Даже когда Смирнова вновь овдовела, с Воиновым они не соединились. Он ради нее уже однажды уходил из семьи, снял комнату, думал, что и Лида к нему придет. А она не смогла оставить своего Володю. Потому что он был для нее всем: папой, мамой, ребенком, другом. Если бы она ушла, он бы просто умер. Лида нашла нужного врача, и Володя прожил еще десять лет. Но и через десять лет они с Константином Наумовичем не соединились. Жить друг без друга не могли. Но... Каждый уже существовал сам по себе. И она с этим смирилась. И даже помогла ему получить квартиру — для его семьи. А когда Воинов заболел, приходила туда, мыла полы, доставала лекарства, несмотря на то что его жена и дочь с ней не разговаривали. Более того, Николаеву, жену Воинова, уволили из театра, и не кто иной, как Лида, добилась, чтобы ее приняли обратно. Она вообще всем помогала самоотверженно и благодарности не ждала. Помогла она и своей тете Марусе. У той был брат-эмигрант, и она, естественно, всю жизнь это скрывала. Но через много лет он нашел сестру и пригласил ее приехать в Канны. Выехать из СССР простой женщине тогда было невозможно! Но Лида как-то добилась, чтобы тетку выпустили.
Все эти невероятные истории она рассказывала мне, будучи уже очень пожилой женщиной. Впрочем, в душе она оставалась все той же — озорной, влюбчивой, даже неистовой в любви. Лиде было уже далеко за семьдесят, когда она легла в больницу и там влюбилась в своего хирурга. А что такое для нее была любовь? Это прежде всего накормить милого своими знаменитыми котлетами и винегретом. Она ездила с этим к нему и тогда, когда ее уже выписали из больницы. Звала в гости. И он к ней наконец пришел. Но не один, а с беременной женой...
Однажды, уже незадолго до своего ухода, она, озорно блеснув глазами, сказала: «Знаете, я поняла, что ко мне действительно пришла старость. Вчера на банкете в Доме кино ко мне впервые в жизни не подсел ни один мужчина». Было ей тогда уже под девяносто...
