«Приглашают меня в Дом кино на премьеру, начинается фильм, и я слышу, что меня озвучили, я говорю голосом взрослой женщины. Тогда я при всех устроила Евтушенко скандал! Заявила: «Вы украли у меня голос и даже не потрудились позвонить, предупредить. Я вам руки никогда в жизни не подам — вы вор! Слышите?! Вор!» — рассказывает народная артистка России Юлия Рутберг.
— Юлия, какая из ваших ролей — самая запоминающаяся для вас? Может, Фаины Раневской в сериале «Орлова и Александров»? Говорят, на съемках с вами произошла мистическая история...
— Когда поступило предложение сыграть Фаину Георгиевну, я принесла режиссеру огромную кипу книг об актрисе, прочитанных мною. По ним и готовилась, ну и конечно, по фильмам с участием Раневской. Но как же непросто мне пришлось в первый съемочный день! Когда прозвучала команда «Камера, мотор!» и я начала произносить свой текст, обнаружила, что голос у меня странный — будто горло кто-то сжимает. Режиссер смотрит на меня с недоумением: «Что происходит?» Отвечаю: «Не знаю, дайте мне минут десять». Он в ужасе, но перерыв объявляет. Снимали на натуре, на тихой старой улочке. Я выхожу из кадра — и у меня градом начинают катиться слезы, физически ощущаю, будто меня гранитными плитами придавили. Согнулась, ссутулилась, плечи не могу расправить. И понимаю, кто все это делает. Тогда я посмотрела на купола церкви, стоящей на улочке, и сказала: «Фаина Георгиевна, давайте с вами договоримся. Я согласилась на роль только из огромного уважения к вам. Не хочу никаких реинкарнаций, не хочу оторвать кусок вашей славы. А, наоборот, хочу этой ролью вас защитить, отделить от образа коверного клоуна, который к вам накрепко прирос благодаря бесчисленным анекдотам. И если вы хотите, чтобы я это сделала, оставьте меня в покое. А если не хотите, то удавите сразу, но не смейте вот так мешать! — И добавила: — Фаина Георгиевна, да идите вы …!» Развернулась и пошла на площадку: будь что будет. Хотите верьте, хотите нет, но пока меня перегримировывали, я почувствовала, как выпрямляется спина, я наполняюсь уверенностью… В кадр вошла другим человеком и ощутила такой кураж, такой драйв!
Когда-то один шаман на Алтае сказал мне: «Поаккуратнее с ролями — иначе с вами будет происходить то же, что с вашими героями. Вы очень глубоко впускаете их в себя и подвергаетесь реальному риску…» Вспомнила его слова после роли Раневской. Все знают, что Фаина Георгиевна до обидного мало сыграла значительных ролей в кино за свою длинную жизнь. Так вот, с премьеры сериала «Орлова и Александров» прошло уже шесть лет, и с тех пор я снималась крайне мало… Ближайший проект — «Бендер», он еще в работе. Когда бралась за роль Раневской, конечно, боялась, что после выхода картины киноведы и диванные критики меня закатают в асфальт — мол, покусилась на святое. Но все получилось наоборот. Мне даже передали, что гример Фаины Георгиевны, работавшая с ней в театре, говорит, что узнала Раневскую в моем исполнении. А когда мне вручали театральную премию «Фигаро», сказали, что это в том числе и за Раневскую. У меня есть разные награды, но премия «Фигаро» имени Андрея Миронова для меня самая дорогая. Этого артиста я с юношества обожаю, боготворю — для меня он эталон в профессии, как и Фаина Георгиевна Раневская.
— В образ Анны Ахматовой в сериале «Анна Герман» вы вживались так же тяжело?
— Ее я так не ощутила. Геометрию образа Ахматовой выстраивала, отталкиваясь исключительно от ее художественных изображений. Мне всю жизнь говорили, что у меня «лицо Модильяни», а «тело Альтмана». Вот и постаралась передать образ Анны Андреевны, ориентируясь на рисунки Амедео Модильяни и знаменитый портрет Ахматовой кисти Натана Альтмана. Попросила изготовить такой же парик, как на картине, и сшить такое же платье с белым воротничком. Это упростило задачу. Я не пыталась копировать ахматовскую манеру чтения стихов, а задалась целью донести смысл ее произведений. Исследователи творчества и ее биографы были мне за это благодарны. Потому что никаких игр в Ахматову не надо.
— А образ Коко Шанель для фильма «Осенние цветы» понравилось примерять?
— Очень! Эту мою роль я нежно люблю. Считаю, что Коко Шанель в моде — как Анна Ахматова в поэзии, как Лени Рифеншталь в режиссуре! Три великие женщины в традиционно мужских видах творчества. Коко Шанель оказала огромную услугу женщинам, придумав вечное маленькое черное платье с ниткой жемчуга. Считаю, что эта услуга оказана и лично мне, так что я благодарна ей персонально.
Моей партнершей в фильме была Вика Исакова, и я по сценарию обращалась к ней: «Ах да, вы не говорите по-французски, вы меня не понимаете…» Но написана реплика была на русском. И у меня в сознании от такой несостыковки языков возникло неразрешимое противоречие. Звоню режиссеру: «Эту сцену надо играть на французском». — «Юля, а вы его знаете?» — резонно интересуется режиссер. «Нет… Но выучу!» — отвечаю. И я позвонила в Париж своей близкой подруге, они с мужем сделали мне подробный подстрочник сцены в переводе на французский язык. Я позвонила Исаковой: «Викусик, будем играть на французском!» Она охотно согласилась. Подруга прилетела в Москву, позанималась со мной и Викой, и мы сыграли эту сцену достойно. В нашем деле нельзя искать легких путей. Ни сцена, ни экран халтуры не прощают.
— Как начался ваш путь в кино?
— Я была еще студенткой Щукинского училища, когда попала на съемочную площадку фильма Аллы Суриковой «Две стрелы. Детектив каменного века» — в фильме снимался мой первый муж Александр Кузнецов. И меня включили в групповку первобытных людей, исполняющих «танец рода». Отрепетировали сцену, начали снимать, и вдруг балетмейстер, указывая на меня, говорит: «Уберите, пожалуйста, эту девушку — она танцует не синхронно с другими, а двигается по-своему». Покинув площадку, я разрыдалась от обиды. Все-таки я начинающая актриса — а тут даже из групповки вылетела… Но ко мне подошла Алла Сурикова и сказала: «Детка, я тебя поздравляю». Я изумилась: «С чем, Алла Ильинична?» — «Ты по природе солистка, кордебалет тебе не идет — вот с этим открытием тебя и поздравляю. А я тебя сниму, не переживай — найдем какой-нибудь эпизод...» Мудрый режиссер оказалась права: жизнь подтвердила, что, когда я работаю солисткой, у меня все отлично получается. А когда я «одна из» — начинаю подводить людей. Природа моя — джазовая, я человек синкопы, я не делаю в такт. Может быть, когда-то и хотелось быть виолончелью, но я — женщина-контрабас, про это и мой музыкальный моноспектакль «Вся эта суета»… А балетмейстер из фильма «Две стрелы…» через много лет после съемок позвонил мне и предложил станцевать сольную партию в его балете. Бумеранги возвращаются... Но я не согласилась, и не из-за старой обиды. Просто понимаю: каждый должен заниматься своей профессией...
— Когда сбылось пророчество Суриковой и вас начали снимать более активно?
— В небольших ролях — уже сразу после Щукинского училища. Например, в 1991 году у Владимира Мотыля в «Расстанемся — пока хорошие», а до этого у Евгения Гинзбурга в «Руанской деве по прозвищу Пышка». В театральных вузах нас к кино не готовят, и азы профессии я постигала на съемочной площадке у вышеназванных режиссеров-мэтров и операторов Валерия Гинзбурга и Александра Княжинского. Одним из главных киноучителей стал Юра Мороз, у которого я снималась в «Каменской». После проб он сказал: «Прекрасно, моя дорогая… А теперь давай вместе посмотрим на экран». Оказалось, что на экране я гримасничаю так, как будто собираюсь в мультике сниматься. Мороз говорит: «Ты замечательная театральная артистка, но кино — другое. Давай мы попробуем сделать средний план. И спрячь по максимуму мимику. Достаточно одного движения глаз — переведи взгляд с пола на камеру…» Раз попробовали, два. Режиссер продолжает: «Хорошо, молодец. А теперь крупный план, еще вполовину сократим эмоции…»
Партнером моим в этом фильме стал Валерий Приемыхов — гениальный артист, сценарист, человек… Когда мы ехали на съемки в поезде Москва — Минск, за ночь переписали все наши сцены, точнее он переписал. Пришли на съемочную площадку, и Приемыхов показал наш вариант Морозу — предложил изрядно сократить диалоги, сыграть молча, на взглядах и движениях камеры. Режиссер закричал в мегафон: «Идите сюда, вся группа!.. Посмотрите, какие странные артисты приехали. Все просят добавить текста, а они повычеркивали!» Но поправки принял.
Мы с Валерием Михайловичем играли любовь. По телефону моя героиня сообщала его герою, что у них будет ребенок. А пока мы ехали в поезде, я рассказывала Приемыхову про своего сына Григория… И вот партнер наблюдает, как я играю сцену с телефоном, и вдруг говорит режиссеру: «А можно остановить дубль?!» Подзывает меня: «Когда в поезде ты рассказывала про сына, у тебя светились глаза, у тебя менялось выражение лица, ты была как радуга… А что ты сейчас делаешь в кадре?! Ты хочешь быть такой артисткой? Будь ей, но без меня». И ушел с площадки, сел в уголок, открыл томик Лермонтова — в перерывах он всегда читал. Юра Мороз смотрит на меня вопросительно. Я говорю: «Дайте, пожалуйста, мне пять минут». И после перерыва сыграла совершенно по-другому. Сыграла и расплакалась, ушла в гримерку. А Приемыхову показали этот дубль на плей-бэке, и он постучался ко мне. Сказал: «Можешь ведь, когда хочешь! Вечером приглашаю тебя на ужин. И запомни, дорогая, все зависит только от тебя. Тебя должно волновать то, что ты играешь»… Я вообще-то не люблю себя на экране, но, когда посмотрела «Каменскую», впервые испытала счастье от собственного существования в кадре. Две сцены мне очень понравились. Но это не моя заслуга, это все Валерий Приемыхов и Юрий Мороз. Они окунули меня в кинематографические воды, «покрестили», указали дорогу, научили существовать в кино.
— Ваш отец, Илья Рутберг, снимался во многих фильмах, в том числе детских: «Без страха и упрека», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Айболит-66», «Волшебный голос Джельсомино»... Ваше детство было особенным?
— Оно было окрашено как бы 25-м кадром бесконечного творчества, это да. Бабуля, Елена Кудельская (они с дедушкой Николаем Суворовым танцевали в молодежном ансамбле «Остров танца» при парке Горького), когда я вдруг захотела заниматься танцами, сама сшила мне пачку — я отказывалась репетировать в майке-«алкоголичке». Мама Ирина Суворова — музыкальный педагог, и я с детства занималась музыкой. Папа же развивал мое воображение, рассказывая на ночь сказки. Был у нас с ним такой ритуал… Сказки были не простые, а эксклюзивные — я их заказывала, задавала тему. Могла сказать: «Хочу сказку про карандаш и муравья» или «про луну и улитку»… И папа рассказывал и показывал, импровизируя на ходу! Меня водили по музеям, прививали любовь к живописи. Все это оказало свое влияние, и поныне я невероятная фантазерка. Образное мышление помогает не только в профессии, но и в любых соприкосновениях с миром.
У нас дома часто бывали папины друзья и коллеги: Геннадий Хазанов, Марк Розовский, Альберт Аксельрод, Миша Филиппов, Люся Петрушевская. Но больше всех внимания мне уделяли дядя Саша Филиппенко и дядя Сенечка Фарада. Я часто болела, мучили кошмарные ангины, и дядя Саша со мной полоскал горло. Под «Чаттанугу Чу-чу» и другие джазовые композиции (Филиппенко большой знаток джаза). Лишь в таком сопровождении я соглашалась на процедуры. А дядя Сенечка Фарада, как и папа, рассказывал сказки. Я боялась темноты, и Фарада подарил мне ночник с рыбками, который крутился, а рыбки плавали по потолку. Наблюдая за ними, я засыпала...
Через двадцать лет, когда я на телевидении делала программу о Геннадии Бортникове, он мне рассказал, что, когда пришел в Театр Моссовета, где служили Раневская, Плятт, Орлова, Марецкая, попал в аквариум с «благородными акулами». Я сразу вспомнила светильник с рыбами, подаренный дядей Сеней… Но ведь и я после Щукинского училища оказалась в Театре Вахтангова, на сцене которого еще царили «благородные акулы»: Михаил Ульянов, Владимир Этуш, Юрий Яковлев, Василий Лановой, Юлия Борисова, мой педагог по училищу Алла Казанская… И они были добры и снисходительны к нам, молодежи, всячески нас поддерживали.
Когда я, дебютантка, сыграла в театре в водевиле «Два часа в Париже», ко мне в гримерную зашел Юрий Васильевич Яковлев и сказал: «Мадемуазель, позвольте поцеловать вам ручку…» На сегодняшний день у меня достаточно разных наград, но поцелуй руки от Юрия Васильевича невозможно сравнить ни с чем.
Никогда не забуду, как Владимир Абрамович Этуш, когда была совершена попытка рейдерского захвата Дома актера, вышел один к мужикам в масках и с автоматами. Ветеран войны назвал свое воинское звание и сказал: «А ну, ребятки, лица-то покажите». И они присмирели, в их душах что-то зашевелилось, и они ушли на цыпочках от него — от одного безоружного, но бесстрашного старца. А он войну видел, понимаете…
— Вы упомянули телевидение, а что у вас была за программа?
— При Эдуарде Сагалаеве на «ТВ-6» шел цикл программ «Субботний вечер с…». Ведущими были ваша покорная слуга и братья Верники. А какая у меня была команда! Креативный редактор — Саша Васнецова, прямой потомок художника Васнецова, сценарист — Аркаша Высоцкий, сын Владимира Семеновича, режиссер — Илюша Малкин, сын телемэтра Анатолия Малкина… Представляете, какая генетика? Нам всем повезло, мы застали телевидение, когда там была настоящая вольница. Что-то сродни Царскосельскому лицею. С нас, молодых ребят, спрашивали строго, но мы могли предлагать любые идеи, и нас слушали, нам позволяли… Я сделала 12 программ о выдающихся людях, и это были не просто интервью, а своего рода документальные авторские фильмы. Например, когда мы делали программу о Тине Тернер, на ее концерте в Москве я брала у нее интервью на английском языке. А потом в студии меня выкрасили морилкой, и я в образе негритянки рассказывала об этой выдающейся певице. Когда снимали программу о группе Queen, я сыграла самого Фредди Меркьюри — появилась загримированная под него. Когда делали передачу о The Rolling Stones, летали в Лондон снимать места их «боевой славы». Но так вышло, что все, кто рассказывал о «роллингах», сравнивали их с «битлами», поэтому программа получилась и о The Beatles тоже. Помню, мы зашли в Сохо в один замечательный пивной бар и спросили бармена: «Как вы относитесь к The Rolling Stones? Мы делаем о них программу». А он вдруг как закричит: «Немедленно убирайтесь из моего паба, о «роллингах» и слышать не хочу. Эти сволочи начинали как перекати-поле, а теперь ездят на «Роллс-Ройсах» и сидят в правительстве… Во-о-он!» Мы робко уточнили: «Но может, вам нравятся The Beatles?» — «Ну-ка вернитесь, — услышали снисходительное, — я вам сейчас пиво налью и все про «битлов» расскажу».
Интересная история вышла с Роланом Быковым. Мой папа играл у него в фильме «Айболит-66» дирижера. А я родилась как раз в год съемок «Айболита…», и это мой любимый детский фильм. Но лично с Роланом Антоновичем я не была знакома и встречи с ним ждала с тревогой. Все знали: Быков человек очень строгий, жесткий, при нем нельзя сказать никакого «мяу» — все должно быть только так, как он — Режиссер — решил. И это право он, как гений, конечно, заслужил. Редакторы программы говорят: «Быков передал, что ты будешь вести программу в милицейском кителе, в красных колготках, в сапогах и в фуражке с кокардой». Я — в штыки: «Что-о-о?! Этого не будет!» Стала думать, как выкрутиться, чтобы не быть съеденной «Бармалеем», и созрел план…
Приезжает Быков в ужасном настроении, орет на всех, все ему не нравится. Я подхожу: «Здравствуйте, Ролан Антонович, я Юля Рутберг. Потрясена вашей идеей! Я, конечно, от папы много раз слышала, какой вы гениальный человек… Но то, что вы на этот раз придумали, — просто великолепно!» Быков смотрит на меня с подозрением, не понимая, о чем говорю. «Что ты имеешь в виду?» — спрашивает. «Вы же предложили, чтобы я начала программу в костюме и гриме мима-дирижера, которого сыграл мой отец в вашем фильме. Я продирижирую, скажу, что я — дитя «Айболита-66», и представляю вас. Как же вы все гениально сопрягли!» — пошла я на блеф. Быков изумляется: «Это я предложил?» — «Да. Мне редакторы передали вашу идею. Я все подготовлю, все сделаю!» И тут он вдруг согласился: «Ну да, ну да… Ты ведь на Илюху, на батю своего, очень похожа — вот мне и показалась эта идея удачной. А ты точно сможешь все это сделать?» — «Конечно, — говорю, — папа со мной порепетирует». В день съемки сделали мне грим грустного клоуна, как у папы, я переоделась… «Главное, начать, — думаю, — а дальше Ролан Антонович сам все углубит». Так и вышло. Быков включился в игру, загорелся… Уже кричит: «Быстро дайте ей тельняшку, драные штаны, ботинки, кепку! Намазать грязью лицо!» И я превратилась в пацана, который играл с ним в карты. Быков сам когда-то был таким драным пацаном из Марьиной Рощи, а так как он маленького роста, шпана его готовила в щипачи. В итоге мы с Роланом Антоновичем работали вместе трое суток. Одну ночь я даже оставалась у него на даче, мы смотрели «Айболита…», его детские фотографии — и он комментировал. Такая история!
— Не могу не спросить вас про Евгения Евтушенко. Он работал с вами как режиссер на картине «Похороны Сталина»…
— Это фантасмагорическая история… Я шла по коридору «Мосфильма», а навстречу мне — человек в бананово-лимонном пиджаке. Он хватает меня за руку и говорит: «Пошли!» — «Куда?» — «Пошли! Я Евтушенко!» Приволок меня в комнату, где проходили пробы, распорядился: «Фотографируйте ее!» И тут же утвердил в свою картину «Похороны Сталина». Причем мне тогда было 25 лет, артисту, игравшему моего сына, — лет 16, моему экранному мужу Рафаэлю Клейнеру — 50. А дедушку нашей семьи играл Валерий Гинзбург (тот самый оператор, с которым мы подружились на картине «Руанская дева по прозвищу Пышка»). Полный компот! Хотя меня и старили немножко для роли, я все равно не понимала, как такая семья может существовать. Но, главное, был доволен Евгений Александрович Евтушенко. И вот приглашают меня в Дом кино на премьеру, начинается фильм... И я слышу, что меня озвучили, я говорю голосом взрослой женщины. Тогда я при всех устроила Евтушенко скандал! Заявила: «Вы украли у меня голос и даже не потрудились позвонить, предупредить. Я вам руки никогда в жизни не подам — вы вор! Слышите?! Вор!» Максималисткой была, не ожидала такого вероломства. Потом мне позвонил шокированный Валерий Гинзбург и сказал: «Юля, ты сумасшедшая! Ну что ты учинила?!» Я ответила: «Валерий Аркадьевич, а если бы у вас украли камеру и за вас сняли фильм?..» Он согласился: «Да, я бы поступил точно так же». Меня всегда возмущали люди, как Евтушенко, которые могут себе позволить все что угодно. Хотя сегодня я уже этому не удивляюсь… С Евгением Александровичем мы не мирились, и нас никто не мирил, мы просто больше не встречались. Но это частность. А вообще, Евтушенко — большой поэт, спорная неординарная личность и знаковый человек своего поколения.
— Давайте теперь поговорим о театре. Вы играете в антрепризном спектакле «Ханума». Первый актерский состав был абсолютно звездным: Михаил Державин и Роксана Бабаян, Дмитрий Харатьян, Ольга Волкова, Людмила Чурсина… Как работалось в таком «цветнике»?
— Встреча с Михаилом Михайловичем Державиным — великое счастье моей жизни. Вот у меня есть «свой Ширвиндт» и «свой Державин». Они оба тоже «щукинцы», а у «щукинцев» особая связь, общая пуповина, надежное чувство локтя. На гастролях Державина узнавали везде: в автобусах, в поездах, на улице. Всегда в костюме, в отглаженной рубашке, при галстуке, в начищенных ботинках. Это Роксана Бабаян поддерживала элегантный вид мужа, следила за его комфортом и здоровьем. Но не душила заботой — не ограничивала в общении. На гастролях к месту сбора участников спектакля Михаил Михайлович всегда приходил за 10—15 минут до того, как собирались остальные. Представить, что он опоздает, невозможно. Человек невероятной глубины, тонкого юмора, высокого таланта. И никакой звездности, никакого понятия о райдере. А в каких только передрягах мы не бывали!
Как-то приезжаем в Самару. Нас вроде достойно встретили, разместили в гостинице, вечером в тысячном зале при полном аншлаге играем спектакль. Дальше мы должны ехать на Украину. Возвращаемся в гостиницу, где перед поездом надо поужинать. Спускаемся в буфет, нас никто не встречает — вежливые устроители испарились. В буфете выдают пластиковые тарелки, на которых лежит по две сосиски и зеленый горошек. И какая-то женщина, которую мы до этого ни разу не видели, хамским тоном говорит: «Быстрее ешьте! На поезд опоздаете!» Мы переглянулись и пошли голодными в автобус. Просим водителя, чтобы остановился у продуктового магазина. Вышли Дима Харатьян и Роксана Бабаян и вернулись с огромными сумками еды на всех. Приезжаем на вокзал. Та же «распорядительница» командует: «Для вас вагон прицепили, но к нему надо по шпалам пройти…» И вот народные и заслуженные артисты, уже ничему не удивляясь, шагают по шпалам к последнему вагону. Открывается дверь, и видим обмотанные бинтами ноги-тумбы, на которых стоит очень тучная проводница. А эта женщина в свою очередь видит нас с Михаилом Державиным во главе… и падает в проходе. Обойти ее мы не можем, а она причитает: «Ой, что же мне не сказали, как же меня не предупредили…» Когда удалось протиснуться в вагон, открылась картина: кругом грязь хуже, чем в общественном сортире, запах соответствующий, на полках старые матрасы без белья... И мы, не сговариваясь, начинаем дико хохотать. О райдере никто и не заикнулся. Единственное, что мы попросили у проводницы, — это газеты. В двух купе застелили ими столы, достали купленную Димой и Роксаной еду и напитки... И, непрерывно хохоча, за песнями и анекдотами просидели до двух часов ночи — все были счастливы!
— А как складывались отношения с Михаилом Козаковым, у которого вы были заняты в спектакле «Играем Стринберг-блюз»?
— Михаил Михайлович — трудная, эмоциональная, но потрясающая страница моей жизни. Сначала я сидела и безропотно слушала все, что он говорил — а говорить мог часами, — сам проигрывал все роли, а мы, актеры, репетировали мало. Он, как режиссер, был абсолютным террористом — требовал, чтобы повторяли заданный им рисунок. Но в процессе моя безропотность сошла на нет. Ругались мы с Козаковым всласть. Кончилось тем, что перед премьерой чуть не подрались. Михаил Михайлович снова своим голосом и мимикой стал показывать, как я должна играть… Возражения не принимались. И тогда я схватила его за руку и подвела к зеркалу: «Посмотрите на нас! Вы красавец мужчина, а я женщина совершенно другой наружности. Вам эти мимика и пластика идут, а мне совершенно не подходят! Так почему я должна копировать вас?!» (Конечно, разговор этот шел в других тонах — у нас даже до мата дошло.) Зато когда мы сдали спектакль и случился успех, наигранная суровость Михал Михалыча сменилась открытой нежностью. Он был истовый артист — сжигал себя на сцене. А как любил русскую культуру… Молился на Пушкина! Но не на коленях молился, а дружил с ним, он и с Лермонтовым дружил. Козаков становился соавтором, пропуская поэзию через себя. Такими же были и Валентин Гафт, и Петр Фоменко, и Василий Лановой — они не могли жить без поэзии. Я хорошо их понимаю — музыка и художественное слово всегда были моими отдушинами. Я много выступаю и гастролирую с оркестрами. Есть программы, посвященные творчеству Зинаиды Гиппиус, Сергея Есенина, планирую подготовить программу по Гумилеву. А для детей читаю «Дюймовочку». Рада, что ко мне обратились с просьбой принять участие в юбилее Сергея Рахманинова, буду делать программу. Планирую поехать в его дом-музей, пожить там, напитаться, вдохновиться…
— Вы упомянули Валентина Гафта. Вас ведь и с ним тоже связывала дружба?
— Валентин Гафт и Олечка Остроумова сыграли моих родителей в мини-сериале «Дни ангела», эти родственные отношения у нас так и остались на всю жизнь. Как-то Валентин Иосифович написал начало эпиграммы на меня: «Юлька, Юлька, барабулька — лучше всякого кита…» И сказал: «Потом закончу». Но я понимала: он не закончит, — Гафт уже болел... Помню, как вместе с Ольгой Михайловной мы его повезли в больницу. Там Гафту сделали МРТ, врачи собирались удалиться на совещание, а его попросили подождать результатов... Но совещание не состоялось, потому что Валентин Иосифович, чтобы развлечь окружающих, начал читать свои стихи. И все забыли о работе. Импровизированный бенефис Гафта продолжался часа полтора, стягивались все новые и новые зрители из числа медперсонала и пациентов… Уход Валентина Иосифовича для меня большая личная потеря. После папы для меня по жизни Гафт был, наверное, самым главным человеком.
— Расскажите о ваших сегодняшних работах в театре.
— Не так давно Глеб Анатольевич Панфилов предложил мне ввестись на роль Тэтчер в его спектакль «Аудиенция». Главную же роль в спектакле, королеву Елизавету II, играет мой кумир — Инна Чурикова. Так что это предложение стало подарком судьбы! Инна Михайловна — партнер, о котором можно лишь мечтать, — живой, нежный, очень светлый и с юмором. На последнем спектакле мы позволили себе импровизацию. Он шел в день 90-летия Михаила Горбачева. А, как известно, «железная леди» таяла, подпадая под обаяние Михаила Сергеевича, этому факту посвящен большой диалог королевы Елизаветы II и Тэтчер в нашем спектакле. И вот Инна Михайловна в образе королевы говорит: «Надо поздравить Горбачева с праздником». Я отвечаю словами роли: «С каким, ваше величество?» — «С Рождеством». — «Горбачев атеист». — «Ну не с праздником же революции его поздравлять!.. Поздравьте его с днем рождения». Я говорю: «Поздравлю, ваше величество, обязательно поздравлю. — И добавляю не по тексту: — Прямо сегодня». Инна Михайловна лукаво улыбается: «Да-да, сегодня!» Зал взорвался смехом и аплодисментами! С Инной Михайловной у нас особая душевная связь. Это счастье — выходить с ней на одну сцену. И на какую сцену! На сцену моего родного Театра Вахтангова.
Там же, на основной и новой сценах, я занята еще в трех знаковых спектаклях. Играю главные роли в трагедии Жана Ануя «Медея» и в «Крике лангусты» — многомерном спектакле о Саре Бернар. Ну а в спектакле Римаса Туминаса «Улыбнись нам, Господи» я партнерствую с фантастическими актерами: Сергеем Маковецким, Владимиром Симоновым, Виктором Сухоруковым, Алексеем Гуськовым. Исполняю роль козочки, но играю не просто животное, а «очеловеченную шагаловскую козу» — летающую. Роль построена на пластике и посвящена моему папе. Он всю жизнь отдал пантомиме. Не ожидала, что театральные критики и общественность так высоко оценят мою работу. Еще на одной сцене Театра Вахтангова, в так называемом Арт-кафе, идут три моих моноспектакля: музыкальный — «Вся эта суета», «Кабаре «Бродячая собака» и совсем новый «13 вопросов к Ахматовой». Я счастливый человек, раз играла и играю такие замечательные роли, с такими прекрасными партнерами. Ведь важно не сколько ты играешь, а что и с кем…
