Здесь сделаю отступление и скажу, что ни Леня, ни Маша не имеют к театру никакого отношения. Во-первых, в детстве получили очень действенную прививку от этой «заразы», а во-вторых, папины гены (скорее к счастью, чем наоборот) оказались мощнее. Впрочем, однажды, еще в Москве, сын принял участие в постановке.
Спектакль «Новоселье в старом доме» в Театре имени Станиславского шел несколько сезонов, но в определенный момент оказалось, что ни один из исполнителей роли мальчика, недавно освобожденного из Освенцима, не может выйти на сцену: кто-то уехал, кто-то готовится к экзаменам, кто-то заболел. Перебрали всех актерских детей, единственным, кто подходил по возрасту, был тринадцатилетний Леня. В ответ на мою горячую просьбу «Положение безвыходное, выручай!» сын согласился ввестись в спектакль и на репетиции демонстрировал высокую степень ответственности.
Вечером, когда на сцене шел спектакль, я репетировала в другой постановке и не могла быть в зале. Во время антракта вырвалась-таки за кулисы на несколько минут. Леня, заложив руки за спину, важно расхаживал по коридору. На мои тревожные расспросы:
— Ну как ты? Не испугался? Текст не забыл? Все реплики сказал? — успокаивающе махнул рукой:
— Да все нормально, мам, не беспокойся. Кстати, а сколько мне заплатят за выход?
Я растерялась:
— Точно не знаю. Кажется, два пятьдесят.
— Так, — деловито прикинул Леня, — значит, за два выхода — пять рублей, а за три — семь с половиной. Нормальная сумма получается.
В этот момент я поняла, что Леня Колеров как актер потерян для театра навсегда.
В русской версии «Дядюшкин сон» изначально ставился нами с прицелом на гастроли, в том числе по Америке. За руль автобуса с труппой сел Гриша, а трейлер с костюмами и декорациями повел Володя, поменяв деловые планы, отложив важные встречи. Иногда думаю: вот много найдется на свете мужей, которые не просто мирились бы с жениной «прихотью», приносящей семейному бюджету одни убытки, но и так самоотверженно помогали всегда и во всем?!
Поначалу и во время гастролей по Америке мы оставались в минусе. Тому было две причины. В девяностые годы на заработки в США рванули многие советские актеры с именем. Показывали спектакли, где из декораций была пара взятых из зрительного зала стульев, а некоторые исполнители позволяли себе (видимо, пьянящий воздух заграницы требовал спиртосодержащей добавки) выходить на сцену в непотребном виде. Антрепренеры и потенциальный зритель думали: «Уж если «первачи» привозят такое, то что может показать эмигрантский театр из канадской глубинки?» А у нас между тем были декорации сценографа мирового уровня Давида Боровского, роскошные костюмы, прекрасные актеры и выстроенный до миллиметра, до секундной паузы спектакль. Но кто об этом знал? Вот тут и крылась вторая причина — отсутствие рекламы. Где мы могли разместить афиши? В продуктовых магазинах, в которых отоваривались преимущественно соотечественники? Но разве будет человек, пришедший за колбасой, читать объявление на стене?
Исколесили по Америке тысячи километров, выступали в небольших городах, где на спектакли приходили максимум сотня-полторы зрителей. Да, нас подолгу не отпускали со сцены, говорили, а потом писали в Интернете восторженные слова, и это, конечно, согревало, но продажа билетов не окупала и трети расходов. Иногда, глядя на измученных Гришу и Володю, я приходила в отчаяние: «Может, уже сказать баста и вернуться в Монреаль?» Такие мысли крутились в голове, и когда взяли курс на Нью-Йорк, где был заказан большой, на тысячу мест зал в районе Трайбека, неподалеку от печально известных башен-близнецов. Марина Зискина, уехавшая вперед, чтобы решить административные вопросы, за день до спектакля сообщила, что продано всего двести билетов. Вырученные деньги не покрывали даже половины аренды. Это была очередная финансовая катастрофа, тем не менее прибыв на место, стали монтировать декорации и делать прогон, осваивая сцену.
