«Юра сказал Горбачеву: «Ставлю вас в известность, что мяса для тигров осталось на два дня. Когда оно кончится, я подвезу животных к зданию правительства и открою клетки. Пусть тигры сами себе добывают пропитание, как умеют», — вспоминает жена Юрия Никулина Татьяна.
На съемках «Двадцати дней без войны» режиссер Алексей Герман видел, что играть любовь Юре непривычно. И специально поселил Людмилу Марковну Гурченко через стенку от Юры — в надежде, что у них завяжется роман.
Мол, это придало бы еще больше достоверности фильму. Когда через много лет Алексей признался нам с Юрой в этом, я просто слов не могла найти от возмущения. Сказала только: «Ну спасибо тебе, Леша!» До Германа с Симоновым (писатель Константин Симонов — автор одноименной повести и сценария фильма. — Прим. ред.) никто и вообразить не мог Никулина в любовных сценах. Внешность малоподходящая, да и держался Юра совсем не как мачо: вечно в растянутых свитерах, мешковатых брюках. Напрасно я старалась, наглаживала ему стрелочки — через полчаса любые брюки на Юре становились мятыми. При этом ботинки он носил без шнурков — ленился нагибаться и шнуровать. И вот такого человека каким-то чудом протащили через худсовет на роль героя-любовника.
Создателям фильма именно такой артист и был нужен: с фронтовым опытом за плечами, с простым, негероическим лицом — как говорится, человек из толпы. Но убедить в правильности своего выбора чиновников из Госкино им было еще сложнее, чем в свое время Льву Кулиджанову, взявшему Юру на первую серьезную драматическую роль — в фильм «Когда деревья были большими» (Кулиджанов увидел Никулина в цирке и наметанным режиссерским взглядом разглядел в клоуне, так тонко игравшем свои образы на арене, большой драматический потенциал).
Чтобы сгладить неловкость и робость, которую Юра испытывал с Людмилой Гурченко, он постоянно с ней шутил. Ведь что еще может сделать клоун, чтобы снять напряжение? Однажды Герман объявил, что любовную сцену нужно будет играть в полураздетом виде (позже от этого намерения режиссер по каким-то причинам отказался).
На следующее утро Юра постучался к Людмиле Марковне. Говорит: «Здравствуйте! Нам с вами теперь надо как-то привыкать друг к другу», — и распахивает свой халат, открывая ее взору голые ноги и семейные трусы. В другой раз на репетиции сцены, где героиня говорит: «Обними меня, у тебя такие крепкие руки», Юра вдруг ответил: «А какие крепкие у меня ноги!» Все расхохотались, а Герман страшно рассердился.
На тех съемках царил культ достоверности. Все про Германа стало уже понятно, когда Юра в первый раз пришел к нему на «Ленфильм» и увидел, что на столе перед Лешей навалена целая груда старых оправ. Чтобы найти подходящую, этот фанатик скупил очки, наверное, у всех стариков в Ленинграде.
Он не просто заставлял актеров носить настоящую одежду военных времен. Даже белье, которого никому не видно, на них должно было быть 40-х годов. А съемки проходили в старом поезде — вагоны холодные, стекла выбиты. Жили там же, не было даже душа. Бывало, Юра на чем свет стоит ругал Германа: мол, это же невозможно — так мучить людей! Но тот только вздыхал: «Да, я знаю, вы меня все тут уже ненавидите. Но мне нужно погрузить вас в атмосферу…»
Больше всего Юру угнетало, что из-за этой пресловутой достоверности он не может взять на съемки меня. Он ведь терпеть не мог куда-то без меня уезжать. Не говоря уж о том, чтобы без меня оставаться дома. Поэтому он не отпустил меня в 1961 году сниматься в «Гусарской балладе», хотя я уже прошла пробы на Шурочку Азарову. Я обожала верховую езду, а в фильме предполагалось много конных сцен.
Мне все это было очень интересно, но Юра твердо сказал: «Сниматься не будешь!» А в нашей паре главное слово всегда было у него…
НЕВЕСТА НЕ ДОЖДАЛАСЬ НИКУЛИНА С ВОЙНЫ
До нашей судьбоносной встречи в 1949 году у Юры была тяжелая, насыщенная событиями жизнь. Он прошел не одну войну, а две, поскольку был призван в армию незадолго до начала финской, да так и не успел демобилизоваться, потому что началась Великая Отечественная. Еще в школе Юре нравилась одна девочка — Рита. Узнав, что он на фронте, она сама, первая, написала ему. Завязался настоящий роман в письмах. Юра считал Риту своей невестой. Все годы войны его мечтой было вернуться в Москву, жениться на Рите и поступить в театральный институт.
Недаром Юра со временем стал сниматься в кино — драматический талант в нем проснулся раньше клоунского. А вот война его натуре была глубоко чужда. Юра и рассказывать-то об этом времени потом не любил. И хотя служил зенитчиком, а значит, не ходил в атаку, не сражался врукопашную, эти воспоминания Юру все равно тяготили. После войны он наконец вернулся в Москву. С чемоданом, на крышке которого изнутри была приклеена фотография Риты. Они наконец увиделись. Пару раз сходили в кино. Перед тем как сделать предложение Юра договорился со своим родственником, который согласился уступить ему комнату. Да вот только стоило Юре заговорить о свадьбе, девушка смутилась. Оказалось, она воспринимала его лишь как друга. Ей просто было приятно переписываться с героем-фронтовиком. А жених у нее был совсем другой, за которого Рита вскоре и вышла замуж.
Конечно, для Юры это стало ударом. Но не такой он был человек, чтобы в чем-то обвинить Риту. Он сохранил с ней хорошие отношения и даже годы спустя интересовался ее судьбой.
Вторым испытанием, с которым Юра столкнулся в Москве, был полный провал в театральные институты. Никулина никуда не приняли. Наверное, потому, что на прослушиваниях Юра читал пушкинского «Гусара» — вещь, совершенно не соответствующую его амплуа. Меня всегда поражало, что этот выбор сделал за Юру его отец — Владимир Андреевич. А ведь Никулин-старший был способным театральным актером и режиссером, неужели он не понимал, что подходит его сыну, а что нет? Как-то раз я спросила об этом Юру, он ответил неохотно: «Да не знаю я! Сам не знаю». Впрочем, Владимир Андреевич вообще был человеком сложным.
Например, он никогда не приходил на Юрины представления, хотя сам цирку был не чужд, писал репризы для разных клоунов. Мне казалось, он завидует сыну…
Но в итоге все обернулось к лучшему. Вместо театрального института Юра поступил в цирковое училище. А еще через три года встретил меня. В 1949 году я была студенткой академии имени Тимирязева. Если честно, выбрала этот институт потому, что там была конная секция, а я просто обожала лошадей. Неудивительно, что когда знаменитый клоун Карандаш попросил нашу секцию подготовить ему лошадь для цирковых номеров, это доверили мне и моей подруге. В то время начинающие артисты Юрий Никулин и Михаил Шуйдин работали у Михаила Николаевича Румянцева (настоящее имя Карандаша) ассистентами.
В том номере была задействована лошадь, они играли роль «подсадки», то есть изображали простых зрителей, а когда Карандаш приглашал желающих прокатиться верхом, выходили на арену. Однажды Юра пригласил меня в цирк и на этом представлении лошадь его лягнула. Да так, что его, окровавленного, унесли за кулисы. Я просто не могла не приехать к Юре в больницу. На него было страшно смотреть: огромные черные гематомы на ногах, ключица сломана… Я стала навещать его каждый день, мы подолгу беседовали. И в какой-то момент оба почувствовали, что расставаться нам не хочется…
Не сразу меня поняли в семье. Помню, как я в первый раз упомянула о Юре в разговоре со своими мамой и тетей: «Знаете, я познакомилась с одним человеком. Он артист». — «В каком театре он играет?» — «Он выступает не в театре, а в цирке.
Он клоун». Воцарилось молчание. Родные смотрели на меня с жалостью. «В детстве я бывала в цирке, — осторожно начала тетя. — Помню, клоуну давали затрещины, и с криком «Ой-ой!» он валился лицом в опилки. К тому же он был пьян». Она судила по воспоминаниям 1911 года…
Через месяц я все-таки уговорила свою семью познакомиться с Юрой. Он пришел к нам домой — и все сразу уладилось. Он же образованный, интеллигентный человек. Ну а потом Юре пришла пора уезжать с цирком на гастроли. И перед отъездом он сделал мне предложение. Мы поженились, как только он вернулся. Свадьбы не справляли — была скромная регистрация в загсе. И вот Юра поселился у нас. С собой он принес пальто, шляпу, подушку — больше из вещей у него ничего и не было. В коммуналке жили несколько семей.
На одной половине — мы с Юрой и моя мама, семья тети с дядей и семья двоюродной сестры, а на второй — соседи. Над нашим звонком у входной двери мы повесили табличку: «Колхоз «Гигант». Звонить два раза». Все друг друга очень любили. Помню, как мы с Юрой дурачились, носились по всем нашим семейным пяти комнатам, устраивая бои подушками или брызгаясь водой. А за нами с визгом — мои двоюродные племянники. Я-то тогда сама была девчонкой, а вот Юре было уже под тридцать, он ведь меня на восемь лет старше. Но, кажется, со мной он добирал юности, слишком рано прерванной войной.
Став женой циркового артиста, и я сама приобщилась к работе на манеже. Цирку была подчинена вся наша жизнь без исключения. Даже телевизор у нас дома назывался «реприза». Потому что как-то раз, отталкивая друг друга от кнопки переключения каналов (я хотела смотреть «Семнадцать мгновений весны», а муж — хоккей), мы задумали сделать из этого бытового эпизода цирковую репризу.
Я часто участвовала в Юриных номерах. Просто с головой ушла во все это! И даже поначалу стала перенимать кое-какие богемные замашки. Помню, однажды после успешного представления, в эйфории, я позволила одному красивому юноше — смотрителю манежа — себя поцеловать. Юра нас застукал в гримерке. Я получила по полной программе. И хотя больше ничего подобного не повторялось, с тех пор Юра старался вообще не выпускать меня из виду. Я ездила с ним на гастроли почти все пятьдесят лет нашего супружества. За исключением разве что первых лет жизни сына Максима. Несколько лет я сидела с ребенком дома. Помню, как мы с Юрой прилетели после полугодовых гастролей в США и Канаде.
И трехлетний Максюшка поздоровался с ним: «Здравствуйте, дядя!» Юра ужасно расстроился: «Доездился! Родной сын меня забыл!»
В семидесятые годы мы стали часто выезжать с цирком за границу. Обычно из таких поездок всем хотелось привезти побольше покупок. Наши девушки-гимнастки, бывало, падали в голодные обмороки, потому что не тратили суточных на еду. Но если другие артистки во время заграничных поездок худели, то я, наоборот, полнела. Мы с Юрой экономить не умели. Хотелось и в кафе сходить, и в кино. Нам все было интересно! Помню, сидим мы с Юрой в своем гостиничном номере в Мельбурне. Окна на площадь выходят, а там — полно проституток. Короткие платья с глубокими вырезами, вульгарный макияж… И мы с Юрой страшно заинтересовались, как они снимают клиентов.
Заманивают, подзывают, потом исчезают. Мы даже засекали время, через которое они возвращаются на прежнее место, — минут 20—25. И так мы засмотрелись, что забыли о кипятильнике, включенном в соседней комнате. Оказалось, мы прожгли ковер и немножко — пол. Как же мы перепугались, что у нас не хватит денег расплатиться с гостиницей! Но все обошлось — номер был застрахован.
МОРГУНОВА НЕ ЛЮБИЛ, С ВИЦИНЫМ НЕ НАШЕЛ ОБЩИЙ ЯЗЫК
До начала шестидесятых годов Юра был просто популярным артистом цирка. Его многие знали, но муж вполне мог себе позволить прогуляться в парке, зайти в магазин, посидеть в ресторане. Все это закончилось, как только на экраны вышла первая комедия Гайдая с участием троицы: Вицин, Моргунов, Никулин.
Для Юры превратилось в огромную проблему посещение парикмахерской, врача, да и просто выход на улицу. Теперь, если он вызывал такси, приезжало сразу четыре машины — всем хотелось живьем увидеть Балбеса. Ну и, конечно, от писем зрителей просто деваться стало некуда. Их мешками несли и в цирк, и домой. Иногда на конверте стоял адрес: «Москва. Кремль. Никулину». Юра считал недопустимым выбрасывать письма, не читая. А прочитав, сортировал на две кучки: «ответить» и «можно не отвечать». В первой кучке, как правило, оседали письма, в которых люди просили о помощи. И Юра старался помочь. Кому-то что-то советовал, кому-то посылал деньги. Наш сын удивлялся: «Папа, ты не понимаешь, что тебя просто раскручивают? Ты ведь таким образом только портишь людей!» Но Юра положил руку ему на плечо и сказал: «Максюшка!
А вдруг то, что они пишут, — правда?» Сын задумался — и больше тему не поднимал.
Юра бесконечно хлопотал за знакомых и малознакомых людей. Одного нужно поместить в больницу, для другого выбить квартиру, третьему помочь устроить ребенка в санаторий… В день он делал десятки таких звонков. Особое отношение у мужа было к однополчанам. Помню, был такой Николай Гусев — во время войны служил с Юрой в одном взводе. И вот муж узнал, что он бедствует в своем Смоленске. И специально напросился туда на гастроли. Встречался там с городским начальством, выбил Гусеву квартиру. И пригласил Николая в гости в Москву. Тот приехал, поселился у нас. Помню, это был совсем неграмотный человек, он ужасно коряво говорил. Прощаясь, Николай выразился так: «Извините меня за ваше гостеприимство».
Но все это совершенно не мешало Юре относиться к нему с какой-то щемящей нежностью.
Кстати, выбивая квартиры для разных людей, Юра преспокойно продолжал жить со мной и Максимом все в той же коммуналке. Мы провели там 20 лет, и когда Юре все-таки дали отдельную квартиру на Большой Бронной и мы туда переехали, сразу же об этом пожалели. Без кучи родственников под боком жизнь стала казаться нам тоскливой.
Единственная настоящая польза для нас самих от Юриной популярности состояла в том, что во времена повального дефицита мы не знали проблем с продуктами. Юре достаточно было просто войти в кабинет директора продуктового магазина и перечислить, что ему нужно. Дальше все совершалось само собой.
Через несколько минут туда вносили сумки. Юра доставал кошелек и отсчитывал деньги. Их уносили, а еще через несколько минут приносили чек.
Юра снабжал семью продуктами, и этим совершенно исчерпывались его семейные обязанности. Остальное лежало на мне. Для меня было бы немыслимым, чтобы Юра, предположим, сам стирал свои носки. Или чтобы у нас в доме появилась домработница. Я успевала все: и постирать, и обед приготовить, и пробки поменять. Даже испортившуюся технику и то сама чинила. Для меня была не проблема, допустим, заменить спираль в электроплитке. Юра же дома отдыхал — читал фантастику, детективы или раскладывал пасьянс. Помню, как-то раз Андрей Макаревич* пригласил Юру на свою кулинарную программу «Смак». Муж говорит: «Андрюш, я умею варить яйцо «в мешочек» и сосиски.
И больше ничего».
Еще он органически не выносил ничем не занятые горизонтальные поверхности. Если я раскладывала гладильную доску, то через минуту на ней появлялись шапка, шарф, перчатки, носовой платок. Раздражаться не имело смысла. А как я по молодости намучилась с упаковкой вещей, когда Юра и Миша Шуйдин еще гастролировали вместе! Раз и навсегда было решено, что эта работа делится на троих. Мое дело — собрать костюмы и ноты, Мишино — упаковывать все в ящики, а Юра должен организовать отправку и проследить, чтобы ничего не потерялось. Но обычно, как только мы отрабатывали представление, мои мужики смывались, и мне приходилось их выискивать по грим-уборным. Миша обнаруживался отмечающим окончание гастролей.
А Юра — что-то кому-то рассказывающим.
Общение было его страстью! Юра умел увлекательно говорить, выразительно петь, обаятельно шутить. Как-то раз, помню, возвращается он домой из гостей. Спрашиваю: «Ну как? Весело было?» А он: «Весело. Хотя если бы не я, то я бы умер со скуки». Особенно Юру обожали мужчины. Просто в рот ему смотрели. А мы, женщины, в это время потихоньку сидели за дальним концом стола. Впрочем, я под разными предлогами старалась не ходить с мужем в гости. Во-первых, я, в отличие от Юры, интроверт. А во-вторых, я знала: он будет рассказывать анекдоты. И если кто-то услышит эти анекдоты в первый раз, то я — в тридцатый!
Анекдоты Юра любил с детства. И массу времени тратил на то, чтобы их собирать и сортировать. Все вновь найденное он записывал в толстую тетрадь, разделенную на две части: «Прилич.»
и «Неприлич.». Обожал анекдоты и став взрослым. Первым человеком, который слушал новый Юрин анекдот, была я. Вторым — наш сосед по дому, Ростислав Плятт. Они подружились еще на фильме Гайдая «Деловые люди», а уж когда стали жить в одном доме — и вовсе сблизились. В том числе и на почве анекдотов. Бывало, у нас дома звонит телефон. Трубку берет Максим. Слышит голос Ростислава Яновича: «Приходит одна...» — а дальше нецензурное. Ребенок спокойно прерывает: «Ростислав Янович, это Максим». — «А, извини, старик. Позови, пожалуйста, папу». А когда Юре дали народного артиста РСФСР одновременно с Алексеем Баталовым, они созвонились, чтобы поздравить друг друга, и больше часа травили анекдоты. По межгороду! (Баталов был в тот момент в Ленинграде.) Напрасно я пыталась оттащить мужа от телефона: «Что вы делаете?
Вас же слушают! Могут быть неприятности».
С кем Юра только не дружил! После «Чучела» его очень полюбил Ролан Быков. Однажды произошла странная история. Ролан позвал нас к себе ночью. Сказал, что это срочно и очень важно. Мы приехали и застали у Быкова целую компанию друзей и роскошно накрытый стол — дорогие закуски, водка. Подняв рюмку, Быков объявил, что у него нашли опухоль и, возможно, мы все видимся в последний раз. Все были ошарашены, сочувствовали, переживали… А через день встречаем Ролана — а он держится так, будто ничего не было. Он прожил после этого 15 лет и ни о какой опухоли не заикался. Что это было — отражение странного чувства юмора Быкова или врачебная ошибка? Кстати, последнее интервью в своей жизни Ролан дал о Юре.
Рассказывал о нем очень тепло.
Дружил Юра и с актерами «Современника». Как-то нас пригласили на громкую премьеру — спектакль «Двое на качелях» с Мишей Козаковым и Таней Лавровой. Событие отмечали в ресторане «Прага». За столом Юра заговорил об одной сцене спектакля, где героиня дает герою пощечину. Сказал: «Вы могли бы использовать клоунский прием «апач». Это когда клоун посылает руку в лицо партнеру, а в этот момент тот громко хлопает в ладоши. Получается эффект звонкой оплеухи». Мише Козакову идея очень понравилась, и он несколько раз отрепетировал с Юрой «пощечину». И когда мы уже спускались по лестнице вниз, говорит Юре: «Лови апач!» — и замахивается. И тут на Козакова налетает незнакомый военный и со словами «Не сметь трогать нашего Никулина!»
бьет с такой силой, что Миша летит со ступенек. Все страшно испугались. И за Мишу, и за то, что может случиться дальше. Ведь с учетом вспыльчивости Козакова дело могло кончиться большой дракой. К счастью, все обошлось. Нам только немного пришлось повисеть у Миши на локтях.
А вот с Вициным и Моргуновым отношения у Юры не сложились. Моргунов его раздражал тем, что слишком любил славу, подарки и часто пользовался всем этим от имени троицы. А с Вициным, которого Юра очень ценил как талантливого артиста, муж просто не смог найти точек соприкосновения. Хотя они и пытались общаться. Мы с Юрой даже один раз ходили к Вицину в гости. Но разговор не клеился, всем было скучно. А ведь знаменитой гайдаевской троице много времени приходилось проводить вместе. Не только съемки, еще и поездки, творческие встречи…
Когда это стало сходить на нет, все трое испытали огромное облегчение. Ну а враг у Юры за всю жизнь, пожалуй, был вообще только один — клоун Олег Попов. Вот уж кто Никулина ненавидел! Никогда не упускал возможности сказать о Юре гадость. Видимо, считал его более успешным конкурентом.
ПРИГРОЗИЛ ВЫПУСТИТЬ НА ПРАВИТЕЛЬСТВО ТИГРОВ
В реконструкцию цирка на Цветном бульваре вложено как минимум четыре года Юриной жизни. Сначала он ходил по начальству, выбивал деньги. Дошел до председателя Совета Министров Рыжкова. И тот сказал: «Ну не построим мы еще один колбасный завод. Зато детишкам сколько радости». И подписал бумаги. Дальше пошли мытарства с архитектором. Стандартный проект, по каким у нас тогда строились цирки, Юру не устраивал — хотелось сохранить старый фасад, столбы с лошадками, круговой проход вокруг зала.
На компромиссы Юра не шел. Помню, как он намучился с планированием конюшен, слоновника, бассейна для морских животных, душа для собак и душа для лошадей, кухни для животных. Все это нужно было разместить как-то. В конце концов началось строительство. И Юра вникал в каждую мелочь.
Я потом слышала от разных людей мнение, что Никулин якобы был очень мягким человеком, не умевшим говорить «нет». Ерунда! Люди просто путают его экранный образ с настоящим. Но я-то его хорошо знала и говорила: «Юра, ты как резиновый мячик. Надавишь пальцем — ямочка. А палец убрал — и все, ты опять круглый». И с подчиненными, если было надо, Юра умел быть строгим.
Хотя чаще действовал не выволочками, а юмором. Однажды один артист жаловался ему: ничего не готово к спектаклю, костюмы не сшиты, свет ужасный, все плохо… Юра слушал-слушал да и говорит: «Пока ты тут бегаешь, президент издал новый указ». — «Какой указ?» — «За хреновые спектакли — не расстреливать. Так что успокойся». Еще помню, как в девяностые годы Юра решил вопрос с недостающим кормом для тигров. Животные сидели голодные, порции им сокращали, ведь мяса в цирке почти не осталось, а купить негде, магазины пустые. И тогда Юра на встрече интеллигенции с Горбачевым сказал ему: «Михаил Сергеевич, ставлю вас в известность, что мяса для тигров осталось ровно на два дня. После этого я погружу животных в машины, подвезу к зданию правительства и открою клетки. Пусть тигры добывают себе мясо сами, как умеют». Горбачев рассмеялся.
И в тот же день в цирк привезли двухнедельный запас корма для хищников.
Когда убили замдиректора цирка Седова, Юра на какое-то время взвалил на себя его обязанности. И тут Максим сам предложил доверить ему эту работу. Юру спросили: «А вы не боитесь за сына? Ведь именно это место стоило Седову жизни!» На что муж ответил: «А что, будет лучше, если я подвергну опасности сына какого-то другого человека?»
Сейчас Максиму уже 57 лет. После смерти Юры он руководит цирком на Цветном бульваре. Безусловно, он много унаследовал от отца: коммуникабельность, чувство юмора, легкое перо. Даже некоторые позы! Ну и, конечно, огромную любовь к цирку. Кстати, дети Максима, мои внуки Юра и Максюша, тоже работают в цирке, в административной сфере.
У одного уже родился сын, мой правнук, Стасик. Есть еще внучка Маша и ее новорожденная дочь Виктория, но они живут в Германии. Ну а мы здесь сохраняем дело, которому Юра отдал всю свою жизнь.
Я до конца осознала, как моего Юру любят люди, когда он впал в кому. Под окнами больницы без конца стояли толпы, а в газетах печатали сводки о состоянии здоровья Никулина. Я и сейчас, спустя пятнадцать лет после его смерти, чувствую, что к Юре относятся с прежней любовью. Что же касается меня… Я ему о своих чувствах никогда не говорила. Как и он мне. Мы вообще в последнее время мало разговаривали, во всяком случае, на темы, не касающиеся цирка. А о чем говорить после стольких лет вместе? Я только любила, проходя из кухни в спальню мимо Юры, сидящего за каким-нибудь очередным пасьянсом, поцеловать его в лысину.
А он при этом даже не поднимал головы. Он просто улыбался. И этого нам было достаточно, чтобы без слов сказать: мы счастливы вместе и по-прежнему горячо любим друг друга…
