Мама рассказывала, что Белокуров невероятно ухаживал за ней, чего только стоили тазы, полные роз, срезанных со стеблей, чтобы она не уколола свои пальчики, которые приносили каждый день. И в 1961-м Кюнна уходит из Театра на Таганке, куда попала после института, и переходит во МХАТ. Это уже действует Белокуров — Вэ-Вэ, как она его звала. И все, кино закончилось. Значительно позже была еще главная роль в жутком революционном фильме «Взрыв после полуночи». Но там Белокуров поставил условие, что разрешит жене сниматься, если тоже будет играть, пусть и в маленькой роли. Чтобы постоянно находиться рядом. Больше она не снималась, если не считать малюсенького эпизода в «Короне Российской империи», куда ее затащил Вэ-Вэ, игравший роль претендента на престол. Помните в ресторане грузинскую княжну в черном — «Она нэ танцует!»? Все... Кюнна отстала от своего поезда. А точнее, сама сошла с него.
Почему она ничего не сыграла во МХАТе? Думаю потому, что Белокурову была нужна не знаменитая актриса Игнатова, а жена Игнатова: он сильно ее любил. Но при этом Вэ-Вэ ухитрялся делать так, чтобы ее брали почти во все зарубежные гастроли, в которых он участвовал, включая капстраны, что для того времени было очень сложно и престижно. Вероятно, Белокуров безумно ее ревновал и боялся оставить одну. Но я никогда не видел сцен ревности, не слышал никаких скандалов. Зато я видел, как люди реагировали на появление Кюнны. Она знала, что невероятно хороша, и ей нравилось производить впечатление. Белокурову это тоже нравилось, поэтому он старательно оберегал свое сокровище. Мама постепенно смирилась, за ним она была как за каменной стеной.
После смерти Бабуси, в 1970-м, мы переехали. Недалеко: со 2-й Фрунзенской на 3-ю. В огромную по сравнению с прежней квартиру с видом на Нескучный сад и Москву-реку. Мне выделили отдельную комнату, центральная была Вэ-Вэ, и еще — комната матери. Это был совсем небольшой период жизни, когда мы с Белокуровым были вместе. Ездили на его зеленой «Победе» в Валентиновку — к нему на дачу. На участке стоял дом побольше, который занимал Вэ-Вэ, и поменьше, где жила его сестра. Отношения с ней у Кюнны были очень натянутыми.
Мне выделили комнату на втором этаже. Я с утра до вечера гонял по Валентиновке с друзьями, подкладывал гвозди под колеса электричек, которые их плющили, купался в грязнущем прудике или, что было запрещено совершенно, уматывал за «железку» на Клязьму. Но «репрессий» не боялся: мать старалась не ругать меня при Белокурове. А он сам, теперь-то я понимаю, относился ко мне с максимальным тактом и очень бережно. Не помню, чтобы Вэ-Вэ повысил на меня голос. Правда, я им тоже не особо докучал. Все время пропадал на улице. Домой приходил почти в условленный срок. Ко мне очень редко являлись гости. И уже тогда я добился, чтобы был крючок, закрывающий дверь изнутри. Мать была категорически против, но Вэ-Вэ меня неожиданно поддержал. Лишь один раз Белокуров проявил желание провести надо мной педагогический опыт...
За общий стол с гостями при нем меня никогда не сажали, что, как понимаю сейчас, абсолютно правильно. Да я и не стремился. Но однажды решил попробовать, что же такое пьют взрослые. И начал сливать в одну содержимое нескольких рюмок после застолья. За этим и застал меня Вэ-Вэ. Дело было в Валентиновке. Я ждал реакции, замечаний, но их не было. На следующий день он позвал меня к себе. На столе стояла бутылка водки. Белокуров налил в граненый стакан чуть больше половины: «Никогда ничего не делай исподтишка. Хочешь попробовать и понять, что это за гадость, — выпей. Только сразу и все. Тогда поймешь». Вэ-Вэ еще немного долил. Силуэт матери угадывался в глубине коридора. Думаю, она не поддерживала этот радикальный эксперимент. Но Белокуров умел убеждать. Он был уверен, что я «сдам назад», скажу, что все понял. Знал, что я понятливый. Но коса нашла на камень. Я сжался в кулак, взял стакан и молча начал заталкивать водку в себя. Гадость действительно была редкая и теплая. Но сдаваться не имел права. И затолкал. Думаю, в этот момент Вэ-Вэ похолодел: больше ста граммов водки для мальчика за один прием могли оказаться фатальными.
Я повернулся и молча пошел по лестнице к себе наверх. Внизу послышались шорохи, нервный шепот. Я закрыл дверь, и меня почти сразу стошнило. Но вдруг очень скоро я почувствовал облегчение и веселье. Потянуло на улицу, я вылез через крышу, удачно спрыгнул и отправился гулять. Не помню, к скольким приятелям зашел, но помню, как смотрели на меня их родители. Больше Вэ-Вэ со мной не экспериментировал.
Белокуров вел курс во ВГИКе. Он взял Кюнну преподавать актерское мастерство. И она нашла себя в этом. Мать была отличным педагогом. К нам иногда веселой компанией приходили заниматься их студенты. Я чувствовал, что маму и Вэ-Вэ они любят и уважают. Мне это льстило и нравилось. И студенты очень нравились. Особенно студентки. Это было отличное время.
В 1970 году летом мы поехали в Крым. Белокуров снял небольшой домик в Морском: между Судаком и Алуштой. И отбыл на съемки. Потом он повез нас по изумительной дороге в Ялту, где мы сначала ходили на шхуне «Атлантика», а потом отправились в круиз.
