«Когда я училась в хореографическом училище и когда танцевала в кордебалете Большого театра, папа поддерживал меня в моей постоянной мучительной борьбе с лишним весом. Чтобы мне не было обидно отказываться от каких-то продуктов, сидел на всех моих диетах. Редкая жертва со стороны мужчины…» — рассказывает дочь актера, Мария Смоктуновская.
Папа любил ходить дома в японском кимоно. Я его звала «мой японец». В Японии он был несколько раз — с фильмом «Чайковский» и на гастролях с МХАТом — и привез оттуда два кимоно. Одно белое с черными иероглифами, другое красное с белыми иероглифами. Оба папе очень шли. Задолго до того, как в Москве появились рестораны японской кухни, мы уже всей семьей умели есть палочками — нас папа научил. А мама умела готовить особый японский рис, который папа по щепотке брал палочками и опускал в соевый соус.
Время от времени к нам приходили гости. Папин однополчанин Борис Иванович Лобанов, папины коллеги: Олег Николаевич Ефремов, Евгений Александрович Евстигнеев. Были и добрые шутки, и умные разговоры. Одним словом, радость! Мама готовила что-нибудь вкусненькое. Все обожали ее борщ со сметаной и рогалики с орехами. Папа и сам готовил с удовольствием. Делал вкуснейший овощной салат, чай заваривал по всем правилам. Поклонники ему часто дарили разные чаи... Папа начинал с того, что обдавал заварочный чайник кипятком. Иногда добавлял мяту и смородиновый лист, которые собирал на даче. Чай у него получался очень душистый. Еще помню, как мы всей семьей: я, родители, брат Филипп — раскалывали абрикосовые косточки. Маме нужны были ядрышки для ее фирменного абрикосового варенья, которое она готовила по особому рецепту. И вот мы добывали эти ядрышки из косточек, при этом хохотали, истории какие-то рассказывали. Чудесное время нашей жизни…
Несмотря на свою погруженность в искусство, папа был очень семейным, уютным, любил дом. Для него не составляло труда что-то сделать по хозяйству: просверлить дрелью отверстие для крепления, повесить полку, вкрутить ручку, исправить электрику, пропылесосить. Он терпеть не мог, когда в раковине скапливалась грязная посуда, если видел — сразу мыл, при этом мог продумывать роль.
Дома у нас всегда были какие-то растения. Как-то много лет назад папа купил небольшое кофейное дерево. Мы за ним ухаживали, удобряли землю, когда оно подрастало, пересаживали в горшок побольше. Это было любимое папино дерево, оно цвело и давало плоды. Кофейные зернышки даже можно было жарить и молоть, но мы этого почему-то не делали. Просто собирали. Со временем кофе вырос огромным, до потолка. Не так давно мы его потеряли. Грянули холода, окна были приоткрыты, и наше дерево продуло. Мы пытались его вылечить, но не смогли…
А как отцу нравилось копаться в огороде на даче, что-то сажать! Они с мамой выращивали ирисы, а еще ягодные кустарники — малину, смородину, ежевику. У меня так и стоит перед глазами картина: папа окапывает очередной кустик, а рядом вертится наш пес. Это я в свое время уговорила папу взять щенка. Так у нас появился американский кокер-спаниель Вива Жан-Батист Поклен де Мольер Джус. Он был очень породистым, отсюда такое длинное имя. Больше всех Жанчик любил папу. И когда тот уезжал на гастроли, наш пес предпочитал находиться поближе к двери, чтобы первым встретить его. Папа Жанчика дрессировал, и наш спаниель знал много команд. Например, он не выходил на проезжую часть, пока не услышит: «Можно». А еще папа научил его говорить «мама». Просто однажды, когда папа дал ему какой-то особенно вкусной колбаски, Жан издал звук, в котором прозвучало «м-м-м…», потом «а-а-а…». И папа решил это как-то развить. Протягивал кусок и говорил: «Ну скажи: «мама», «м-м-м-ма…» Папа занимался с Жанчиком долго и упорно, и в один прекрасный день получилось! Жанчик был настолько сообразительным, что мы его называли «собака-человек».
— Интересно, а когда вы были школьницей, в учебе вам отец помогал?
— Конечно. Помню, как-то раз нам в школе дали задание к следующему дню сделать учебное пособие — часы (чтобы мы на английском учились называть время). И папа очень быстро смастерил часы из картонки и еще каких-то деталей, так что стрелки двигались. У меня оказались самые лучше часы в классе! Папа всегда был рядом, спасал, поддерживал, подбадривал. Я вообще папина дочка. И мое первое воспоминание связано именно с отцом. Я у него на руках, и от этого легче… Тогда мне сделали прививку от оспы, и мне было очень плохо два дня. И все это время папа качал меня, практически не спуская с рук…
А потом, когда я училась в хореографическом училище и когда танцевала в кордебалете Большого театра, папа поддерживал меня в моей постоянной мучительной борьбе с лишним весом. Чтобы мне не было обидно отказываться от каких-то продуктов, сидел на всех моих диетах. Редкая жертва со стороны мужчины…
— Мария, а кто был ближайшим другом вашего отца?
— Мне кажется, мама. Ей он верил как себе. Даже больше. Именно благодаря маме он сыграл Гамлета у Григория Михайловича Козинцева. Когда тот ему сделал предложение сниматься, папа засомневался в своих силах. Он рассказал все маме и спросил: «Дружочек, как мне быть?» И мама сказала: «Обязательно снимайся! У тебя есть прекрасный советчик». — «Кто же это?» — «Шекспир!» Я знаю, мамин совет стал для него решающим. Он был уверен: если она в него верит, значит, все получится. Папа слушал маму во всем. Она держала в голове его расписание, вела переговоры с режиссерами и журналистами. По сути, она была его администратором, продюсером, специалистом по связям с общественностью и даже стилистом-имиджмейкером.
Она, как художник, придумала папин элегантный образ: шляпы, плащи, рубашки — все до мелочей. Даже его дачные наряды: джинсы, шорты и широкополая шляпа, которую он носил, чтобы не обгорало лицо, — были стильными. Не раз папа говорил: «Автор Смоктуновского — моя жена!» А когда в 1991 году ему присвоили звание Героя Социалистического Труда и Михаил Горбачев вручил ему золотую медаль «Серп и Молот», папа сказал: «Соломка, половина звезды — твоя!» Мама служила отцу всю жизнь, как может служить мужчине только влюбленная женщина. Для папы было очень важно начать день с хорошего завтрака, и мама ездила на рынок, покупала деревенский творог, хорошее мясо. Умела делать замечательные отбивные. Под настроение могла вкусных котлет приготовить. Щи свежие варила вкуснейшие. Даже простую картошку и гречку готовила как-то особенно. Видимо, любовь была секретным ингредиентом, благодаря которому даже самые простые блюда получались у нее невероятными. (Улыбается.) Мама создавала уют, вела быт. И папа наслаждался тем, что в доме у него вкусно, красиво, чисто и проветрено. Гости отмечали: у Смоктуновских хорошая аура…
— Ваша мама оставила интересную работу, когда вышла замуж за вашего отца…
— Да, она стала домохозяйкой, хотя до этого была успешным талантливым художником по костюмам. Она одна из первых поверила в него. Папа же довольно поздно оказался в Москве. Он воевал, попал в плен и долгое время потом опасался ареста, ведь на бывших пленных лежало клеймо. Потому и уехал в Норильск — там можно было не опасаться преследований, дальше все равно не сошлют. В Норильске оказался прекрасный театр, а среди заключенных — много замечательных артистов. В том числе и Георгий Жженов, который стал папиным добрым другом. Через некоторое время папа переехал в Махачкалу. Солнце, море, горы. На Каспии в то время как раз отдыхал режиссер Андрей Гончаров, в местном театре он заметил папу, спросил, где тот учился.
Папа рассказал, что актерского образования у него нет. Гончарову этот ответ даже понравился, он посоветовал папе ехать в Москву, где больше возможностей. И папа поехал, да только вот в Москве его никто не ждал. Даже жить было негде, он то у одних знакомых ночевал, то у других, а однажды ему пришлось ночевать в подъезде на подоконнике в районе метро «Кропоткинская». Папа мне его показывал. Отец ходил по театрам, участвовал в показах, его не принимали, но он не останавливался. В итоге в Театре имени Ленинского комсомола главный режиссер Софья Гиацинтова его пригласила на разовые выходы. Для одной из таких ролей папе выдали комбинезон танкиста, который оказался ему велик. И он зашел в пошивочный цех с просьбой ушить комбинезон. Там он встретил маму. Красивую, серьезную, с копной удивительно тяжелых волос. Она руководила пошивочным цехом. Они полюбили друг друга с первого взгляда и любили до конца своих дней. Мне кажется, что такие браки совершаются на небесах…
— Ваш папа сразу понял, что встретил в лице вашей мамы свою судьбу?
— Думаю, он осознал это со временем. А в момент встречи оба были молодые, красивые, веселые. Их охватило замечательное чувство «ответственной любви», как говорила мама. Они виделись каждый день. Папа приходил в пошивочный цех, приносил букетики ландышей и фиалок. Говорил: «Ой, у вас здесь так душно. Можно я открою форточку?» Там нечем было дышать из-за того, что постоянно работали утюги, которыми отпаривались костюмы для спектаклей. Папа распахивал форточку, и в помещение врывался свежий воздух. Пока мама работала, папа мог подолгу сидеть где-нибудь в углу, читать книгу. А когда мама освобождалась, они отправлялись вместе в столовую газеты «Известия», которая находилась рядом с театром. Вместе ходили на спектакли, много гуляли, играли в настольный теннис. Вскоре папа сказал: «Будьте моей женой!» Сыграли свадьбу, пригласив весь мамин цех, в котором ее очень любили. Мама была невероятно хороша — надела вместо белого цветное, но очень нарядное платье…
Ну а потом мама попросила портниху, которая служила в театре и обшивала Марину Ладынину: «Кларочка, Иннокентию нужна работа». Портниха Клара Юрьевна обратилась к Ладыниной, та поговорила с Иваном Пырьевым, своим супругом, директором «Мосфильма». Тот назначил папе прием. Папа очень волновался, и мама его сопровождала. Они купили для Пырьева букет цветов. Иван Александрович с папой долго разговаривал и в итоге написал письмо, запечатал, отдал папе и велел отправляться в Театр-студию киноактера. Кстати, папа раньше туда уже заходил и получил категорический отказ. Но на этот раз от него не так просто было отмахнуться. Папа всегда отличался замечательным чувством юмора, и у него с секретаршей состоялся такой диалог: «Иван Александрович просил передать вашему директору...» — «Какой Иван Александрович?» — «Пырьев... Дядя Ваня…» Его зачислили в труппу, и это была победа. Началась новая жизнь, новый этап, актерский взлет…
Ну а когда папу пригласили в БДТ в Ленинград, маме пришлось оставить любимую работу. У них только родился сын, мой брат Филипп. Мама написала заявление об уходе, хотя делать это было не обязательно, ей же полагался декретный отпуск. Ее уговаривали не спешить, но мама сказала: «Так нужно, уезжаю к мужу!» Быть может, увольнялась она не только ради папы, но и чтобы все время посвящать сыну. Наденька, старшая дочка родителей, умерла, прожив всего полгода. Когда родился Филипп, мама и на минуту боялась оставить его.
И вот мама с Филиппом приехали к папе в Ленинград. Папа был счастлив. Он всегда нуждался в маминой поддержке, а в тот момент особенно: папа трудно репетировал роль князя Мышкина. Мама его подбадривала, утешала, поддерживала, и в итоге все у него получилось. Через много лет мама мне рассказывала, что, когда она смотрела спектакль, перед ней был живой князь Лев Николаевич Мышкин.
— Этот спектакль пользовался огромным успехом…
— Да, свободные места в зале оставались только на самом первом показе «Идиота». Потом их не было в принципе. На спектакль приезжали со всего Советского Союза. Возле театра в день представлений дежурила конная милиция. Однажды в папину гримуборную после спектакля вошел внук Федора Михайловича Достоевского и сказал: «Иннокентий Михайлович, вы гений!» Очевидцы вспоминают, что такой власти над зрителями, как у папы в той роли, не было ни у одного артиста ни до, ни после. Папа признавался, что и сам ощутил эту магию… Многим актерам из труппы было сложно и даже невозможно пережить такой успех, и они стали издевательски за спиной называть папу сумасшедшим, дураком, придумывать сплетни о нем. Зависть — страшная вещь. У папы этого не было абсолютно. Свою жизнь, свое сердце он не тратил на глупости. Даже в начале пути папа, быть может, ощущал свою уникальную одаренность... Через много лет, когда отец уже служил во МХАТе, у него с Олегом Ефремовым состоялся интересный разговор. Они летели с гастролей, и Олег Николаевич спросил: «Кеша, как думаешь, я хороший актер?» — «Ну конечно, Олег, ты очень хороший актер». — «А какой же тогда актер ты, Кеша?» — «Ну, Олег, я актер космический!» — сказал папа, посмотрев в иллюминатор.
— Смоктуновский ведь родился в очень простой семье…
— Мне думается, он самородок. Родители были крестьянами, жили в деревне Татьяновка в Сибири, под Томском. У них была мельница, приличное хозяйство: лошадь, корова, другая живность. Когда их раскулачили, семья отправилась в Красноярск. Правда, двоих детей (моего папу и его брата) отдали на воспитание бездетной тете Наде. Тетя воспитывала их как родных. Тем временем его мать, моя бабушка, устроилась на фабрику колбасных изделий, а дедушка пошел грузчиком в речной порт на Енисее. Он был двухметровым красавцем невероятной силы и мог на спор переносить грузы, которые никто не мог поднять. Когда папа увидел его в строю, уходящим на фронт, с тоской подумал: «Какая большая и неукротимая мишень!» — дед был шире в плечах и выше других новобранцев на целую голову, а то и на полторы. Дед погиб в начале войны. Папу тоже могла ждать такая же участь. Его призвали на фронт 18-летним мальчишкой, и он сразу же попал в одно из самых страшных сражений — на Курскую дугу. Настоящее чудо, что он выжил и даже не был ранен. Папа говорил, что судьба его хранила, чтобы он сыграл роли, которые так нужны были зрителям, — Гамлета, князя Мышкина, Деточкина...
— Интересно, когда он стал знаменитым артистом, как на это реагировали его родные?
— Думаю, они радовались, но у них была своя жизнь. Не уверена, видели ли они вообще папины спектакли. А вот фильмы, конечно, смотрели. Тетя Надя, растившая папу, посмотрела «Берегись автомобиля» и написала ему: «Кеша, публика хохотала, а я сидела и переживала, что из тебя получился такой вор». Она восприняла события фильма как реальность. Когда папа снимался в фильме «Чайковский» в Ленинграде, бабушка приехала к нам и жила вместе с нами. И как-то посреди съемочного дня он приехал обедать домой как был, в точном портретном гриме великого композитора. Бабушка открыла дверь и его не узнала, растерялась даже: зачем в ее дом вошел элегантный седовласый человек с бородой и во фраке? Тогда папа сказал: «Мамочка, это я…» Папин голос ни с чьим не перепутаешь…
— Ваш отец, насколько я знаю, был человеком верующим…
— Да, и Библия была его настольной книгой. Он не отмечал 7 Ноября. Зато праздновал именины родных, в Рождество и на Пасху ходил в церковь на праздничную службу. Дома у нас были иконы. Месяца за два-три до своего ухода он подарил икону Николы Чудотворца, своего самого любимого святого, Московскому подворью Валаамского монастыря, храму Преподобных Сергия и Германа, который тогда восстанавливался. Этот храм находится буквально в трех минутах ходьбы от нашего дома. Икона в церкви занимает почетное место. Ее считают очень сильной, перед ней всегда много прихожан. И я тоже туда хожу молиться. Думаю, когда папа дарил икону, он знал, что его близкие смогут прийти в церковь и помолиться перед ней, а кроме нас еще множество людей.
Предчувствовал ли он, что ему недолго осталось жить? Не знаю… Вообще, он был очень светлый и жизнерадостный человек. И спортом занимался, и за питанием следил. Но актерская профессия забирала силы. Меня поразило одно папино интервью, в котором он признавался: «Нельзя победить роль, не отправив в нокаут собственное сердце». В январе 1994 года у него случился инфаркт. Он снимался в фильме Владимира Наумова «Белый праздник». Съемки проходили на натуре, а папа попал в больницу, работу приостановили, но ведь натура уходила... Папа из-за этого наверняка переживал... Потом его отправили в санаторий долечиваться, он оттуда, правда посоветовавшись с врачами, стал ездить на съемки: из Подмосковья в Москву. Фильм был снят, папа озвучил роль, потом врачи рекомендовали папе поехать в санаторий продолжить восстановление. И там, в августе, произошел еще один инфаркт, которого папа не перенес. Возможно, дело в том, что папа не долечился как следует... Но ведь и я отца тоже волновала и не сильно радовала своими успехами…
— Но я знаю, что папа очень гордился тем, что вы стали сниматься в кино.
— С кино помог папа, и я этого не скрываю. Еще когда я училась в хореографическом училище, папа бывал на наших уроках актерского мастерства, делал какие-то замечания, давал советы и отмечал, что у меня есть актерская одаренность. Поэтому, когда стало понятно, что мне с балетом приходится расставаться, папа сказал: «Может, попробуешь свои силы в драматическом искусстве? Актерские данные у тебя определенно есть». Конечно, он меня поддержал в трудный момент. Тогда он должен был начать сниматься у Леонида Пчелкина в фильме «Сердце не камень» и попросил о возможности актерской работы и для меня. И Леонид Аристархович предложил: «Пусть приходит на пробы». Я их прошла, и меня утвердили. Это был мой первый фильм, я снималась там с великолепными актерами: Олегом Табаковым, Натальей Гундаревой, Еленой Яковлевой, Андреем Ташковым, Станиславом Садальским. Отец за меня не волновался.
Он видел, когда мы репетировали с Натальей Гундаревой или вместе ездили на примерку костюмов, что она ко мне прониклась, относится тепло и уважительно, несмотря на отсутствие у меня опыта. Я снялась в девяти картинах. В большинстве — с отцом: в «Деле», в «Гении», в «Дамском портном». Кино в 90-е вообще снималось мало, нужно было понастойчивей себя предлагать. А папы не стало — ушла поддержка. Только тогда я поняла, какой крепкой была каменная стена, за которой я до этого жила. Отсюда и моя инфантильность. Теперь я работаю в Музее МХАТа, театра, в котором многие годы служил мой отец. Мне нравится моя работа, но я продолжаю мечтать о возможности актерской реализации. Зато актрисой стала моя племянница Анастасия Смоктуновская. Она служит в Театре Армена Джигарханяна, и не так давно у нее состоялась премьера. Настя прекрасно играет миссис Эйнсфорд Хилл в «Пигмалионе». У нее есть и интересные роли в детских спектаклях. Еще Настя время от времени снимается в кино. Уверена, дедушка гордился бы ею...
