский в качестве свадебного подарка подарил Мише книгу «Моя жизнь в искусстве» с подписью: «Любите жену и искусство. Будьте верны им, будьте нежны и заботливы к ним, умейте приносить им жертвы». С Яншиным мы жили у его родителей у Красных ворот в частном доме — маленьком особнячке с общим двором. Когда проводили метро, этот дом снесли. Слава к мужу пришла, когда он сыграл Лариосика в пьесе Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Он выходил в этой роли 998 раз!
Я же играла в спектакле по роману Виктора Кина «Наша молодость» и в постановке «Сестры Жерар» одну из сестер. Потом ушла из МХАТа и с 1935 по 1936 год играла в театре Юрия Завадского — бывшего мужа моей однокурсницы Ирины Анисимовой-Вульф. Но ушла и оттуда. Год я прослужила в Ростовском театре драмы, а в 1938-м вернулась во МХАТ, где и проработала до 1940 года. Позднее перешла в Театр имени Ермоловой и работала там 33 года — до 1973-го. Там я сыграла много. Снималась и в звуковом кино: в 1933 году в картине Ивана Пырьева «Конвейер смерти» и в 1935-м — в ставшем популярным фильме «Три товарища».
С Владимиром Маяковским Вероника Витольдовна познакомилась именно благодаря кинематографу. В 1928 году Лиля Юрьевна Брик и режиссер Виталий Жемчужный (1898—1966) задумали снимать фильм «Стеклянный глаз». Для картины нужна была роковая красавица. А в Веронику Полонскую в то время был влюблен почти весь мужской состав МХАТа. Слухи о манкости Полонской ходили по всей Москве, и Лиля Юрьевна пригласила красавицу Веронику на главную роль.
В середине 1970-х годов я встречалась с известным кинооператором Анатолием Головней (1900—1982), одним из основоположников отечественной школы операторского мастерства, работавшим с Пудовкиным. Вот что он мне рассказывал о фильме «Стеклянный глаз»: «Когда писали сценарий, ориентировались на меня. В фильме центральной фигурой был кинооператор, которого я и сыграл, а «стеклянный глаз» — это объектив киноаппарата, сквозь который оператор смотрит на мир. Отсюда и пошло название фильма. Лиля Брик и Виталий Жемчужный все время советовались со мной».
Из письма Лили Брик к Осипу Брику 11 августа 1928 года: «Снимали 4 дня. Комната оператора получилась вполне прилично. Остальных кусков еще не видела. Пудовкин страшно помогает. Я просто не знаю, что мне от благодарности делать!..» А вот что Лиля Брик писала Владимиру Маяковскому в Париж 2 ноября 1928 года: «...Я кончила свою картинку — без одной части, которую все еще не прислали из Берлина. Показывала ее дирекции, все остались довольны. Арустанов говорит, что картина «блестящая». Оське картина тоже очень нравится. Он говорит, что она очень «элегантно» сделана и замечательно «смонтирована», а Кулешов говорит, что он бы не смонтировал лучше. (Монтировала только я — без Виталия.) Словом, успех — полный».
Позднее биограф Маяковского и третий муж Лили Брик Василий Абгарович Катанян вспоминал: «Это была кинопародия на коммерческие фильмы, которых тогда было не занимать на наших экранах. Буржуазно-мещанской мелодраме противопоставлялась чистой воды кинохроника, жизнь без прикрас, как она есть: оживленные улицы Парижа, стада на горных пастбищах, африканские ритуальные танцы и счастливые покупательницы у прилавка в ГУМе. Но хроника была только частью фильма. Другая часть являла собой намеренно дурацкую историю из шикарной жизни с ослепительной Вероникой Полонской в главной роли, со всеми атрибутами красивой целлулоидной страсти, которую пародировали авторы фильма. Картина пользовалась известным успехом, во всяком случае, пресса 29-го года писала: «Смотрится картина с интересом. Ее следует использовать на всех экранах, в особенности в клубе, для работы со зрителем по вопросу об оздоровлении и развитии советской кинематографии». Хроники было много, она была подробная, и Лиля Брик отбирала ее в Москве, а за недостающими сюжетами ездила в командировку в Берлин, где искала их в фильмотеке. Сама же и монтировала фильм».
Одежду для героини Вероники Полонской Лиля Юрьевна подбирала из своего гардероба. Все: туфли, шелковые чулки, косынку, платье с большим декольте со стразами и лебяжьим пухом (как называла его Лиля Брик, «голое платье»), костюм с белым мехом, браслеты, диадему — Полонская брала у Лили Юрьевны. Кинопленка запечатлела эти наряды — последний шик парижской моды. После съемки Яншин в узелочке возвращал всю эту одежду Лиле Юрьевне домой, в Гендриков переулок. Вероника Витольдовна рассказывала: «Это было в 1929 году. После съемок в «Стеклянном глазе» меня пригласил муж Лили Юрьевны, Осип Максимович Брик, на бега. Он был заведующим литературной частью «Межрабпомфильма». На бегах я впервые встретилась с Владимиром Маяковским. В этот же день мы встретились у Валентина Катаева. Постепенно начали видеться чаще. Я стала бывать в его квартире в Гендриковом переулке, где он жил с Бриками».
Существует версия, что Брики специально познакомили Веронику Полонскую с Владимиром Маяковским, чтобы отвлечь от Татьяны Яковлевой, которой он сделал предложение в Париже. Брики боялись, что поэт может остаться за границей. Они дружили с Яковом Аграновым, начальником секретного отдела ОГПУ, который «курировал» творческую интеллигенцию и часто бывал в доме Маяковского и Бриков. Агранов знал о сложившейся ситуации, перлюстрировал письма Татьяны Яковлевой и Маяковского и, возможно, принял меры. Взаимоотношения Агранова и Маяковского описываются в одной из повестей Юлиана Семенова. Когда писатель знакомился с фондами музея, он рассказывал нам, что Маяковскому отказали в визе на выезд во Францию.
Но в архивах Лубянки Семенову не удалось найти подтверждающие документы. «У нас с Владимир Владимировичем, — писала Полонская, — была большая разница в возрасте: ему тридцать шесть, мне двадцать один год. Он относился ко мне как к юному существу, боялся огорчить чем-то. У него бывали перепады настроения, то он грустный, то веселый. Многие стороны его жизни оказались для меня закрытыми... Летом, когда Яншин уехал на гастроли в Казань, я поехала с подругами в Крым, где Маяковский также запланировал на это время свои выступления. Так что мы провели это время вместе. Когда Владимир Владимирович уехал в Сочи, к нам каждое утро прибегал мальчик с почты — его крик будил всех соседей. Свои телеграммы-молнии по пятьдесят слов и больше каждая Маяковский отправлял каждый день. Он ревновал меня, в последнее время настаивал на разводе. Записался в писательский кооператив в проезде Художественного театра, куда мы должны были переехать вместе с ним. На одной лестничной площадке должна была находиться квартира Бриков и наша с Маяковским...
1930 год для Маяковского начался плохо. Он часто болел гриппом, жаловался на усталость. В это время у него не ладилась работа над пьесой «Баня». Он даже просил меня задавать ему уроки. Каждый день я должна была принимать у него урок — очередной кусок пьесы. Я обычно отмечала в его записной книжке несколько листов и расписывалась. Помню тяжелое вхождение его в РАПП (Российскую ассоциацию пролетарских писателей. — Прим. ред.). Там приняли его не так, как должно было принять Маяковского. Приближались дни, когда должна была открываться его отчетная выставка «20 лет работы». Никто из его коллег не принимал участия в организации выставки. Это больно ранило Владимира Владимировича. Его комната на Лубянке превратилась в макетную мастерскую. Он сам бегал по городу, доставал материалы, потом приходил в клуб писателей, становился на стремянку и расставлял.
Заранее он отправил пригласительные билеты на открытие выставки членам правительства, но никто так и не пришел. Не было на открытии и рапповских писателей и его коллег и друзей. Зато было много молодежи, комсомольцев. Просили его прочитать стихи. Он читал, как всегда, великолепно, артистично. Там я впервые увидела мать Маяковского. В тот вечер, когда мы встретились, он с горечью сказал: «Но ты подумай, Нора, ни один писатель не пришел! Тоже, товарищи!» Эпизод с РАППом показал ему, что к 20-летию литературной деятельности он вдруг оказался лишенным признания со всех сторон. И особенно его удручало, что правительственные органы никак не отметили его юбилей... Провал пьесы «Баня» тоже для Маяковского был болезненным. Критики говорили, что он «исписался», и он это слышал. Он не знал, как отвечать на скандальный провал, на ругань, на злую критику. На премьере «Бани» он держал себя вызывающе. На критические замечания по поводу пьесы отвечал резко. К нему подходило мало народу, как бы сторонясь его. Перед последним актом он мне сказал: «Норка, а ведь пьеса-то не та. Ну ничего, следующая будет настоящая. А ведь я давно понял, что «Баня» — это не то...»
Владимир Владимирович в последнее время был мрачен, молчалив, нетерпим. И наши отношения принимали все более и более нервный характер... Я устала от лжи и двойной жизни... Было мучительно. У меня появилась страшная апатия к жизни... Владимир Владимирович с этим никак не мог примириться. Его очень мучило мое кажущееся равнодушие. На этой почве возникало много ссор. Часто он не мог владеть собою при посторонних, если возникала ссора, он должен был выяснить все немедленно...
У меня в театре постоянно шли репетиции спектакля «Наша молодость». Готовились к показу Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко. У меня не ладилось с ролью, репетиции шли и в неурочное время. Времени на встречи с Маяковским совсем не оставалось. Он категорически требовал, чтобы я ушла из театра, а я не мыслила себе жизнь без театра. Мы ссорились, иногда из-за мелочей, ссоры перерастали в бурные объяснения. Яншин стал что-то подозревать... Поженились мы рано, когда мне исполнилось 18 лет. Отношения у нас были хорошие, товарищеские, но не больше. Яншин не интересовался ни моей работой, ни жизнью моей...»
Здесь я сделаю отступление. В середине 70-х годов я познакомилась с Нонной Мейер, последней женой Михаила Яншина. Супруг ей рассказывал об одном эпизоде из их жизни с Полонской. Он любил играть в карты, и однажды Яншин и Полонская были приглашены на какой-то прием. Днем Яншин пошел к соседям, дав Веронике Витольдовне возможность неспешно привести себя в порядок. Но, как оказалось, соседи играли в карты, и артист к ним охотно присоединился. Проиграли до утра. Когда Яншин пришел домой, Полонская встретила его в нарядном платье — она так и просидела в ожидании мужа, не переодеваясь в домашнее, всю ночь... Обычно спокойная, всегда уравновешенная, Вероника Витольдовна в знак негодования разбила пепельницу... Они прожили около семи лет и официально развелись только в 1933 году.
«Накануне смерти Владимир Владимирович позвонил мне и сказал, что хочет меня упомянуть в одном документе, — продолжает Полонская. — Я не придала тогда этому значения. Разве я могла предположить, что это за документ? А он говорил о предсмертном письме... 12 апреля я была у него после спектакля. Просила его уехать куда-нибудь отдохнуть, хотя бы на два дня, так как он был в болезненном состоянии. Он обещал мне пойти к доктору. Согласился, что мы не будем видеться два дня, 13-го и 14-го, я это отметила в его записной книжке. 13-го днем мы не виделись, он позвонил мне и спросил, что я буду делать вечером. Я сказала, что нас пригласили Катаевы, пойду или нет, пока не решила. Вечером он пришел к Катаевым. Опять стали объясняться, сначала говорили, потом переписывались в его записной книжке. Мы привлекали всеобщее внимание. Маяковский все больше раздражался. Сказал, что сейчас скажет Яншину о наших отношениях. Я боялась скандала в присутствии чужих людей, злилась. Постепенно я поняла, что передо мной стоит измученный больной человек, стала его успокаивать, мы пошли в другую комнату.
Я все пыталась как-то успокоить его, но он вынул револьвер, навел дуло и сказал, что убьет меня... Раньше, во время очередных наших объяснений, Владимир Владимирович воскликнул: «О Господи!» Я тогда сказала: «Невероятно, мир перевернулся! Маяковский призывает Господа! Разве вы верующий?» Он ответил: «Ах, я сам не понимаю теперь, во что я верю». Я тогда записала этот разговор. Тут смысл был гораздо шире: сомнение в собственных литературных силах в этот период, и то, как был встречен его юбилей в литературных кругах, и те трудности, которые он встречал на своем пути... Тем вечером домой нас с Яншиным провожал Маяковский. Михаил с кем-то шел впереди. Несколько раз Маяковский обращался к Яншину: «Михаил Михайлович!» А на вопрос — «Что?» он отвечал: «Нет, потом». Я плакала и просила его не говорить о наших отношениях Яншину. Тогда он сказал, что хочет меня видеть завтра утром. У меня назначена была репетиция в половине одиннадцатого утра в присутствии Немировича-Данченко. Договорились, что Маяковский заедет за мной в 8 утра. В его записной книжке заранее написан был план разговора со мной.
14 апреля он заехал в восемь утра. Я не могла опоздать в театр на репетицию. Владимира Владимировича это злило. «Опять этот театр! Ты не выйдешь из этой комнаты!» Он запер двери и спрятал ключ в карман, стал требовать, чтобы я не ходила на репетицию и вообще из театра ушла. Владимир Владимирович требовал, чтобы я осталась у него навсегда и не возвращалась домой. Я сказала, что не могу сейчас расстаться с Яншиным. Ведь он мой муж, и надо, чтобы он узнал о расставании от меня. Мы жили с родителями Яншина, они хорошо ко мне относились, и надо было их всех подготовить к расставанию. Маяковский сказал: «Я сам пойду в театр и скажу, что ты больше не придешь». Говорил, что не хочет, чтобы я встречалась с Яншиным. Он мне купит все необходимые вещи, я не буду нуждаться ни в чем. Вся моя жизнь, начиная от самых серьезных сторон ее и кончая складкой на чулке, будет для него предметом неустанного внимания. Я сказала, что люблю его, но не могу расстаться с театром, невозможно сделаться только женой своего мужа, даже такого большого человека, как Маяковский... «Значит, пойдешь на репетицию и увидишься с Яншиным?» — «Да», — сказала я. Он стал лихорадочно ходить по комнате. Я спросила, не проводит ли он меня. «Нет, — ответил он. — Нет, девочка, иди одна. Будь за меня спокойна...» И еще спросил, есть ли у меня деньги на такси. Денег у меня не было, он дал двадцать рублей.
Я вышла, прошла несколько шагов до парадной двери и услышала выстрел. Заметалась, боялась вернуться. Потом вошла и увидела еще не рассеявшийся дым от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, и на груди его было небольшое кровавое пятно. Я бросилась к нему и повторяла: «Что вы сделали?»
Он пытался приподнять голову. Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть. Он смотрел прямо на меня, глаза его были открыты. Казалось, что он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые. Кто-то сказал мне: «Бегите, встречайте карету скорой помощи...» Выбежала во двор, ничего не соображая, встретила. На лестнице мне кто-то говорит: «Поздно. Умер...»
О романе Полонской с Маяковским Михаил Яншин узнал все-таки не от нее, а из газет, из предсмертного письма Маяковского, которое было опубликовано сразу после его самоубийства. В нем он писал: «Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо».
«В день похорон я говорила с Лилей Юрьевной по телефону, — вспоминала Вероника Витольдовна, — и она сказала, что мое присутствие на похоронах нежелательно, родственники Маяковского считают, что я являюсь причиной его смерти. И я не пошла... Меня пригласили в Кремль в середине июня 1930 года. Я снова решила посоветоваться с Лилей Юрьевной. Она сказала, что надо отказаться от моих прав на наследство Маяковского, хотя он писал об этом... Знала я также, что мать и сестры по-прежнему считают меня причиной его смерти. Но меня поразила ее фраза: «Как же вы можете получать наследство, если вы для всех отказались от Володи тем, что не были на его похоронах?» Потом она сказала, что знает мнение, которое существует у правительства, и ее просили посоветовать мне отказаться от наследства. С одной стороны, я понимала, что если Маяковский назвал меня своей семьей, то я не должна отказываться от него. Потому что отказ быть членом семьи является отказом от него... В Кремле меня принял человек по фамилии Шибайло. Сказал: «Вот, Владимир Владимирович включил вас в свое письмо и сделал наследницей. Как вы к этому относитесь?»
Я сказала, что вопрос трудный, может, он мне поможет его решить. «А хотите путевку куда-нибудь?» — ответил он. Его грубое заявление меня совсем уничтожило... И с тех пор на протяжении многих лет мною не интересовался никто», — подытожила Вероника Витольдовна.
Анна Ахматова собиралась написать воспоминания о Веронике Полонской. Она очень хорошо к ней относилась. Они часто виделись у Ардовых, когда Анна Андреевна подолгу гостила в их доме. Лидия Чуковская вспоминала, что Анна Андреевна сочувствовала Полонской, жалела ее. Она прочитала ее воспоминания еще в рукописи. У Ахматовой была задумана книга воспоминаний «Пестрые заметки». Сохранился ее план: она хотела рассказать о людях, с которыми общалась, среди них Андрей Белый, Осип Мандельштам и Вероника Полонская. Глава о Веронике Витольдовне должна была называться «Невинная жертва». Название говорит о многом. Чьей жертвой казалась ей Полонская? Бриков? Или просто заложницей судьбы? Мы этого не узнаем никогда, потому что Ахматова так и не успела написать свои воспоминания...
Как же сложилась судьба Вероники Полонской после смерти Маяковского? В 1936 году она вышла замуж за администратора Театра имени Мейерхольда Валерия Азерского. У них родился сын, которого в честь Владимира Маяковского Полонская назвала Владимиром. Вскоре Валерия Азерского арестовали как врага народа и репрессировали. Третий брак Полонской стал счастливым. Она вышла замуж за заслуженного артиста Театра имени Ермоловой Дмитрия Павловича Фивейского. «Очаровательный человек, веселый и говорливый, очень талантливый актер, — говорил о нем сын Нины Ольшевской, протоиерей Михаил Ардов. — Фивейский не просто любил жену, речь шла о настоящем поклонении! Считал, что она много перенесла и потому особенно заслужила счастья». Дмитрий Павлович сразу усыновил сына Полонской, дал ему свою фамилию, и Володя стал Владимиром Дмитриевичем Фивейским. Возможно, чтобы он не повторил судьбу отца — врага народа, Владимиру и поменяли фамилию. Жили они в коммунальной квартире возле Котельнической набережной. Однажды Володю с классом повели на экскурсию в музей Маяковского на Таганке. Придя домой, он спросил Веронику Витольдовну: «Мама, а правда, что Маяковский застрелился из-за Лили Брик?» — «Нет, — ответила она, — скорее из-за меня». Мальчик был совершенно поражен этим ответом, об отношениях матери с Маяковским он ничего не знал. Она дала ему понять, что не хочет говорить на эту тему...
Сын Вероники Витольдовны не пошел по артистической стезе, хотя она ему устроила прослушивание. Он окончил медицинский институт и стал врачом. В 1973 году умер Дмитрий Фивейский, Вероника Витольдовна ушла из театра. Володя женился, в семье появился ребенок. Потом сын встретил другую женщину, ушел из семьи и с новой возлюбленной эмигрировал в Америку. Володя звал маму с собой, но она не захотела менять свой образ жизни и осталась в квартире с бывшей невесткой и внуком. В конечном итоге она была вынуждена переехать жить в Дом ветеранов сцены имени Яблочкиной на шоссе Энтузиастов, там ей выделили две маленькие комнатки. В 1980 году, желая облегчить судьбу Полонской, художники Кукрыниксы и Виктор Шкловский обратились в Секретариат ЦК КПСС с просьбой повысить Веронике Витольдовне пенсию, ссылаясь на предсмертное письмо Владимира Маяковского, где он называл Веронику Полонскую своей семьей.
Ответ был краток: «Оснований для повышения пенсии не найдено». Поэтому Полонская продолжала жить на скромную пенсию 60 рублей 40 копеек.
Вторая моя встреча с Вероникой Витольдовной состоялась еще до ее переезда в Дом ветеранов сцены. В середине 70-х годов я пригласила Полонскую приехать в Государственный музей Маяковского в Лубянском проезде. Я тогда восстанавливала интерьер лубянской комнаты Владимира Маяковского, и мне важно было воссоздать все так, как было при жизни поэта. Мы поднялись на четвертый этаж по лестнице. Прошло 44 года с того рокового дня 14 апреля 1930 года, когда Полонская последний раз переступала порог этой комнаты. Можно только предположить, какие чувства и эмоции она испытывала... Наблюдая за ней, я понимала, что мысленно Вероника Витольдовна медленно возвращается в прошлое, в ту «комнатенку-лодочку» в Лубянском проезде, где столько было пережито... Она ненадолго остановилась у порога комнаты, окинула ее взглядом, затем вошла.
Мы молча постояли у письменного стола, и она стала мне рассказывать: «Вот тут, у камина, было любимое место Маяковского. Он любил становиться спиной к камину, облокачиваясь локтями на каминную стойку, здесь стоял его любимый верблюдик. Как-то мы играли в карты, и я проиграла Владимиру Владимировичу. Он попросил меня купить ему бокалы, и я купила дюжину бокалов, которые потом и стояли тут, на камине. Но они оказались очень хрупкими и разбивались один за другим. Осталось всего два бокала, и Маяковский, будучи очень суеверным, сказал мне, что, если один из них разобьется, это будет означать, что наши отношения закончатся.
Маяковский умел красиво ухаживать. Когда я приходила к нему на Лубянку, он всегда просил меня оставить в залог будущей нашей встречи какую-нибудь свою вещь. Это могла быть перчатка, какая-нибудь мелочь. Однажды подарил мне красивую шелковую косынку, и, когда мы пришли к нему в квартиру в Лубянский проезд, он взял у меня косынку, разрезал ее пополам, одну половину отдал мне, а другую повязал на абажур своей настольной лампы».
Так постепенно благодаря рассказам Вероники Витольдовны вещи в мемориальной комнате обретали свою историю. Кстати, до конца жизни Владимира Маяковского эта половинка косынки висела на абажуре настольной лампы, что зафиксировано было на фотографиях, сделанных в день смерти поэта. Потом мы спустились в хранилище, где я показывала Веронике Витольдовне вещи Маяковского, а она рассказывала мне, какого цвета были у него рубашки, какие галстуки он особенно любил и как искусно умел повязывать их. «Даже находясь в домашней обстановке, он всегда был в галстуке», — говорила она. Ее память сохранила малейшие детали. Когда я показала ей коробку с мелкими предметами, она сразу указала мне на пуговицу от ее костюма, которую поэт оставил у себя в залог будущей встречи. Казалось, для нее не было мелочей, все приобретало свой особый смысл, и вещи вновь заговорили...
Умерла Вероника Полонская 14 сентября 1994 года, ей было 86 лет. О месте захоронения Вероники Витольдовны информация по желанию родственников не разглашалась. Опасались возможного вандализма на ее могиле со стороны поклонников Маяковского или, наоборот, его ненавистников. «Воспоминания о Владимире Маяковском», написанные Вероникой Полонской в 1938 году, заканчиваются ее признанием: «Я любила Маяковского. И он любил меня. И от этого я никогда не откажусь».
