«Мы устраивали веселые посиделки по случаю Нового года. Высоцкий, Сева Абдулов, Сергей Никоненко — все приходили к нам в новогоднюю ночь. Денег ни у кого не было, так что не дарили никаких подарков, разве что принесут бутылку шампанского к столу. Но нам было очень весело. Ведь все мы — личности, у каждого имелся запас рассказов, анекдотов, актерских баек. Кто-то пел, кто-то читал великолепные стихи», — рассказывает актриса Лариса Лужина.
— Лариса Анатольевна, мы беседуем с вами накануне Нового года, когда все люди уже в праздничном настроении. А вы любите Новый год? Что для вас этот праздник — может, воспоминания о детстве?
— Мое детство прошло в Таллине, а там всегда отмечали не только Новый год, но и Рождество. Оно для меня имеет большое значение... Когда в конце войны мы с мамой вернулись в Ленинград, обнаружили, что наша квартира занята чужими людьми и жить нам негде. Пришлось поехать в Таллин к дальнему родственнику — дяде Карлу, у которого мы с мамой и поселились. Он служил прокурором, и в его распоряжении находилась огромная четырехкомнатная квартира. Я таких раньше никогда не видела, там даже была небольшая комната, которая называлась «для прислуги». Ее нам и выделили. Мама заняла кровать, а для меня сколотили стулья, на которых я спала долгие годы. Дядя был видным партийным деятелем, но в семье соблюдались рождественские традиции. Мы накануне праздника обязательно посещали храм. Были открыты как православные, так и католические храмы.
Помню небольшую церковь Казанской Божией Матери, она и сейчас стоит. Навсегда запомнились красивые рождественские службы, которые там проходили. Тихо падает снег, идет служба, а после нее все становятся в очередь, чтобы благословил батюшка и дал с ложечки рождественскую кутью и вино. Мы, детишки, всегда голодные, вставали в эту очередь по несколько раз… Ну и потом начинался праздничный обед в доме у дяди. Дома всегда наряжали елку! А на столе, конечно, стояли очень скромные блюда. Ведь это послевоенное время. Десертом, например, считался холодный суп из черного хлеба со взбитыми сливками. Мечтой были мандарины! На них денег не было. Я однажды увидела на улице, у урны, шкурки от мандаринов, подобрала, попробовала... Вкус меня поразил. Он кажется волшебным до сих пор, до сих пор люблю, чтобы на Новый год обязательно были мандарины. Для меня это вкус детства.
— Вас, наверное, крестили рано?
— Я до сих пор точно не могу ответить на этот вопрос. Тогда это не афишировалось. Но осознанно, самостоятельно, я покрестилась уже во взрослом возрасте, когда мой сын Павел был призван в армию. Я за него очень переживала. Времена были неспокойные, 1990 год, когда солдата срочной службы могли и в горячие точки отправить. Когда он уехал, я пошла в храм, и там батюшка мне предложил: «Давайте мы вас покрестим». И тут же все и произошло. Правда, после таинства он почему-то мне сказал: «Вы креститесь второй раз. В детстве вас уже крестили». Не знаю, как он узнал, но я думаю, это могло быть… А с сыном постепенно все уладилось.
— В канун Нового года хочется больше говорить о детстве. Оно у вас было счастливым?
— Конечно! И это несмотря на то, что условия жизни были очень тяжелые. Все равно это было счастливое время. После школы я попыталась исполнить свою мечту и стать актрисой. Ездила в театральный вуз в Ленинград, но провалилась и решила махнуть на все рукой, мол, это не для меня. Вернулась в Таллин, пошла работать на фармацевтический завод. Моя работа была в том, чтобы монотонно заворачивать в целлофан таблетки, потом тщательно раскладывать их по коробкам. Ни на секунду нельзя отвлечься, расслабиться. Уже через месяц я не выдержала и ушла. Потом мама устроила меня на кондитерскую фабрику делать зефир. Звучит красиво, но на самом деле это очень тяжелая работа, в воздухе постоянно пыль от сахарной пудры, а на сладкое ты уже смотреть не можешь.
В таких условиях я выдержала полтора года. Потом меня по протекции дяди Карла взяли работать секретаршей министра здравоохранения. Я носила министру чай, отвечала на звонки, письма, работала с посетителями. Как-то сидела в приемной, листала журнал и увидела объявление о том, что в Таллине открывается Дом моделей. Подала заявку на работу манекенщицы. Мой рост, 172 сантиметра, для того времени считался высоким, фигура была стройная. И меня взяли. Начинала я показы с подростковой одежды, а вскоре мне стали доверять выход в вечерних платьях. Я была просто счастлива, ведь из Золушки превращалась в принцессу: меня наряжали, делали красивый макияж, прическу... Называли «улыбающаяся манекенщица», потому что все выходили на подиум с серьезными лицами, а я сияла, как солнце. Правда, из-за выходов на подиум мне пришлось оставить работу в министерстве. Это и сыграло свою роль в моей судьбе.
— А что произошло?
— Дом моды и киностудия находились рядом. Однажды, когда я возвращалась с показа, меня заметил кто-то из сотрудников киностудии, предложил сняться в массовке, привел на пробы. Так я и снялась в своем первом эпизоде. В толпе меня рассмотрела ассистент режиссера Лейда Лайус, она училась во ВГИКе на режиссерском курсе у Довженко и проходила практику на Таллинской киностудии. Вернувшись после практики во ВГИК, она узнала, что Герасимов отчисляет со своего курса двух девочек и ищет замену. Пришла к Сергею Аполлинариевичу, показала мою фотографию и сказала: «Мне кажется, у этой девочки есть искра Божья». Герасимов кивнул: «Пусть приезжает. Посмотрю». Так я попала в Москву… Прослушивание оказалось неудачным. Герасимов сначала не был впечатлен. И, поняв, что, наверное, это конец, я совсем отчаялась и прочла монолог из «Беприданницы», а слезы уже по-настоящему ручьем лились из глаз. Я оплакивала судьбу, что не стать мне артисткой. И вдруг Герасимов говорит: «Хватит реветь. Я тебя беру».
— Непросто было учиться у Герасимова?
— Непросто, но это время сейчас вспоминаю как самое счастливое. У нас был дружный курс: Николай Губенко, Жора Склянский, Володя Буяновский... Казалось, они вообще не расстаются — помню, у них была одна кожаная куртка на троих, носили ее по очереди. Причем Коля — на голое тело, распахнутой так, чтобы из-под кожанки виднелась голая грудь. Он был у нас самый хулиганистый. И очень влюбчивый. У Коли все время случались какие-то романы, причем достаточно шумные.
Допустим, он мог по лесу вдоль Яузы гнаться за кем-то с ножом только потому, что этот человек имел несчастье оказаться рядом с девушкой, которая Коле на тот момент нравилась. Но при этом Губенко, будучи вроде бы типичной шпаной, то и дело поражал нас чем-то, не вписывающимся в этот образ. Например, великолепной игрой на пианино... Он так и стоит у меня перед глазами, яростно бьющий по клавишам, выдавая зажигательный буги-вуги в джазовой вариации.
— Вы рано начали сниматься…
— Да, во время каникул Герасимов рекомендовал меня Станиславу Ростоцкому, в картину «На семи ветрах». Она, можно сказать, открыла мне путь в большой мир. Я уже много рассказывала об обаянии Ростоцкого. Он обладал великолепным чувством юмора, был прекрасным рассказчиком, душой компании. Блестяще танцевал вальс и танго. Удивительно, но я долгое время и не догадывалась, что вместо ноги у него протез (Станислав Иосифович ведь воевал, был ранен).
Просто однажды похлопала его по колену и поняла, что нога искусственная. Он чуть прихрамывал, но почти незаметно. Ростоцкий был неотразим. Женщины в него влюблялись просто на раз. Он умел вылепить из актера что угодно. Удивительно доходчиво умел объяснить актерскую задачу, рассказать, показать... Но не мог играть сам. Однажды он решил сняться в крошечном эпизоде, где нужно было подъехать на машине к дому и сказать несколько фраз. Но не смог этого сделать, на экране выглядел беспомощно... Ну а когда фильм был готов, его начали приглашать на международные фестивали.
— Наверное, это выглядело похожим на сказку, когда вы, еще студентка, стали часто бывать за границей… Вашу поездку во Францию прославил Владимир Высоцкий, написав песню «Она была в Париже»…
— Да, она о том, как я с фильмом «На семи ветрах» ездила на Каннский фестиваль. Нас поселили в одном номере с актрисой Инной Гулая. Это была великолепная гостиница, номера которой были очень красиво обставлены: антикварные шкафы, огромная кровать, завтрак, который официант привозил на красивом столике на колесиках. И на всех мероприятиях, где мы оказывались, нас окружали люди, которые казались нам настоящими божествами: Моника Витти, Натали Вуд, Надежда Леже. Леже всегда брала под свое крыло русских актеров, которые приезжали во Францию. Она катала нас по Каннам на машине, пригласила в гости, а потом еще и подарила нам с Инной великолепные платья.
— У вас осталось что-то на память от тех поездок? Сейчас эти люди, о которых мы говорим, стали легендами. Тогда вы это ощущали немного по-другому. Например, запросто ездили в гости к художнику Марку Шагалу.
— Долго беседовали, рассматривая причудливые коллекции в его доме, интересную мебель, картины. На прощание Шагал подарил мне свой рисунок с автографом. Сейчас это невозможно себе представить, но я довольно быстро передарила этот рисунок. Когда вернулась в Москву, узнала о том, что Александр Галич, с которым меня связывали теплые отношения, болен. Приехала его навестить, в подарок из Франции привезла специально купленную пепельницу и добавила к этому подарку рисунок Шагала. Тогда мне это не казалось какой-то большой ценностью.
— Знаю, ваша поездка не обошлась без громкого скандала…
— Да, актеры, которые ездили за границу, находились под пристальным вниманием, нас везде и всегда сопровождали. Нужно было думать, сколько бокалов шампанского выпить, как поздороваться, и главное, как отвечать на вопросы любопытных соотечественников. На одном приеме ко мне подошел молодой мужчина и предложил станцевать твист. Я посмотрела на Сергея Аполлинариевича, он кивнул: «Иди! Ты моя ученица и должна все уметь делать!» На самом деле это была провокация.
Западные журналисты, зная о наших инструкциях, решили выставить советскую актрису в определенном свете. Танец в живом виде выглядел вполне прилично, но фотографии, которые на следующий день появились в газетах, были выбраны такие, будто я разошлась вовсю! С такими, к примеру, заголовками: «Сладкая жизнь советской студентки». Последовали разбирательства, которые не повлекли за собой каких-то серьезных последствий только потому, что Герасимов подтвердил: это он разрешил мне танцевать. Сейчас, когда прошло столько лет, мне, конечно, приятно вспоминать о своих поездках. Приятно, что есть песня Высоцкого, посвященная Парижу и мне.
— Лариса Анатольевна, о Высоцком в этом году вспоминали много, ведь отмечали его юбилей — ему могло бы исполниться 85 лет… А вы его знали совсем другим, молодым. Как вы познакомились?
— Я поступила во ВГИК и переехала в Москву. А Володя нередко забегал к нам в общагу ВГИКа на посиделки. Он тогда еще не был известным. Потом я вышла замуж за студента операторского факультета Алексея Чардынина — друга Высоцкого. И тот стал приходить в нашу с Лешей квартиру, которую мы снимали у вдовы актера Алексея Дикого. Володька приносил гитару, пел какие-то приблатненные песни. Я накрывала стол, мы закусывали, выпивали. Высоцкий часто приходил с шампанским, которое я очень любила, — знал мои вкусы.
В той квартире на улице Удальцова у нас устраивались веселые посиделки. В том числе и по случаю Нового года. Тот же Высоцкий, и Сева Абдулов, и Сергей Никоненко — все приходили к нам в новогоднюю ночь. Денег ни у кого не было, так что не дарили никаких подарков, разве что принесут нам бутылку шампанского к столу. Но нам было очень весело. Ведь все мы — личности, у каждого имелся запас рассказов, анекдотов, актерских баек. Кто-то пел, кто-то читал великолепные стихи. Чувствовалось, что люди радуются каждому дню…
В 1968 году мы с мужем развелись, и Володя как был другом Лешки, так и остался, из мужской солидарности, а отношения со мной прервались. К тому же его целиком захватила любовь к Марине Влади, я его не интересовала. Когда Высоцкий встречал меня на киностудии, бросал дежурное: «Здрасьте!» — и шел дальше…
— Ну и конечно, не забыть вашу совместную работу в картине «Вертикаль»…
— В Кабардино-Балкарию, где шли эти съемки, я летела из Германии, с несколькими пересадками. Но мужественно тащила ящик немецкого пива, чтобы угостить всех на площадке. Я тогда щеголяла в «сластах» — были такие обтягивающие брюки из нейлона. В СССР их еще и не видели, они на Западе только вошли в моду. Я купила одни телесные (когда шла в них по улице, многие потрясенно оборачивались, решив, что я голая) и несколько темных. И как раз темные у меня выпросил Володя Высоцкий для съемок в «Вертикали» — вместе с моим свитером. На съемках мы жили все вместе на турбазе в Сванетии, в одной большой комнате. Спали не раздеваясь, потому что было очень холодно.
Ночью по нам пробегали мыши и по гитаре Володиной тоже, струны перебирали, вдруг такой звон раздавался... Володя время от времени уезжал — он и в театре играл, и другие съемки у него шли, а когда приезжал, всегда первым делом приходил ко мне, пел новые песни. Он был очень внимательным, теплым... И всегда привозил мне бутылку моего любимого шампанского. А в один из прилетов в горы он привез две новые песни: для фильма он написал «Скалолазку», а для меня лично — «Она была в Париже»...
— Лариса Анатольевна, вопрос, который, наверное, волнует многих наших читательниц. Как вам все эти годы удается оставаться такой молодой, сияющей? И при этом с живым лицом!
— В советское время и речи не шло о том, чтобы что-то со своим лицом делать. Я пользовалась простым кремом «Янтарь». Но мы, девочки, активно использовали опыт старших актрис. Все следовали совету Тамары Федоровны Макаровой — на ночь подвязывать подбородок бинтами, чтобы кожа на шее не обвисала. Чего только не придумывали, чтобы хорошо выглядеть при минимуме возможностей. Вот вы фильм «Москва слезам не верит» видели? Там показано, как в наше время делали маски из клубники, из огурца. Так все и было! А, например, наша прекрасная актриса Руфина Дмитриевна Нифонтова, когда на гастролях заселялась в гостиницу, брала мыльницу, наливала в нее воду и просила горничную положить мыльницу в морозилку. Еще Нифонтова покупала сметану.
Утром вставала, льдом обтирала лицо, потом намазывалась сметаной. Вечером проделывала то же самое. Я за этим наблюдала, когда две недели гастролировала с ней в Магадане. Актрисы, и она в том числе, часто ходили в баню при бассейне «Москва», когда он еще был на месте храма Христа Спасителя. Мы сидели, парились, сплетничали, делились, кто какую кофточку купил… И тут Нифонтова заходила, похожая на сфинкса в какой-то темно-зеленой, почти черной маске. Садилась и громовым голосом актрисы Малого театра командовала: «Молчать!» И все замолкали. Вообще, если ты хотел хорошо выглядеть, возможности были. В Театре киноактера, где я служила, в 70—80-е были и занятия йогой, и гимнастика, и танцы, и иглоукалывание — все для поддержания формы…
— Уже скоро, в марте, вы отметите юбилей… Вы любите свой день рождения?
— Спокойно отношусь к возрасту, важно его принимать. Возраст на лице, а не в паспорте. К тому же для меня юбилей — это встреча со зрителями, творческий вечер, который будет приурочен к этому дню. Это всегда положительные эмоции, хорошие воспоминания. Возможность почувствовать, что ты нужен. Так что ожидаю от этого дня рождения только хорошего!
