Николай Лебедев: «Ради Ирины Мирошниченко я решился на подлог»

«Мирошниченко собиралась снимать клип, и мне на студии Федора Бондарчука предложили взяться за проект. Я радостно позвонил Ирине Петровне: «Здравствуйте, я Николай Лебедев…» И вдруг на меня обрушивается ураган: «Может быть, вы и замечательный режиссер, но я вас не знаю. А я хочу, чтобы этот клип снимал Бондарчук!» — рассказывает режиссер картин «Звезда», «Легенда № 17», «Нюрнберг» Николай Лебедев.

— Николай, я бы назвал вас счастливым режиссером — даже только потому, что вы работали с первыми красавицами и легендами отечественного кино. О них и поговорим. Могу предположить, что одним из кумиров вашей юности была Светлана Андреевна Тома. Ведь вы, как и она, родом из Кишинева?

— Да, я там родился и вырос. Уехал из Кишинева уже взрослым человеком, когда в конце 80-х — начале 90-х в стране происходили политические и военные конфликты. К Светлане у меня особое отношение. Она удивительная личность: отзывчивая, трогательная, невероятно интеллигентная. Я помню, в каком я был восторге еще в детстве, когда увидел ее в образе… Снегурочки! Я был на утреннике, и вдруг вышла прекрасная девушка, в которой я опознал Светлану Тома — я уже тогда хорошо знал в лицо советских артистов. Не мог от нее взгляд отвести — настоящая кинозвезда!

Лично мы познакомились позже, когда лет в семнадцать я поступил на журфак. За кулисами концертной программы «Товарищ кино» я подошел к Светлане, чтобы взять небольшое интервью. Она пообещала, что мы пообщаемся после выступления. Я ее дождался. И каково же было мое изум­ление, когда Светлана Андреевна за кулисами вдруг стала метаться. Оказалось — она искала для меня стул! Я чуть в обморок не упал от такого внимания. Она меня обворожила каким-то трепетным подходом к общению. Интервью я написал, потом было еще одно. А в дальнейшем мы подружились так близко, что сейчас ее семья — это моя семья, и наоборот. Я уже не могу представить своей жизни без Светланы и ее дочери Иры Лачиной, с которой мы вели телепрограммы, когда она была школьницей.

— Я почему-то думал, что вы через Иру и познакомились со Светланой, а оказалось, наоборот.

— Знакомство с Ирой вышло забавным. Я пришел к Светлане брать очередное интервью. Хозяйка открыла дверь, она была очень вежлива, но возникло ощущение, что она меня первый раз видит… И только через несколько минут я понял, что передо мной Ирина! Они и сейчас похожи, но тогда сходство было потрясающим. В отличие от эмоциональной Светланы, Ира всегда была очень сдержанной, и я ее побаивался. Но позвал в молодежную передачу, которую я тогда вел на телевидении. Ира согласилась стать соведущей, но общалась так строго, что я стал ее бояться еще больше. И хотя она была школьницей, все время меня строила! Помню, нас пригласили на вечер творческой молодежи в клуб. Мы потусовались до полуночи. Говорю ей: «Провожу тебя домой». Она резко отказалась, но я-то волнуюсь! Кончилось тем, что до их дома я крался за Ирой по кустам, чтобы она не обнаружила моего присутствия. Так и проводил… Но сегодня, когда Ира повзрослела и сама является мамой взрослой дочери, она стала мягче, и у нас очень теплые отношения. Она родной для меня человек. Как и ее дочь Маша Будрина, которую я знаю с рождения. Маша выросла очень талантливой, выучилась на актрису и дебютировала у меня в «Экипаже».

— Ну а Светлану Тома вы первый раз пригласили сниматься в картину «Поклонник».

— Это была небольшая роль, но очень значимая. Мне было важно, чтобы зрители эту героиню запомнили, сострадали ей. Светлана серьезно готовилась к роли, волновалась, учила английский язык, который преподает ее героиня. Светлана владеет румынским, французским языками, а с английским у нее на тот момент были нелады. Но куда важнее было другое: передать состояние героини, которая, с одной стороны, строгая училка, а с другой — очень хрупкий и ранимый человек. И надо было умудриться это выразить в тех небольших эпизодах, в которых эта героиня присутствовала. И Светлана сыграла это очень точно.

— А потом вы уже работали вместе в вашей картине «Фонограмма страсти».

— А в этом фильме она должна была стать строгой мамой, которая без конца влезает в жизнь дочери, подслушивает, подсматривает. Свете эта роль давалась непросто, ведь она совсем другая. Но, как прекрасная актриса, она справилась и сыграла замечательно.

Хотя к Светлане я не могу относиться по-режиссерски, объективно. Мы знакомы уже почти сорок лет, и она для меня уже давно родной человек. Я просто наслаждаюсь нашим общением — вот и все. И Светлана относится ко мне как к человеку, как к личности, а не как к режиссеру-работодателю. Чем я очень дорожу.

— По совпадению, и в «Поклон­нике», и в «Фонограмме страсти» у вас снимались еще две ваши актрисы-талисмана, две Нины — Гребешкова и Усатова. Как журналист знаю, что и к той, и к другой ключик подобрать сложно.

— А я и не ищу ключиков, я их просто люблю и надеюсь, что это взаимно. С Ниной Павловной Гребешковой мы познакомились давно. Я тогда был начинающим кинематографистом и собирался снимать сериал, который не состоялся. Зато произошло знакомство с людьми, ставшими для меня очень важными в жизни, — с Ниной Гребешковой и Натальей Варлей.

Гребешкова из тех актрис, кто относится к любой роли как к важному высказыванию, а не просто как к появлению на экране. Мы много говорили о Гайдае. А я очень люблю творчество Леонида Иовича. Нина Павловна это чувствует, поэтому рассказывала многие факты, связанные с его личностью, с профессиональной работой, — бесценные для меня.

— Что-то из «мастер-классов» Гайдая пригодилось?

— К каждой картине он вместе с художником очень тщательно рисовал раскадровки, все продумывал заранее и прописывал. И я этот подход разделяю. Сейчас часто говорят о том, что можно снимать по вдохновению: мол, приходишь на площадку и творишь. Я не очень в это верю. Поэтому всегда тщательно раскадровываю свои картины, продумываю мизансцены, реквизит и так далее. А если ты четко обозначил основу, тогда и вдохновение возникает. Мне импонируют слова Спилберга: «У меня есть план А, и если мне на площадке придет в голову план Б, то я в любой момент смогу им воспользоваться. Но важно, что план А у меня есть!» Вот и Гайдай так же готовился к съемкам. Кстати, как и Хичкок.

Нина Павловна рассказывала: «Возвращается Гайдай со съемки и ходит, мается. «Леня, что случилось?» — «Ло­маю голову — не могу придумать, как завтрашнюю сцену решить». — «Давай вместе посмотрим». Открываю сценарий, читаю. «Ну смотри, все просто: входит героиня, герой видит ее, встает ей навстречу… Так и кадруем!» А Гайдай смотрит на меня как на наивное дитя: «Нинок, какая же ты счастливая — все знаешь, а я вот нет». Огромное достоинство Нины Павловны в том, что она настоящая — говорит то, что думает. Очень ценю это качество в людях. И Нина Гребешкова, и Нина Усатова никогда не лукавят.

— Нина Усатова снимается почти в каждой вашей картине.

— Да. У меня был шанс встретиться с ней и на первой моей полнометражной картине — на «Змеином источнике», но я, дебютант, побоялся к ней обратиться. А на «Поклоннике» уже решился. Хотя мне говорили: «Даже не рассчитывай на ее согласие — роль небольшая...» Но я отправил сценарий, и Нина назначила мне встречу. На 9 мая, в БДТ, где она играет. Дело было в Питере. Передо мной сидела яркая женщина, я думал только об одном: как мне ей по­нравиться, как уговорить сниматься?! А она мне стала рассказывать о ветеранах, как они ей дороги, о том, что шла сейчас по улице и каждого хотела расцеловать. Мне это было очень близко, в мои детские годы в окружении тоже было много ветеранов. На тот момент (шел 1998 год) они стремительно стали уходить, но в памяти по-прежнему оставались молодыми. И я улучил момент и вставил свои пять копеек: «А вы тоже войну застали, да?» Прекрасное круглое лицо Нины вытянулось, будто чарджуйская дыня. Я понял, что сморозил чудовищную глупость. Встреча быстро свернулась. На киностудии я объявил, что придется искать другую актрису, и режиссера, наверное, тоже: «Я пошел топиться...» Но мудрая Ниночка согласилась играть, и мы с ней с той поры дружим и общаемся постоянно. Она фантастически одаренный человек, с невероятным чувством юмора. Появляется на площадке, и сразу все расцветает.

— Замечательная гротескная роль у Нины Усатовой в вашей картине «Волкодав из рода Серых Псов»: она играет вождя лесного племени.

— В романе вождь был мужчиной. Но под Усатову мы переделали его в «вождицу». Нина себе придумала грим, зубы замазывала, делая гнилыми. В сценарии у ее персонажа было много текста, большие монологи. А я вдруг подумал: а что, если убрать ее реплики вообще, а приставить к атаманше толмача, который бы переводил ее лесной язык... Но сразу подумал и о другом: наверное, Усатова тогда откажется от роли без слов. Я позвонил: «Ниночка, а если мы уберем все ваши реплики?» Она говорит: «Гениально!» И с таким удовольствием играла, рычала, вытворяла что-то невероятное!

На «Легенде № 17» у меня для Усатовой вообще никакой роли не было. И вдруг появилась идея. Звоню ей: «Нина, у меня есть крошечная роль на одну реплику». Она говорит: «Ну и хорошо». — «Половина съемочного дня». — «Ну и прекрасно». — «Но еще одно есть обстоятельство, — говорю. — Это мужчина». Пауза. «А вот это уже проблематичнее…» Ради Усатовой я пошел на вопиющее искажение исторических событий: в реальности Харламова лечил мужчина, и мы даже брали у него интервью при подготовке фильма. Диагноз, который звучит в картине, — это он нам продиктовал слово в слово. Мне очень хотелось соответствовать правде жизни, но Усатова была дороже, поэтому мы все перевернули. У Ниночки всего лишь одна реплика, но она сделала такую роль, за которую получила «Золотого орла»! Единственное, что я придумал, — дать героине тюбик губной помады, чтобы она все время красила губы. И она, гениальная актриса, использовала это приспособление для того, чтобы рассказать судьбу героини. Вот видит она красивого мужика, тут же вытаскивает помаду… А когда картину в по­исках киноляпов историки спорта и критики начали разбирать по косточкам, мне Бог послал случайную встречу с Татьяной Тарасовой, которая вдруг сказала: «Слушайте, ну как врачиха-то похожа!» Я думаю: на кого? А Татьяна Анатольевна продолжает: «Это же та самая врачиха, которая лечила всех хоккеистов. Она один в один такая была!» Я не верил своим ушам...

А сцену с участием Усатовой для «Экипажа» снимали первого октяб­ря — в ее день рождения. А у нее накануне спектакль в дальнем провинциальном городе. Нина закончила играть в 11 ночи, переехала в другой город, где был аэропорт, в четыре утра села в самолет и к семи утра была у нас в Москве. Я, конечно, приехал с букетом цветов, а она сказала: «Сначала работа». В тот день еще и холод был жуткий, а она снималась в легком пальтишке. Даня Козловский замерзал, я замерзал, а Нине, казалось, все нипочем!

Усатова очень точно чувствует женский характер, степень юмора, которую можно себе позволить в той или иной роли, и степень достоверности. В общем, работа и дружба с Ниной Усатовой — это подарок судьбы.

— Очень запоминающийся и неожиданный образ в «Волкодаве...» и у Натальи Варлей. По сути, она сыграла богиню.

— Моя личная история взаимоотношений с Натальей Варлей тянет­ся с юных лет. Будучи школьником, я снимался в массовке картины «Переходный возраст», где главную роль исполняла как раз Наталья. Но там мы с ней, конечно, познакомиться не могли. Потом был сериал, который я должен был ставить, а Варлей с Гребешковой играть. Не состоялось… А в «Волкодаве...» мне хотелось максимально отойти от образа Нины из «Кавказской пленницы», с которой чаще всего актрису и ассоциируют. Сделали пробы, а Варлей такая красивая, даже юная, в кадре... Мне же было важно, чтобы в образе и в исполнительнице роли звучала мудрая материнская интонация. Скрепя сердце говорю: «Наталья Владимировна, не получается…» Через какое-то время она мне перезванивает: «А давайте попробуем еще раз». Варлей смыла весь грим, который придумали для ее героини, и играла, что называется, с чистым лицом. Пробы шли до тех пор, пока она не добилась интонации, которая понравилась бы мне. По-моему, шесть дублей ушло на вторую пробу. Ну а дальше мы замечательно работали. В то время я называл ее Натальей Владимировной, мы общались более официально. Но постепенно стали сближаться, даже выпили на брудершафт, чтобы перейти на «ты». Тут же обратно съехали к «вы». Потом еще раз на брудершафт, и еще. Я это подметил и сказал ей как-то: «Наташа, по-моему, мы переходим на «вы» для того, чтобы опять выпить и расцеловаться». В конце концов мы окончательно перешли на «ты».

— Натурные съемки были на картине? Или все — компьютерная графика?

— Были большие экспедиции. Мы прилетели в Словакию, снимать натуру в Татрах — это часть Карпатского хребта. И попали в сезон дождей. Выходим на натуру, расставляем технику, начинается ливень, мы сворачиваемся... Огромные деньги за простой буквально смывало ежедневно. В очередной раз говорю: «Наташа, наверное, мы сегодня опять не сможем вас снимать — видите, тучи какие». И вдруг она говорит: «А я сейчас тучи разведу». И ушла в сторону. Потом замечаю: вдалеке на фоне гор виднеется одинокая фигурка Натальи Варлей. Она стоит и смотрит в небо. И хотите верьте, хотите нет, а тучи разошлись, мы получили нужную погоду и замечательно сняли сцену.

— Наталья Владимировна — актриса очень узнаваемая. Были интересные истории, с этим связанные?

— Конечно. Например, такая смешная история. Мы с женой ехали из Нижнего Новгорода, сели в поезд в 12 ночи, а приходил он в Москву в 5:30 утра. Вроде и ложиться бессмысленно. Заказали чай. Входит проводница, и я вижу, что ее просто распирает от желания поделиться радостью: «Простите, я задержалась, но, понимаете, в нашем вагоне едет Наталья Варлей!» — «Как Варлей?» — так и подпрыгиваю я. Проводница перепугалась: «К ней нельзя! Она уже спит!» Я хватаю телефон: «Наташа, привет!» — «Ой, Коля, как я рада тебя слышать! А я сейчас в поезде…» Говорю: «Тебя так плохо слышно — выйди, пожалуйста, из купе». Наташа открывает дверь, мы смотрим друг на друга, она бросается мне на шею, проводница роняет чай. Это было весело! В итоге мои треволнения, как провести ночь, отпали сами собой. Мы общались в нашем купе. В 4 утра Наташа говорит: «Все-таки пойду посплю полчасика». — «Ладно, тоже посплю». Просыпаюсь через полчаса, лицо как мятая подушка. Распахивается дверь — Наташа, сияющая, будто только со сцены: «Доброе утро. А вот и я. Как дела?»

Наташа стала для меня человеком очень дорогим. Я приезжаю к ней в гости на Новый Арбат просто посидеть, поговорить. Она пишет прекрасные песни, и, бывает, они с Катей Семеновой, замечательной певицей, поют дуэтом, а я сижу и кайфую: вот ведь счастливый я человек!

— Скоро будет год, как мы потеряли прекрасную актрису Нину Дробышеву, которая украсила вашу дебютную короткометражную картину «Ночлег. Пятница». Как вы уговорили ее на эту работу?

— Мне очень хотелось снимать кино, и выпал такой случай — спасибо за это Юрию Арабову, который был в тот момент одним из худруков киностудии «Дебют», и редактору «Дебюта» Лиане Королевой. Так я попал в кресло режиссера-постановщика. Интересное и трудное было для меня время. Я учился одновременно в двух вузах: в МГУ я скрывал, что учусь во ВГИКе, а во ВГИКе — что учусь в МГУ. Помню, как на защиту диплома в МГУ я убегал со своей же съемочной площадки...

«Ночлег. Пятница» — это мистический триллер. И в роли матери-призрака я очень хотел снимать Татьяну Самойлову. Вел с ней переговоры, которые сам же и провалил. В сценарии героиню иногда называли «старуха». А мне тогда было 23 года, и многих тонкостей я не понимал. Татьяна Евгеньевна отказалась. Мало того что она не собиралась играть в кино никаких матерей, а тут еще и «старуха». Для Самойловой это было психологически тяжело, ведь она всегда была на экране красавицей и дивой. И тогда я подумал про Нину Дробышеву. За несколько лет до этого я посмотрел телевизионную версию спектакля Театра Моссовета «Эдит Пиаф» с ней в главной роли. Дробышева меня потрясла! Она показала то, что имитировать невозможно, — гениальность! Я потом видел спектакль и с другими актрисами, но только Дробышева смогла так виртуозно сыграть человека на грани… Когда я ей позвонил, она спросила: «Почему вы решили ко мне обратиться? Вы знаете мои работы?» Я ответил: «Нина Ивановна, не могу сказать, что хорошо знаю. Я, конечно, видел «Чистое небо», «Два капитана»... Но главное — я видел «Эдит Пиаф»!»

И мы начали работать. С Дробышевой мне было невероятно тяжело, но не потому, что она была сложная, а потому, что я был неопытен. Дробышева — это мои актерские университеты. Когда мы закончили картину, Нина Ивановна сказала: «Это была суровая школа». Я согласился. Суровая, но справедливая. И эта школа помогла мне стать режиссером. Я понял, как работать с актерами, как готовиться к съемкам.

— Как на деле эти «университеты» проявлялись? Она спорила с вами на площадке?

— Нет. Она была очень конкретной в своих предложениях. Сам я тогда не понимал, как быть конкретным с артистами. Нина Ивановна была недовольна моим неумением объяснять, и она добивалась от меня, чтобы я ставил правильные задачи. При этом она никогда не унизила меня. Она очень помогала, стала старшим соратником. И когда на озвучании случился конфликт — она меня просто спасла!

Так получилось, что Ира Шмелева, игравшая главную роль, ушла с проекта, недоозвучив свою героиню. Я не понимал, что делать дальше… Нина Ивановна увидела меня в абсолютной растерянности. И предложила: «Николай, хотите, я попробую озвучить Шмелеву!» — «Как?» — изумился я. Она ответила: «Дайте мне послушать ее тембр». И она озвучила оставшиеся сцены со Шмелевой, скопировав ее голос. Чем и спасла меня.

После картины мы с Ниной Ива­новной продолжали созваниваться, общаться. А однажды я ехал в поезде на фестиваль, дверь в купе была открыта, и вдруг мелькнул знакомый образ, от которого у меня сердце дрогнуло. Я бросился следом, отыскал ее в по­езде, и весь фестиваль мы провели вместе... Нина Дробышева сыграла в моей судьбе особую роль. Первая актриса для режиссера — это как первая женщина для мужчины!

— А первым вашим полнометражным художественным фильмом стал «Змеиный источник» 1997 года, который озарила еще одна знаменитая красавица из Театра Моссовета — Ольга Остроумова…

— Честно говоря, поначалу я планировал роль директора школы для Светланы Дружининой: яркой, сильной, с мощным режиссерским характером. Светлана Сергеевна отказалась категорически. После чего мы… подружились и общаемся по сей день и с ней, и с ее мужем, замечательным оператором Анатолием Мукасеем. Дружинина посоветовала обратиться к Людмиле Гурченко. Но Людмиле Марковне было не дозвониться — все время отвечал автоответчик. Тогда я передал сценарий Маргарите Тереховой. Она его возмущенно отвергла: «Я в этом сниматься не буду!» И я подумал о том, что, видимо, роль надо решать «на контрасте». Героиня жесткая, хищная, злая? Значит, надо предложить материал актрисе с абсолютно положительным обая­нием, хрупкой, эфемерной. Я подумал об Ольге Остроумовой. Но горе-советчики меня стали отговаривать: «Ну что ты? Она такая счастливая, излучает такие спокойствие и гармонию. Эта роль противоречит ее природе!» Но так совпало, что в это же время меня пригласили поздравить с юбилеем Станислава Иосифовича Ростоцкого. Конечно, выступали и все актрисы, сыгравшие в его картине «...А зори здесь тихие» — в том числе Ольга Остроумова. На этом вечере я увидел Ольгу Михайловну другими глазами — и был восхищен. Стержень в ней ощущался еще какой — хрупкость соседствовала с мощью! Так судьба роли была решена. На пробах Остроумова всю группу уложила на лопатки. Приехала роскошная! Сходила на грим, и вдруг в кадр входит суровая, жесткая женщина... Я был потрясен этим преображением! Я ее очень боялся во время съемок. Но после мы подружились, и Ольга Михайловна однажды мне призналась: «Коля, если бы вы знали, как я вас боялась!»

— А вы давали повод?

— Однажды мы с ней разошлись во взглядах на сцену. Ситуация была такая: героиня Остроумовой идет по коридору, мы с камерой двигаемся за ней, как бы с точки зрения второй героини, которую играет Катя Гусева. Возникает словесная перепалка, и, по моей идее, Остроумова должна остановиться и резко обернуться. А Ольга Михайловна сказала: «Нет, наоборот, нужно замереть, а затем поворачиваться очень медленно». А я понимал, что это не сработает, потому что кадр не статичный — киноаппарат двигался за актрисой, и мне хотелось, чтобы он едва ли не налетел на нее, чтобы лицо заполнило собой весь кадр. Но как я буду настаивать на своем, когда передо мной выдающаяся актриса? Поэтому я предложил: «Давайте снимем два варианта — ваш и мой». Помню, как мы потом вместе у монитора смотрели эти дубли. Я сказал: «Ольга Михайловна, смотрите, как хорошо, когда быстро!» Остроумова пожала плечами: «А я что, спорю?» И больше у нас никогда не возникало никаких разночтений.

Она очень тщательная актриса, очень умная актриса и очень сильная женщина. Помню, мы снимали сложнейшую сцену — с толпой, которая нападает на героиню Гусевой. И героине Ольги Михайловны надо было остановить эту толпу. А попробуй останови, когда неуправляемая людская масса несется на тебя будто снежная лавина... Наступил день съемки. Ревущая толпа налетает на Катю Гусеву, герой Димы Марьянова пытается ее отбить. И в этот момент появляется Остроумова, вскидывает руку над головой… И раздается мощный крик, почти рычание, резкое, как удар хлыста! Это был такой энергетический выплеск, что толпу как волной отбросило. Все остановились, оцепенев, и вдруг зааплодировали. Это было здорово! И для фильмографии Ольги Остроумовой, и для моей эта ее роль особенная. Эту работу очень ценил и Валентин Иосифович Гафт, он все время повторял, что в «Змеином источнике» Ольга Михайловна потрясающая, совершенно неожиданная, другая.

— Не могу не спросить и еще об одной актрисе: она тоже ушла из жизни в прошлом году, с разницей в несколько дней с Дробышевой... Ирина Мирошниченко у вас не снималась, но вы дружили. Как так вышло?

— Познакомились мы в 1994 году. Я пытался найти в Москве работу. А Мирошниченко собиралась снимать клип, и мне на студии Федора Бондарчука предложили взяться за этот проект. Ситуацию осложняло лишь то, что у меня за плечами только одна маленькая картина «Ночлег…», а Мирошниченко — суперзвезда. На студии мне дали телефон: «Звони, она ждет!» Я радостно позвонил Ирине Петровне: «Здравствуйте, я Николай Лебедев…» И вдруг на меня обрушивается ураган: «А, так это вы Лебедев?! Может быть, вы и замечательный режиссер, но я вас не знаю. А я хочу, чтобы этот клип снимал Федор Бондарчук!» А у нее ж энергия — ух какая! Я растерянно слушаю этот монолог и пытаюсь сообразить, как из этой ситуации выкручиваться. Наконец Ирина Петровна выговорилась и смягчилась: «Передайте мне свои работы, ваши клипы, я посмотрю». А у меня никаких клипов и нет. Положение было безвыходное. Каюсь: со скрежетом зубовным и с душевной мукой я пошел на подлог. Больше никогда в жизни так не поступал. Но я так хотел снимать кино, клипы, Мирошниченко... На студии, узнав о содержании моего разговора с актрисой, подсказали: «А ты возьми и отправь ей кассету с клипами Бондарчука». И вручили кассету. И я, бледнея, краснея, заикаясь, — пришел к Мирошниченко. Она была ослепительна: в обтягивающих джинсах и легкой рубашке, стройная, невероятно красивая. Взяла кассету и сказала: «По­смотрю». Через несколько дней я перезвонил. Она уже как-то иначе со мной разговаривала — на нее произвели впечатление эти клипы. Но произнесла следующее: «Да, вы профессио­нал, это чувствуется. Понятно, что вы можете работать в этом жанре. Но поймите, вы все-таки не Федя Бондарчук!» Тут мне крыть было нечем, я действительно не Федор Бондарчук. И мне пришлось ретироваться.

Годы спустя я оказался в жюри конкурса «Перспектива» ММКФ. И вот на церемонии открытия продираюсь сквозь толпу по холлу кинотеатра «Пушкинский» к залу. Вижу, стоит Ирина Петровна, дает интервью. А не заметить ее невозможно — ярчайшая красавица в огромной шляпе с красными полями. Ирина Петровна мельком на меня взглянула, я вежливо сказал «здрасьте», понимая, что она меня никогда в жизни не узнает, и пошел дальше. А она тем временем говорит в камеру: «А вот идет потрясающий, знаменитый, невероятный режиссер…» И вдруг… называет мое имя, хватает за руку, затягивает под поля своей шляпы, и мы целуемся. С той поры мы стали общаться…

На следующий фестиваль она мне звонит: «Заезжайте за мной, поедем вместе на ММКФ». Я говорю: «Я буду с дочерьми и женой. Вам это будет удобно?» — «Конечно». Моя дочка за рулем, Ирина Петровна садится на переднее пассажирское место. Проезжаем пару кварталов, и нас останавливают, гаишники говорят: «Разворачивайтесь, все перекрыто». Мы пытаемся объяснить, что вообще-то на фестиваль и едем. А от нас отмахиваются. Тогда Ирина Петровна опускает стекло, высовывает руку из машины и уверенным жестом подзывает того, кто отмахнулся: «Так, иди сюда. Да, ты, иди-ка сюда быстро!» Звучит это очень вежливо, но четко и властно, по-королевски. И этот гаишник, вжав голову в плечи, движется на зов Мирошниченко, будто кролик на удава. Ирина Пет­ровна, погладив его по тыльной стороне ладони, говорит: «Отодвинь, пожалуйста, это ограждение — мы едем на фестиваль!» Гаишник лепечет: «Нет-нет, я не могу…» Она терпеливо повторяет: «Прошу еще раз: убери это с дороги. Пожалуйста. Быстро!» И он бежит и убирает ограждение. Мастер-класс большой звезды.

На фестивале мы позируем фотографам, а Ирина Петровна руководит процессом: «Обязательно вместе едем на банкет, никуда не уходите!» Дальше в порыве я признаюсь: «Ирина Петровна, а знаете, я ведь перед вами виноват…» Моя жена перебивает: «Коля, хорошо подумай, прежде чем рассказывать это!» Но Ирина Петровна уже заинтересовалась. И я рассказал, как пытался ее обмануть с клипами. Чувство юмора у нее было прекрасным, и мы вместе хохотали над этой историей. Заканчивается вечер, Мирошниченко расцеловалась с моими девочками. Я говорю: «Ирина Петровна, а меня поцеловать?» Она поворачивается: «Но вы же не Федя Бондарчук!» И мы оба просто пополам согнулись от смеха... Мы достаточно часто встречались, она звала меня на свои спектакли, концертные вечера. Мирошниченко присылала мне чудесные голосовые сообщения, очень трогательные. Я ей отвечал: «Ваш Николай (не Федор)» — и мы опять веселились на эту тему.

— А почему вы не поработали вместе?

— Планировали. Специально для нее я написал роль в «Экипаже». И по наивности своей заранее об этом ей сообщил. А дальше эта прекрасная роль вылетела из сценария. Мне было так совестно, что я пригласил Мирошниченко в ресторан и покаялся: «Пожалуйста, не обижайтесь на меня — произошла такая ситуация...» Она искренне изумилась: «Вы что, переживаете из-за этого? Коленька, перестаньте, у нас еще много чего будет!» На последний юбилей она придумала проект по Чехову — хотела сделать телевизионный фильм. Я снимать не мог, но порекомендовал замечательного режиссера. Ирина Петровна была довольна: «Он понимает меня с полуслова». Но потом началась пандемия, она заболела… Правда, я был уверен, что все новости насчет ее здоровья — пустая болтовня. Мы созванивались перед премьерой моего «Нюрнберга», она сетовала, что не сможет прийти. Я представить не мог, что ситуация такая серьезная — Мирошниченко казалась недосягаемой для любых болезней и прочих людских горестей.

— Но, к несчастью, это оказалось правдой.

— Она ушла так же стремительно, как и жила, — как комета, как звезда. Мы на похоронах столкнулись с Женей Мироновым, он сказал: «Знаешь, она была счастливая». Она не жила вполноги — дышала полной грудью, все время что-то придумывала, сама руководила жизнью. Я помню каждую минуту с ней, каждый разговор. А встречи с ней — всегда какое-то невероятное представление, театр одного актера. Она личность, у которой надо учиться…

Помню, пятилетним ребенком я смотрел черно-белый фильм. И меня потрясла одна актриса… Я был совершенно заворожен — меня оторвать от экрана не могли... Это был фильм «Цирк» с Любовью Орловой. Думаю, что именно с той поры свет кино­звезд производит на меня магическое действие. Помню, что такое впечатление на меня оказывали Янина Жеймо в роли Золушки, Тамара Макарова в картинах Герасимова. Потом я стал открывать для себя звезд следующих актерских поколений. Это чудесное, пьянящее ощущение головокружения и восторга перед образами, созданными Татьяной Самойловой, Людмилой Гурченко, Верой Алентовой, Анастасией Вертинской, Ириной Алферовой, Александрой Яковлевой... Эти женщины обладают особой энергетикой, которая присуща только кинозвездам. Сегодня я понимаю, что этот феномен не лежит в профессиональной плоскости, это совершенно другие материи, энергии. Особая степень одаренности. Да и нужно ли выводить формулы и искать логические закономерности в обосновании таланта — божественного дара? Мне остается только благодарить Бога и судьбу за то, что мне даровали работу и дружбу с этими уникальными женщинами и большими актрисами.