Люся любила, чтобы ее окружало все красивое, роскошное. Про одежду уж не говорю: эти ее вечные костюмчики, туфельки, обязательно драгоценности. Но и дом ее был ей под стать. Гурченко коллекционировала зеленое стекло, отовсюду его привозила. Могла на каком-нибудь блошином рынке найти настоящую антикварную вещь, дорогую, не подделку... И сразу говорила: «Беру! Я знаю, куда это поставлю». В итоге она собрала хорошую коллекцию. Потом ее оценивали специалисты и говорили, что это вещи музейного качества.
Не могу себе представить Люсю по-домашнему — в тапочках и халате. Если к ней приходили неожиданно и она не успевала сделать прическу — мастерски убирала волосы под чалму. Их у Люси было множество. И она знала несколько вариантов, как носить чалму. Я просто обожал, когда она ее надевала. Говорил: «О, Люсинда! Так это же еще интереснее, когда только лицо». Мне как режиссеру сразу виделся образ...
Это лицо долго оставалось прекрасным, но саму Люсю все меньше и меньше устраивало. Ближе к финалу она все чаще, останавливаясь перед зеркалом, восклицала: «Ну что мне с нею делать? Что с нею делать?» Однажды я спросил:
— Люся, с кем?
— С этой проклятой старостью!
В какой-то момент Гурченко начала отчаянно бороться за молодость. Мы говорили с ней об этом, я спрашивал:
— Люся, ну зачем эти игры со временем?
— Понимаешь, Андрей, я для многих надежда! На меня смотрят — и кто-то поднимает голову, кто-то расправляет плечи, начинает подтягиваться, бодриться. И вот для этого я стараюсь. Это для меня очень важно.
У нее ведь тоже был перед глазами пример. Люся рассказывала мне, что когда она еще была начинающей актрисой, попала на концерт Марлен Дитрих. Та выступала в потрясающем серебряном платье в пол, которое весило, по слухам, больше семи килограммов. И Люся вспоминала: «Как она три часа простояла в этом платье?! Это же видно было, что платье тяжелое...» И она сама по многу часов так же стояла — каблук, прямая спина... Словно нет ни возраста, ни недомоганий...
Единственное, что Люсе давалось легко в ее борьбе за красоту и молодость, — это чудесная талия. Все эти разговоры о том, что Гурченко неимоверно истязала себя, сохраняя фигуру, — ерунда. Она могла после спектакля, часов в 12 ночи сказать: «Ой, так жрать хочется!» Заехать в ресторан, взять огромный стейк с кровью и съесть. И еще какую-нибудь пасту с морепродуктами. Люся никогда не высчитывала калории. И не поправлялась. На сцене у нее все сгорало. Фигура была дана ей от Бога. Но время неумолимо брало свое, Люся не могла выиграть эту войну. Хотя сражалась героически! Я позвонил ей буквально за неделю до ее ухода. Предложил сыграть у меня в спектакле по повести Теннесси Уильямса «Римская весна миссис Стоун». Гурченко очень понравилась идея, она воодушевилась. И так легко, впроброс мне сказала: «Единственное, я тут опять поломалась. Вышла с собачками погулять, упала... Но когда приду в форму, сразу приступим к репетициям!» Она к своему положению относилась без трагизма: поломалась — починят. Но оказалось, все гораздо серьезнее... О том, что Люси не стало, я узнал из новостей... И не поверил сначала. Подумал, что это очередной слух. Ведь несколько раз уже до этого писали об уходе Гурченко, а она только усмехалась: «Значит, я буду долго жить!» Но на этот раз оказалось — правда...
