«Прошу вас, пожалуйста, не говорите ничего, пока не выслушаете до конца! Мне необходимо рассказать все как было…» — с этой мольбы, с этого вопля, рвущегося из самой глубины сердца, началась моя первая в жизни исповедь. С этим же обращаюсь сейчас и к вам…
Ночь перед исповедью я не спала, записывала, как научили, все, с самого детства, в чем хотела бы покаяться, начиная с украденной из серванта и съеденной тайком шоколадной рыбки в манящей позолоченной обертке. А что еще могла я знать о грехах, кроме «не убий, не укради» — ведь никогда до того Евангелие даже в руках не держала.
Перебирая день за днем как четки, снова и снова пристально вглядываясь в свою жизнь, до утра составляла «шпаргалку». Но, видно, так перемолола, пережила пережитое, что она мне не понадобилась, вспомнила и заглянула в записку, когда вышла из храма: не упустила ли чего? Я ничего не упустила. Моя первая исповедь продолжалась четыре часа.
Каждое слово давалось с невероятным трудом, но, продираясь сквозь стыд, горечь, рыдания, я говорила, говорила и говорила... Так хотелось высечь, измордовать себя, чтобы изгнать изнутри и сбросить с плеч весь накопленный груз... Потому мне важно было не просто сказать, а открыть в мельчайших подробностях, вымести все до единой соринки из самых потаенных уголков. Было так неимоверно тяжело и страшно — и одновременно так непередаваемо хорошо и легко от этого очищения, от этой первой генеральной уборки души...
Закончив, я боялась поднять глаза.
Все четыре часа священник терпеливо и очень внимательно слушал, не прерывая. Думала, что напугала его до смерти. А отец Владимир сказал то, чего никак не ожидала услышать: «Как я благодарен вам за вашу исповедь. Ведь сказано, что на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, чем о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Вот и священник, знаете, какую легкость испытывает, если становится свидетелем истинного покаяния».
Не могу удержаться, чтобы не повторить: мне бы очень хотелось, чтобы и вы отнеслись к моей истории с тем же доверием и пониманием.
Абсолютным и оглушительным открытием стало следующее: оказывается, все, что я (ничем не отличаясь от окружающего меня мира) до сих пор называла любовью, на самом деле — блуд! И так называемый общепринятый гражданский брак — смертный грех. Даже если любовные отношения — продолжение самых искренних чувств. Откуда, скажите, мне было об этом знать, если отовсюду несется совсем иное? Я изумленно спросила:
— Что же, батюшка, этого не делать?
— Нет, — ответил он с улыбкой. — Человеку все позволено, но не все полезно. И рад бы разрешить, да не могу, мы так с вами нарушим заповеди Божии.
— Разве это возможно... А как же иначе?
