«Большинство своих «экспромтов» она готовила заранее и очень тщательно. Например, такой: «Я после этого спектакля чувствую себя привокзальным фикусом, в который все плюют и гасят окурки». А в другой раз написала в программке: «С этой пьесой я носилась, как в полном троллейбусе с воздушным шариком, да еще и спрятанным под одежду», — рассказывает художник по свету Театра Моссовета Григорий Кирюшин.
В Театре Моссовета я начал работать в 1964 году, будучи студентом второго курса отделения электросветотехники театрально-художественного училища. В начале весны 1966 года актеры после репетиции провожали Фаину Георгиевну Раневскую к служебному выходу. В театре ее боготворили, но побаивались. Пока Фаина Георгиевна с кем-то общалась на проходной, на глаза молодым артистам попался я. Я тоже собирался домой после репетиции. И вдруг мне поручают проводить великую актрису. Я стал отказываться, с какой, мол, стати, зачем?! Но меня схватили, отобрали и спрятали мой портфель, чтобы не сбежал, и буквально подсунули Фаине Георгиевне.
Обычно после спектакля Раневскую отвозила домой театральная машина. А в этот день спектакля не было, и автомобиля, соответственно, тоже. Но в театре выдавали зарплату, и Фаину Георгиевну опасно было отпускать на улицу одну, без сопровождения. До дома она могла зарплату попросту не донести, например, отдать по дороге все деньги какому-нибудь несчастному калеке или даже потерять. Псевдоним Раневская она взяла не случайно: однажды юная Фаина Фельдман, только начинавшая заниматься артистической деятельностью, получила в банке денежный перевод от родителей. Едва она вышла на улицу, ветер вырвал купюры из ее рук. Фаина не бросилась за ними, она стояла и смотрела, как деньги, в которых она очень нуждалась, кружатся в воздухе. «Как красиво летят!» — сказала она вслед уносимым ветром купюрам. Коллега, сопровождавший ее, в изумлении развел руками: «Ну ты точно как Раневская из «Вишневого сада»...» Антон Павлович Чехов, земляк Фаины Георгиевны (она ведь тоже родом из Таганрога), был ее любимым писателем наравне с Пушкиным. Вот она и решила взять в качестве псевдонима фамилию непрактичной, беспомощной перед суровыми реалиями жизни чеховской героини.
Деньги у Раневской, естественно, всю жизнь не задерживались. Мало того, они буквально жгли ей руки. Рассказывали, что, получив гонорар за фильм, она могла обзвонить знакомых с вопросом: «А вам не нужно взаймы?» Зато потом сидела на бобах. И, ругая себя за расточительность, шла одалживаться.
Цветаева называла ее своим парикмахером
Но один случай она вспоминала без всякого сожаления… Фаина Георгиевна была знакома с Мариной Цветаевой с дореволюционных времен. Раневская вспоминала, что поэтесса даже называла ее своим парикмахером, потому что когда-то Фаина подстригала ее… Цветаева собирала пустые бутылочки от духов, и Раневская приносила ей такие. Марина отчищала с них этикетки и торжественно объявляла: «Теперь эта бутылочка ушла в вечность…» Фаине Георгиевне очень нравилось это выражение… Через много лет, когда Цветаева вернулась из эмиграции, они случайно встретились с Раневской. Фаина едва узнала старую знакомую — в поседевшей женщине с трудом угадывались черты жизнерадостной Марины. Но Раневская скрыла свое смущение и растерянность. Поняла: Цветаева очень нуждается. В сумочке у Фаины Георгиевны лежал только что полученный гонорар за фильм. Она запустила руку в свой ридикюль, чтобы незаметно разделить деньги пополам, но пачка оказалась запечатанной банковской лентой. Пришлось достать все деньги. Марина протянула руки и, взяв всю пачку, едва не расплакалась: «Я всегда знала, что вы очень добрая…» А Раневская в этот же день заложила в ломбарде кольцо, так как денег на собственное пропитание у нее не осталось. Спустя много лет, узнав, в какой нищете пребывала Цветаева последние годы жизни, Фаина Георгиевна была благодарна самой себе, что отдала Марине Ивановне все деньги, поддержав ее в трудную минуту. Подумать только: кумир миллионов, народная артистка СССР, получавшая в театре хорошую зарплату, всю жизнь прожила не просто скромно, но, я бы сказал, бедно.
А в ту нашу первую прогулку по Москве Фаина Георгиевна дружелюбно пихнула меня в бок: «Пусть все думают, что ты мой внук!» (Потом по глупости я рассказал об этом в театре, и меня несколько лет дразнили внучком.) Помню, она давала какие-то смешные и очень точные характеристики прохожим. А я страшно стеснялся, смущался и не мог сосредоточиться на беседе. К счастью, мне потом не раз выпадала честь сопровождать ее.
Как-то раз Раневская пригласила меня прогуляться в сад «Аквариум». Возвращались мимо Театра сатиры. Раневская говорит: «Подожди меня на улице, я зайду на минуточку». Открываю перед ней дверь служебного входа. Сотрудники театра радушно кидаются навстречу: «Ой, здравствуйте, Фаина Георгиевна!» И тут Раневская им выдает: «Вы думаете, я к вам в гости, что ли?! Да я к вам в туалет зашла». Последнюю фразу даю «в переводе» — все было названо своими именами.
По молодости лет я гладко брился. Но после отпуска отпустил бороду. Встречаю Раневскую в лифте театра. «Милый мой, ну на… (здесь она осеклась, так как при мне никогда нецензурных выражений не употребляла) ну зачем тебе эта борода?!» И через паузу: «А вообще, ничего… Неистовый Виссарион!» — и расхохоталась. Такое прозвище было у Белинского при жизни. «Неужели она и Белинского знала?! — в ужасе подумал я. — Нет, не может быть!» Хоть Фаина Георгиевна и родилась в XIX веке, Белинский все же умер задолго до ее рождения. Помню еще одну фразу, оброненную Раневской в театре, которая меня приводила в недоумение: «Когда меня лишали невинности, я так орала, так орала, что пришел городовой!» Понимая, что дело было до революции — раз приходил городовой, — я опять начинал вычислять, сколько же ей лет…
Я иногда слышу о том, что Раневская в театре капризничала. Такого не припомню. Но цену себе она знала! Администрации часто доставалось. Однажды молодые артисты стояли с директором в палисаднике возле служебного входа. Мимо шла Раневская, и директор как-то непочтительно ее окликнул. Она не смолчала, отчитала его перед «новобранцами». С тех пор директор стал избегать встреч с Фаиной Георгиевной. Не приезжал и в дни ее спектаклей, а на растерзание оставлял администратора Юрия Проданова. Из полуподвального окна служебного гардероба я наблюдал такую картину: к служебному входу подъезжает директорская машина, появляются ноги в блестящих туфлях, встают на асфальт… И тут из проходной слышится голос Фаины Георгиевны… Ноги директора запрыгивают обратно в машину. Машина резко отъезжает…
Гастроли Театра Моссовета в Ленинграде. После дневной репетиции был двухчасовой перерыв до сбора на вечерний спектакль. Я пошел гулять, а Фаину Георгиевну отвезли в гостиницу отдохнуть. Возвращаюсь в театр, и вдруг рядом останавливается «Волга». Из нее выскакивает Раневская, хватает под руку: «Проводи меня, не хочу ехать с этими…» В машине вижу директора театра, главного администратора и его заместителя... И вот идем мы с Фаиной Георгиевной под руку по тротуару, а по дороге чуть за нами на самой низкой скорости едет машина с администрацией: а вдруг народная артистка передумает идти пешком?..
Мучилась бессонницей, вспоминая свои «крамольные» разговоры
Когда-то на гастролях в Ленинграде с Раневской произошел забавный случай, это было задолго до моего прихода в театр. Актрису поселили в один из лучших люксов гостиницы «Европейская», с окнами на площадь Искусств. Конечно, Фаина Георгиевна, оказавшаяся в королевских условиях, стала приглашать к себе в гости ленинградских друзей, в том числе Анну Ахматову. Встречи эти носили самый непринужденный характер, а разговоры были острыми и приватными. Спустя несколько дней к Раневской вдруг постучался администратор гостиницы и, очень смущаясь, извиняющимся тоном попросил артистку переехать на другой этаж в точно такой же номер. Но Фаина Георгиевна «встала в позу»: «Мне и здесь хорошо. Номеров в гостинице много, а Раневская у вас одна». Тогда пришел директор «Европейской». Знаком пригласил актрису пройти в ванную, включил воду и шепотом сообщил ей, что завтра в отель заселяется лицо высокого духовного сана, а Фаина Георгиевна занимает единственный номер, в котором установлено прослушивающее оборудование. Раневская моментально собрала чемоданы. И до конца гастролей в другом номере мучилась бессонницей, вспоминая свои «крамольные» разговоры с друзьями, последствия которых могли быть самыми печальными.
Работа над спектаклем «Странная миссис Сэвидж» по пьесе Джона Патрика стала первой моей значительной самостоятельной работой в Театре Моссовета. Главреж театра Юрий Александрович Завадский пригласил режиссером спектакля Леонида Варпаховского. Леонид Викторович был человеком очень тяжелой судьбы — прошел сталинские лагеря. При этом сохранил аристократичность и интеллигентность. Он был очень мудрым, тонким, аккуратным человеком. За это в театре его прозвали «матовые сети».
В те времена место осветителя было обычно в кулисах, а в «Сэвидж...» из-за специфики постановки пульт располагался прямо под сценой в чем-то вроде клетки, наружу выглядывала лишь моя голова, которую от зрителя закрывала декорация из тюля. И Фаина Георгиевна всякий раз, проходя мимо, сочувственно говорила: «Мальчик мой, какая у тебя тяжелая работа — все время под бабскими юбками!» Моя жена Надежда Анпилова была гримером Раневской на этом спектакле (и до сих пор, как и я, работает в Театре Моссовета). Грим Фаины Георгиевны всегда начинался с подтягивания носа, чтобы визуально его уменьшить. Это занимало довольно много времени, потому что осуществлялось с помощью специальной ленты, клеившейся на нос в два этапа. Раневская считала свой нос очень большим, видела в нем источник бед. «Нос испортил мою личную жизнь! Это позор моего лица!» — считала актриса, поэтому была с носом «в контрах». В спектакле была такая мизансцена: Фаина Георгиевна в образе Сэвидж накручивала круги по ковру, лежащему на сцене. «Нельзя ли узнать, почему вы ходите только по краю ковра?» — спрашивал один из героев. «Видите ли, потому, что ковер протерт только посередине, а я считаю, что его нужно равномерно вытаптывать», — отвечала Сэвидж. И до начала спектакля Фаина Георгиевна пыталась меня подговорить втайне ото всех передвинуть ковер в глубь сцены. «Понимаешь, зрители все время пялятся на мой нос», — мотивировала она.
Именно Раневская убедила Орлову, что в кино ее ждет успех
Любимым партнером Раневской в этом спектакле был молодой артист Вадим Бероев. Обычно он выводил Фаину Георгиевну на поклоны и провожал до гримерки. За это его прозвали Фуфовоз (Фуфа — домашнее прозвище актрисы. — Прим. ред.). Вадим был, конечно, главным свидетелем розыгрышей Раневской и первым слушателем ее крылатых фраз. Большинство этих «экспромтов» она готовила заранее и очень тщательно. Она смеялась над ними сама и наслаждалась реакцией окружающих. Например, однажды сказала Бероеву: «Когда играю в этом спектакле, у меня ощущение, что я июльским жарким полднем хожу по дворам Одессы и делаю кошкам аборты». В другой раз: «Я после этого спектакля чувствую себя привокзальным фикусом, в который все плюют и гасят окурки». На самом деле это были лишь шутки, спектакль она очень любила. Пять лет мечтала сыграть эту роль, прежде чем пьесу приняли к постановке. Своей подруге Елизавете Моисеевне Абдуловой, супруге любимого партнера Осипа Наумовича Абдулова (его герой в фильме «Свадьба» запомнился фразой «В Греции все есть»), Раневская написала в программке спектакля: «С этой пьесой я носилась, как в полном троллейбусе с воздушным шариком, да еще и спрятанным под одежду». Но самой распространенной фразой после спектаклей была: «Ой, как я сегодня плохо играла!» Дальше события развивались по одному сценарию: все присутствующие уверяли Фаину Георгиевну, что сегодня она играла особенно гениально! И попробовал бы кто-то вдруг согласиться с ней: «Да, Фаина Георгиевна, сегодня действительно спектакль оказался слабее…» — живым бы не ушел.
Одна беда — в «Сэвидж...» то и дело вводили новых молодых артистов. А Фаина Георгиевна не любила вводы. Считала, этим нарушается сыгранный ансамбль и целостность постановки. А уж когда в 1972 году скоропостижно скончался Вадим Бероев, она решила и вовсе отказаться от роли. Однако театр был не готов прощаться с самым кассовым и популярным спектаклем репертуара. Роль миссис Сэвидж предложили Любови Орловой. Орлова и Раневская были подругами, поэтому Любовь Петровна сказала: «Если Фаина Георгиевна сама предложит мне ввестись на эту роль, я соглашусь». Раневская позвонила и подарила свою роль подруге к предстоящему юбилею. Любовь Петровна всю жизнь называла Фаину Георгиевну «мой добрый фей», а Раневская ласково звала ее Любочкой. Они знали друг друга еще до встречи Орловой с Александровым. В то время Любочка делала первые робкие шаги в кино и сомневалась в своих силах, да и театр не хотел отпускать артистку на съемки (Орлова тогда служила в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко). И именно Раневская, с которой они случайно познакомились на киностудии, убедила Любочку, что в кино ее ждет успех. Так все и произошло. В браке с Александровым Орлова получила статус первой кинозвезды Советского Союза. А в двух своих картинах Григорий Васильевич снял и Раневскую. В фильме «Весна» она сыграла бессмертную роль Маргариты Львовны. А в фильме «Встреча на Эльбе» — богатую американку. Кстати, для этого образа Фаина Георгиевна придумала специальный грим: накладные ослепительно-белые крупные зубы, что делало ее улыбку карикатурно голливудской… Орлову Раневская обожала, говорила про нее: «Сказать, что Любочка добрый человек, — все равно что назвать Льва Толстого писателем не без способностей». Но, конечно, и вышучивала ее: «Шкаф Орловой так забит нарядами, что моль в нем никак не может научиться летать».
Четыре актрисы сыграли главную роль в спектакле «Странная миссис Сэвидж». Через несколько лет Любовь Орлову после болезни в этой роли сменила Вера Марецкая, а потом ее сыграла Людмила Шапошникова. Но образ Сэвидж Раневской запомнился своим щемяще-грустным обаянием. Не могу забыть и другую потрясающую ее работу — в спектакле «Дядюшкин сон», который поставила Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф — дочь Павлы Леонтьевны Вульф, подруги и наставницы Раневской. Эту постановку отличали невероятный ритм, скорость, с которой развивалось действие. Зрители до самого конца сидели в напряжении, как на иголках, им буквально не давали опомниться — такие страсти кипели на сцене. Представьте, каково было играть актерам. Тем более Фаине Георгиевне, которая страдала астмой. А ведь она почти весь спектакль не уходила со сцены. Я был свидетелем, как на репетициях костюмеры зашивали на живую нитку ворот ее сценического платья. Во время прогона Раневская, задыхаясь, на несколько минут выскакивала за кулисы. Там ей сразу разрывали ворот, и актриса жадно глотала воздух… После чего воротник снова зашивали крупными стежками (возиться с многочисленными пуговками, на которые застегивались платья времен Достоевского, было некогда).
Этот шедевральный спектакль Раневская играла недолго, по-моему раз десять. Но не потому, что больше не смогла по состоянию здоровья. Просто накануне гастролей в Париж Фаину Георгиевну вызвал на разговор худрук театра Юрий Александрович Завадский: «Хотел с вами посоветоваться: как быть с Верой Петровной? У нее нет ролей в спектаклях, которые приглашены во Францию. Вы не будете возражать, если она подготовит вашу роль?» Раневской ничего не осталось, как сделать хорошую мину при плохой игре: «Не буду возражать. Пусть Марецкая играет Марью Александровну, а я обойдусь без Парижа. Я там бывала, и не раз…» «Дядюшкин сон» без Фаины Георгиевны стал другим. Тем, кто видел его с Раневской, повезло… А когда Марецкой дали звание Героя Социалистического Труда, Фаина Георгиевна сказала: «Ну, Вера Петровна, теперь я буду называть вас Гертрудой!»
Пришлось спасать от народной любви
Несмотря на небольшое количество ролей в кино и театре, популярность Фаины Георгиевны была колоссальная. Люди ее обожали. Однажды провожаю ее, и видим очередь к какому-то лотку. Раневская говорит: «Мои любимые сырки «Виола» продают, давай купим». Мы встали в очередь. Не прошло и минуты, как Фаина Георгиевна передумала: «Ну их! Что я, старая, буду в очереди стоять?! Пойдем отсюда». Только отошли — она опять сомневается: «Все-таки — сырки… Может, достанутся?» — «Ну давайте вернемся», — предлагаю. Возвращаемся. Тут люди в очереди начинают ее пропускать: «Фаина Георгиевна, пожалуйста, проходите!» Раневская, смущаясь и благодарно раскланиваясь, прошла к лотку, а мне шепнула: «То-то же, вашу мать!» Я сперва даже не понял, почему она ворчит на интеллигентных людей. А потом сообразил: когда мы подошли, люди растерялись и онемели от появления знаменитой артистки. Тогда Фаина Георгиевна вышла из очереди, дав им время прийти в себя, после чего вернулась, и ее сразу пропустили.
Пока мы шли к лотку, я вспомнил одну из слышанных историй: как на гастролях в Свердловске Раневская пошла гулять по городу с ассистентом режиссера и завела его в ювелирный магазин. А там вдруг с серьезным видом заявила: «Молодой человек, и что, вы даже не можете купить своей даме кольцо?!» — чем очень смутила бедолагу. Она любила такие розыгрыши. Я подумал: а что, если нечто подобное произойдет сейчас? Конечно, сырки — не драгоценные камни, но вдруг у меня нет с собой денег… Я лихорадочно шарил по карманам и, к великой радости, нащупал завалявшийся рубль. И вовремя. Фаина Георгиевна действительно обернулась ко мне и безо всяких розыгрышей растерянно сказала: «Как досадно! Мне не хватает денег на целую упаковку сырков…» Я с гордостью протянул приготовленный рубль. Она купила упаковку и еще один «сверху», протянула мне: «Мальчик, возьми». Я ответил, что не люблю сырки, — отказался в пользу Фаины Георгиевны. Через день мне передали от Раневской «несчастный» рубль — в этих вопросах она была щепетильна.
Еще помню гастроли театра в Одессе. Мы с женой гуляли по городу и зашли в большой магазин типа ГУМа. И вдруг видим толпу. Заглядываем через плечи людей, а в центре — Фаина Георгиевна. Оказалось, что это местные тетки обступили любимую артистку и пристают к ней с разговорами. Самая экзальтированная призывала всех идти «смотреть на старуху Раневскую»! Слышим еще и такую фразу: «Ви знаете, ви одно и то же, что и моя сестра!» По лицу Фаины Георгиевны понимаю, что она от народной любви не в восторге и пора ее спасать. В такие моменты Раневская терялась, чувствовала себя беспомощной перед толпой и не знала, как себя вести. Фаину Георгиевну сопровождала секретарь Завадского — молодая девушка Тамара Фахтудинова, одна она не справлялась с ситуацией. Но тут мы с женой схватили Раневскую под руки и быстро повели прочь, а секретарша задержала «поклонниц». Фаина Георгиевна была очень благодарна, долго охала, ахала, говорила, что мы ее спасли. Я тут же вспомнил, как актриса рассказывала про свой навязчивый страшный сон: «…За мной гонится толпа людей, которые кричат: «Муля, не нервируй меня!» А я трясусь от страха, что они меня догонят и порвут на маленьких Фуфочек. Хорошо, что я всякий раз просыпаюсь…»
Раневская жаловалась: «Всех огорчает моя «скупость»
После фильма «Подкидыш», прославившего Раневскую придуманной ею же фразой «Муля, не нервируй меня», прохода ей не было нигде, а особенно в Одессе, где остроумие и амплуа Раневской особенно ценились. Как однажды сказала кассирша, продававшая билеты на спектакли: «Когда Раневская идет по городу, вся Одесса делает ей апофеоз». Сама же актриса жаловалась: «В Москве можно выйти на улицу одетой как бог даст и никто не обратит внимания. В Одессе же мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение — это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамваях. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» — в бедность никто не верит».
Дело было, конечно, не в скупости, но и не в бедности. Просто Раневская ко всему материальному была равнодушна. На тех же гастролях в Одессе ее раздражал запах затхлости и строительной пыли, стоявший в Театре музыкальной комедии, где проходили спектакли. Это было старое здание, рядом с которым только-только снесли ветхое общежитие. Фаина Георгиевна причитала: «Я не могу играть в такой атмосфере!» Взяла большой флакон «Ша Ноар» — дорогущих по тем временам духов — и вылила все до последней капельки на сцену. С духами Раневская вообще обращалась очень странно. Ей часто их дарили, а она могла разные духи слить в один пузырек — не слишком различала их ароматы.
К какому-то юбилею Раневской театр и артисты скинулись на подарок — гарнитур из карельской березы: столик, кресло и два стула. Пожалуй, эти вещи и стали самыми ценными в ее доме. Какое-то время Раневская жила в высотке на Котельнической набережной. Но ей там было некомфортно, и в 1973 году актрисе выделили квартиру поближе к театру, в Южинском переулке. Когда монтировщики театра перевозили Раневскую, были поражены, как бедно жила народная артистка СССР. Рабочие погрузили в грузовик гарнитур из карельской березы, связки книг, коробку с фотографиями знаменитых друзей и учителей Раневской, старую тахту… «Я не люблю низко спать. Вы кирпичи захватили?» — спросила монтировщиков Фаина Георгиевна. Раневская до конца дней спала на маленькой, продавленной, с прорвавшимися наружу пружинами тахте, принадлежавшей ее педагогу и названой матери Павле Вульф.
Павла Леонтьевна была женщиной миниатюрной, а Фаина Георгиевна — корпулентной, но, несмотря на это несовпадение и связанные с этим неудобства, Раневская спала на этой тахте и отказывалась с ней расставаться — дороже вещи для нее не было. «А где остальные вещи? Где же ваш гардероб?» — спросили рабочие, не обнаружив мешков с одеждой. «Весь мой гардероб на мне», — был ответ великой актрисы.
В свои последние годы Раневская чувствовала себя ужасно одинокой, хотя друзей у нее было много и все старались помогать в решении бытовых вопросов. Но как поможешь, если дверь квартиры в Южинском переулке принципиально не запиралась и все, что Фаина Георгиевна не успевала раздарить, мог унести любой проходимец.
Присутствие в доме собаки по кличке Мальчик ничего не меняло. Мальчик нужен был не для охраны, он исполнял особую роль в жизни Раневской — в своем воображении она наделила его всеми человеческими качествами, и он скрашивал ей старость. Помню, был какой-то праздничный день — Москву нарядно украсили. Театральная машина привезла Фаину Георгиевну на работу, за компанию с ней поехали ее компаньонка и собака. Раневская вышла у служебного входа театра и попросила водителя: «Любезный, покатай, пожалуйста, Мальчика — покажи ему Москву!»
К животным и растениям она относилась с особым трепетом. Говорила, что любит деревья больше, чем цветы. Считала, что цветы в своей красоте лукавы, а деревья мудры и прекрасны даже зимой, без листьев. Однажды кто-то приволок в театр большой фикус. И все «футболили» его от гримерки к гримерке. Заметив это, Фаина Георгиевна спросила меня: «Деточка, чье это дерево?» А узнав, что фикус бесхозный и никто не хочет его брать, попросила: «Принеси-ка его к моей гримерке…» И увезла растение домой. После чего и появился афоризм про фикус, в который плюют и гасят окурки… Да, Раневская была очень ярким человеком, с тонкой, ранимой душой и особым мироощущением. Я всю жизнь работаю в Театре Моссовета, знал многих прекрасных артистов, имена которых стали символами нашего театра. Но самой яркой звездой в этом созвездии великих имен для меня по-прежнему остается Фаина Георгиевна Раневская.
