«На пробах режиссер мне сказал: «Все хорошо. Но твой герой умирает от чахотки через два месяца, а ты со щечками». И я стал худеть. В какой-то момент мне даже сказали притормозить, потому что я стал уж очень тощим. Это было интересно — производить такую трансформацию над самим собой», — рассказал Антон Хабаров.
— Недавно прошел сбор труппы Московского Губернского театра. Что обычно происходит на этом мероприятии?
— Я как раз недавно думал: что люди, не работающие в театре, знают о сборе труппы? Они не знают ничего. А ведь это такой торжественный и волнующий день! Как в передаче «Что? Где? Когда?» — черный ящик. И сейчас откроются все тайны. Каждый услышит, будет ли он занят в этом сезоне, какие предстоят постановки, какие гастроли. Ведь только на сборе труппы мы обо всем узнаем. До этого, конечно, ходят какие-то слухи… Театр же полон слухов, без этого вообще нельзя! Я даже как-то замерял скорость слуха: запускал сплетню и ждал, когда она ко мне вернется от другого человека. (Улыбается.) В «Современнике» это заняло две недели, а в Московском Губернском — два месяца. Видимо, это потому, что мы еще молодой театр.
— Антон, когда 9 лет назад вы пришли в новый театр, который только создавался и не имел еще ни своей истории, ни репутации, не страшно было? Молодые актеры обычно стремятся на сцену, которой служили мэтры…
— Ну так я же поработал в маститых труппах: в «Современнике» — пять сезонов, в Театре Маяковского — два сезона. Мне не было страшно. Главное — роль, которую ты играешь, а все остальное не имеет никакого значения. Ассистентка Балабанова увидела Сухорукова в детском утреннем спектакле, где актеры обычно ничего не играют, а досыпают. И она удивилась, как Виктор потрясающе играл! Там даже у родителей сердце рвалось, не то что у детей! В общем, не место красит человека, а человек место. Ну а стоять у истоков нового театра — это большая удача. Сейчас помогаю молодым актерам, поддерживаю их, даю советы, если спросят. Я знаю, что такое приходить в новый коллектив, вливаться в труппу. Я это все проходил в «Современнике» и «Маяковке».
— А вас в тех театрах поддерживали?
— В «Современнике» мне помогали старики, все до одного — Гафт, Неелова, Ахеджакова. В «Маяковке» поддерживали Лазаревы, Толя Лобоцкий. В общем, рядом были те, кому я не мог составить конкуренцию. Вообще, конкуренция всегда есть в театре. И это нормально! Я сам даже люблю чувство соперничества и жду, когда придет новый артист, чтобы у меня все внутри сжалось. Смотрю на новичка и думаю: ну давай, давай, сделай так, чтобы я заволновался. (Улыбается.) Когда есть соревновательный момент, я и играю лучше. Так было с Ириной Пеговой в фильме «Казанова». Помню, мы с Ирой пришли на репетицию. И тут она начинает мне что-то рассказывать про свою жизнь, я ее внимательно слушаю, сопереживаю… А потом она говорит: «Ну давай, теперь твой текст». А я ей: «Какой текст?» — «Ну как, я тебе только что свой первый монолог сыграла, теперь твоя очередь…» Я считал, что мы просто с ней разговариваем, она мне про себя рассказала, а она, оказывается, играла… Подумал: ну все, это провал, надо что-то делать. И я собрался и все сделал! Ира, конечно, гениальная актриса. У нас при жизни не принято говорить про гениальность актера, к сожалению. Вот для меня два артиста, от которых я просто в восторге: это Кирилл Пирогов и Ира Пегова. Кирилл — это какая-то другая планета, он космический актер. В фильмах, если у него даже маленькое появление, все смотрят только на Пирогова. Мы с ним снимались в «Троцком», и я на него в первый съемочный день накинулся, чтобы выразить свое восхищение. Он даже испугался. Что и понятно: неизвестный мужчина кидается к нему: «Кирилл, ты мой любимый артист, меня зовут Антон Хабаров, мы даже когда-то пробовались с тобой на одну роль…» Но я никогда не стесняюсь подходить и говорить, когда мне что-то нравится.
— Неужели конкуренция — это всегда так хорошо? Разве никаких неприятностей от нее не бывает?
— Знаете, есть такой миф, что театр — это дом для актера, а труппа — семья. Семья у тебя дома. А в театре ты не должен чувствовать себя так комфортно, как в семье. В театре важна конкуренция, необходима, ее даже надо, мне кажется, искусственно создавать. Конечно, многие спектакли построены таким образом, что есть лидер и остальные ребята, которые помогают. Многим не нравится так играть. Но я считаю, что если не нравится, то из театра надо уходить. Например, мне не нравилось такое положение дел в «Современнике». Пришел Артур Смольянинов* и тут же стал лидером. А мне не хотелось работать на лидера, и я ушел.
— А если бы вы играли главные роли, вы бы из «Современника» не ушли?
— Не ушел бы, конечно. В МГТ я задействован в четырех спектаклях: Астров в «Дяде Ване», Лопахин в «Вишневом саде», Он в «Скамейке», Кречинский в «Свадьбе Кречинского». Профессия актера — это профессия честолюбивых и тщеславных людей. Сначала нас, самых харизматичных, отбирают одного из трехсот человек на курс. Потом еще на курсе есть отсев. После института в театр берут лучших. То есть выживают только амбициозные! И, конечно, каждый считает, что он достоин играть главную роль. Нет людей, которым все равно, какое место они занимают в театре. К сожалению, там много недооцененных. В «Театре на Покровке», где я работал, видел массу потрясающих, фантастических актеров, которых, к сожалению, никто не знает. У нас есть список переоцененных артистов, их все знают, а вот недооцененных не знает никто, и их огромное количество.
— Расскажите, пожалуйста, про Сергея Безрукова. Это он пригласил вас в МГТ? Как вы с ним познакомились?
— Набирать и формировать труппу Сергею Витальевичу помогала режиссер Аня Горушкина. И она предложила нас с Леной (жена Антона — актриса Елена Хабарова. — Прим. ред.). Безруков назначил нам встречу в кафе МХАТа. Лена приехать не смогла, и я был один. Помню, очень волновался. Сергей Витальевич говорил на встрече так тихо, что я совершенно ничего из сказанного не понимал. Внимательно слушал, но ничего не слышал, так что просто кивал головой и улыбался. Я только разобрал слова: Сирано де Бержерак. Короче, я согласился.
— Какой Сергей Безруков руководитель?
— Он разный в зависимости от ситуации: то строгий, то добрый и щедрый. Но он всегда безжалостен к нарушителям спортивного режима. Если актер пришел на репетицию или, не дай бог, на спектакль в нетрезвом состоянии — моментально вылетает из театра.
— В одном из интервью вы сказали, что Сергей Витальевич исполнил вашу заветную мечту…
— Да, я всегда хотел сыграть на фортепиано с оркестром. И я это сделал на сцене МГТ! Я пять лет учился в музыкальной школе, но бросил. У меня не было таланта к сочинительству, а это требовалось на сольфеджио. Зато я считался классным исполнителем. Помню, даже приходили из других музыкальных школ смотреть на меня. А потом я стал заниматься с преподавателем дома. Вернее, с преподавательницей. Она была студенткой, и почему-то во время наших занятий ела докторскую колбасу. Когда показывала мне что-то, на клавишах оставались жирные следы. В общем, с тех пор я ненавижу докторскую колбасу. (Смеется.) Но педагогом она была хорошим.
— Антон, вы много снимаетесь, а совмещать театр и кино — очень сложно. Многие актеры из-за этого уходят из театра…
— Я без театра не могу. Например, так сыграть, как я сыграл в «Казанове», я не смог бы без театра. Все образы я взял из своих спектаклей. Театр развивает, мышцы актерские можно накачать только здесь. Мне кажется, я бы и сам платил, чтобы играть на сцене! Сегодня у нас две репетиции, два прогона. Я еду в театр и думаю: сейчас разомну себя на ту эмоцию, которую мне буквально через неделю нужно делать в «Великой». Причем в театре мной занимается большой мастер — Безруков! И он меня абсолютно бесплатно прокачает. Люди за такое платят огромные деньги вообще-то. Я видел миллион артистов, которые, вздыхая, говорили: «Опять прогон, да зачем это нужно».
— Я считаю, что профессия актера — это большая лотерея…
— Тут масса факторов. И лотерея, и еще работа над собой. Ведь чтобы строить карьеру, я полностью отказался от семьи, я же папа и муж по скайпу. Мой успех в карьере имеет и обратную сторону медали, о которой я редко рассказываю…
— А со стороны смотришь, и создается впечатление, что у вас все прекрасно: главные роли в кино, ведущий актер в театре, красавица жена, дочь и сын…
— Но это иллюзия, потому что я не рассказываю о том, что плохо, и в социальные сети не вываливаю. Мои дети по мне не скучают, и это большая трагедия. Моя жена — просто изумительная женщина, которая всегда напоминает обо мне дочке и сыну: «У нас есть папа, он сейчас в Питере, он вас всех любит и очень скучает». Я восхищаюсь девочками-актрисами, которые строят карьеру и еще как-то воспитывают детей, это очень сложно. Так что у нашей профессии есть много составляющих. Ну да, отчасти это лотерея. Важно ведь еще оказаться в нужном месте и в нужный час. Как у меня получилось с «Современником». Моя однокурсница Настя Куприянова попросила ей помочь в показе: сыграть официанта. Требовалось выйти на сцену и сказать: «Было недурно» — и уйти. И вот Галина Волчек сидит в зале, курит, я выхожу, делаю все, что надо. Спускаюсь в зал. А Волчек смотрит на меня и улыбается. После показа стоим, ждем, как птенцы. Выходит наш педагог и говорит: «Все свободны, а Хабаров на перепоказ». И так я попал в «Современник». Совершенно случайно. Как раз в этот период Александр Прошкин искал молодого актера для сериала «Доктор Живаго». Он позвонил Валентине Яковлевне, прекрасной заведующей труппой «Современника», и спросил: «Есть кто молодой у вас?» — «Да! Пришел как раз молодой Хабаров». Я приехал к Прошкину, он меня утвердил без проб, потому что считает, что пробы унизительны для артистов.
Отчасти он прав. Кстати, Мартин Скорсезе говорит, что понимает в первые пять секунд, подходит ему актер или нет, стоит тому только войти в комнату. Я у всех режиссеров спрашивал об этом, и они подтвердили. Грубо говоря, приходишь на рынок купить помидоры. Тебе могут предлагать яблоки, бананы, но тебе нужны именно помидоры. Так же и режиссер, он же картину рисует, ему нужна какая-то определенная краска, определенная форма. И если он знает артиста, то пробы, считаю, не нужны. Ведь мы там не делаем чего-то сверхъестественного, это просто ожившая фотография, и все. Я не хожу на пробы, где нет режиссера. А самопробы считаю катастрофой. Это как петь в душе. Вот я, например, пою в душе, и мне кажется, что пою великолепно. Но это же не так. Вот и самопробы: ты ставишь камеру, и тебе кажется, что ты прекрасен. А работа в кино происходит в условиях стресса. Когда такие актеры после своих самопроб приходят на площадку, они зажимаются после первого же замечания режиссера. А если рядом стоит известный коллега, так просто глотают язык от переживаний. А времени сейчас нет в кино, все делается быстро.
— Бывает, что вы отказываетесь от каких-то предложений?
— От многих предложений отказываюсь. И даже с картин ухожу. Вот недавно меня утвердили в один проект на роль исторического персонажа. Я готовился, читал архивы, консультировался с историками из МГУ. Прихожу на примерку костюма, а мне говорят, что мой персонаж убран из сценария и теперь я играю другого. Я был так раздосадован таким отношением, что сказал: «Не буду сниматься». Позвонил своему агенту Наташе Соболь, объяснил ситуацию. У меня замечательный агент, мы с ней работаем уже 12 лет. Она меня прекрасно понимает и все «шишки» принимает на себя. Помню, как я искал агента. Серега Селин подсел ко мне во время перерыва на съемочной площадке и говорит: «Агент нужен? Я тебе дам контакт». И все, с Наташей мы до сих пор, она даже уважает мои отказы и гордится ими. Ей очень это тяжело, потому что на нее спускают всех собак. Я ушел из «Мы из будущего 2» с середины проекта, потому что понял, что это какая-то галиматья. Нет, я снимаюсь в компромиссных проектах — главное, чтобы было что поиграть. Но тут такая тема…. Я вообще понял, что в военном кино не хочу сниматься. На меня же смотрят как на идиота, когда я им говорю, что мой костюм должен быть выжжен на солнце. Они не понимают мои претензии. В общем, я сказал: «Ребят, без меня».
— Антон, вы известны тем, что к ролям готовитесь основательно. А к какой роли готовились дольше и тщательнее всего?
— В «Казанове». У меня там 12 ролей. А для сериала «Мурка» я сильно похудел. На пробах продюсер Джаник Файзиев мне сказал: «Все хорошо. Но твой герой умирает от чахотки через два месяца, а ты со щечками». И я стал худеть. В какой-то момент мне даже сказали притормозить, потому что я стал уж очень тощим. Это было интересно — производить такую трансформацию над самим собой. В этом плане я беспокойный актер, мне хочется сыграть правдоподобно, чтобы зритель поверил. Бывает, я давлю на режиссеров, они от меня устают и говорят: «Хабарчик, успокойся, ты тут просто молчишь. И не надо этого миллиона предложений, как именно ты молчишь: то жуешь, то табак нюхаешь, то ешь черешню…»
— Наверное, достаточно того, чтобы режиссер все знал и говорил, как играть?
— Мне так сложно. Пробовал, но не могу. Я видел тех, которые не готовятся, это было совсем плохо. А я боюсь провала. Дело в том, что работу в «Современнике» я начал с катастрофического провала. Врагу такого не пожелаешь…
— У вас был какой-то неудачный спектакль?
— Не просто неудачный спектакль... Вот представьте: ты молодой артист, тебя взяла Волчек и говорит всем: «Приходите и посмотрите на него!» А ты подводишь… С тех пор я всегда очень тщательно готовлюсь к ролям. И, насколько я знаю, все серьезные актеры готовятся. Де Ниро перед «Крестным отцом» уезжал на Сицилию, чтобы иметь определенный загар. И дело-то не в загаре, а в том, чтобы жить материалом.
— Вы, к счастью, не раз были вознаграждены за свою потрясающую актерскую игру…
— Три раза. Правда, за две роли. За Астрова в «Дяде Ване» я стал лауреатом премии «Звезда Театрала» и премии Андрея Миронова «Фигаро». А за главную роль в «Казанове» получил «Актера года». «Казанова», конечно, очень удачный проект, но сколько крови он у меня попил! Когда мне предложили эту роль, я сначала хотел отказаться, потому что уже и так параллельно снимался в «Воскресенском» и в «Отчиме». Помню, звонит мой агент и говорит про «Казанову». Я ей отвечаю: «Нет сил, не могу». Ну, Наташа меня уговорила в итоге. Но мне было очень тяжело в этот период. «Отчим» — Минск. «Воскресенский» — Петербург. И Ереван, Тбилиси, Баку — «Казанова». В день у меня было по два перелета. Я от переутомления лежал под капельницей, у меня «скорая» дежурила рядом с вагоном. Капельницы у актеров обычно от перепоя, а у меня от переутомления. (Улыбается.)
— Антон, а какой проект принес вам известность?
— Сериал «И все-таки я люблю...». Я как раз только ушел из «Современника», начал работать в «Маяковке». Помню, вышел из театра, и ко мне стали подходить люди, просить автограф, сфотографироваться. Я был удивлен. На мои спектакли ходили толпами, все билеты раскупались. И, конечно, это были женщины. До сих пор вокруг меня одни женщины. Я иногда на своей странице в социальной сети устраиваю перекличку: «Эй, мужики есть?» Никого, ни одного мужика. (Улыбается.)
— Напрашивается вопрос: ваша жена не ревнива?
— Она относится ко всему с пониманием. Это у меня возникают вопросы, когда я вижу кого-то рядом с ней. Лена в таких случаях всегда говорит: «Хабаров, ты придурок, что ли?» Я просто ревнивее, чем она. Конечно, я все понимаю, мы оба актеры, но все равно могу сказать: «А давай ты не будешь целоваться в этом спектакле?» Она отвечает: «Ты что, ну как без поцелуя?» Лена — великая женщина, мне несказанно повезло. Таких уже нет, мне кажется. Мы вместе 22 года. Недавно я подписывал договор. Смотрю на дату — знакомая, что-то в этот день было. И понимаю, что мы с Леной в этот день поженились… Знаете, журналисты любят спрашивать: есть ли у вас какие-то традиции в семье? Никаких традиций нет. Годовщину свадьбы, например, никогда не отмечаем.
Мы просто все время вместе, если я не на съемках. То есть дней двадцать в году. (Улыбается.) Мы всегда путешествуем всей семьей и не считаем это традицией. Многие думают, что у нас идеальная семья. Она, конечно, идеальная, но не настолько. Мы обращаемся к психологу, когда заходим в тупик и сами не можем справиться. Да и вообще, я считаю, что всем актерам необходим психолог. У нас стрессовая работа, поэтому психику нужно держать в чистоте. Михаил Чехов сказал гениальную фразу: «Что дает психолог актеру? Это возможность встретиться со своей индивидуальностью». Почему многие не могут найти себя? Потому что не могут понять свою индивидуальность. Когда я понял все свои недостатки, просто перестал с ними бороться. Нужно разрешать себе быть таким, какой ты есть.
— Антон, я читала в одном интервью, что вы пережили сильную депрессию и именно поэтому обратились к специалисту...
— Это не просто депрессия, я вообще жить не хотел. Могу сказать, что я был на краю. Хотя с внешней стороны успешен до безобразия… Я сначала обратился к одному специалисту — не помогло, потом к другому — не помогло. И пока я не нашел «своего» психолога, никак не мог прийти в себя. Я очень долго себя вытягивал из этой ямы, медленно, тяжело, было много слез…
— А что стало причиной? Накопившаяся усталость или, может быть, кризис среднего возраста?
— Мои детские травмы всплыли на поверхность таким вот образом. На моих глазах умер дедушка от рака, а бабушка в последние месяцы жизни была не в себе, бредила. Я видел их страдания, всю боль, которую они испытывали. И все это копилось, копилось и вылилось в сильную депрессию. Причем детство у меня было счастливым, мои родители — прекрасные люди, всегда меня поддерживали, отдавали последнее, чтобы покрыть все мои потребности. Папа продал свою машину, чтобы я мог заниматься любимым делом — бальными танцами, которые забирали из семьи много денег. Но родители видели, как я горел этим, как хотел танцевать и участвовать в конкурсах. Никогда не забуду, как мама буквально последние деньги отдала за фрак. Мне шили его в очень престижном салоне города, и в примерочной мастер стал выманивать у мамы еще деньги. Она вышла из салона и заплакала, потому что денег у нее больше не было…
Ради нас с сестрой родители были готовы на все. Они при нас никогда не ссорились, выходили в коридор выяснять отношения. Я даже их ругаю за это, считаю, дети должны видеть родительские ссоры, это нормально. Ну, я тоже допустил ошибки в воспитании сына. Я решил, что Владик должен стать хоккеистом, и отдал его в секцию. А он не хотел. И самое главное, он это говорил, а я твердил: «Владик, все, ты мужчина, будешь хоккеистом». А теперь я подхожу к нему и прошу: «Владик, ты меня прости, дурака». Три с половиной года он занимался тем, чем не хотел. Ну я идиот просто. Но ведь ошибки допускают все. Нашим детям всегда будет что рассказать своему психологу. Люди уже придумали идеальные сковородки, идеальные машины, но до сих пор идут споры, как воспитывать детей. Одно я точно знаю: ребенка надо поддерживать во всем. И главное — хвалить! Мои родители в меня верили, поддерживали, и это, конечно, меня спасло. Они хвалили меня даже за мелочь. И когда я поступил в театральное училище, я был в шоке от студентов, которые говорили: «Я маме не сказал». А я первым, кому сказал, — маме и папе, и они очень радовались! У нас доверительные отношения. Я у них родился, когда им было по 18 лет. Между нами не такая большая разница, и сейчас она особенно не чувствуется. Мои родители — молодые ребята. При этом мама иногда пытается меня воспитывать, и тогда я говорю: «Мне 41 год, ну куда вы?»
— А как получилось, что при таких прекрасных родителях вы были хулиганом, взламывали машины?
— Может, так выражался мой какой-то подростковый протест? У меня было свое личное сверло, которым я бесшумно разбивал стекло машин. А дальше за дело принимались мои напарники. Опыт пригодился, когда я играл вора в «Мурке». Однажды со мной приключилась история. Я сидел со своими друзьями в ресторане, и какой-то мужик все время смотрел в нашу сторону. Потом я иду в уборную, а он — за мной. Ну, страшно стало, он такой амбал здоровый. На улице я его снова увидел. Он говорит: «Хабаров, иди сюда». А вокруг него много людей, машин. Я подумал: ну все, попал, сейчас начнется: поехали ко мне, обрадуем мою жену… Мне рассказывали такие истории. Он продолжает: «Слушай, у меня к тебе вопрос. Ты так сыграл вора в законе в «Мурке», как будто сам сидел. Ты сидел?» Отвечаю: «Нет, я не сидел». А он: «Большое тебе спасибо, вот я так не могу, как ты. Ну ладно, все, счастливо». Было страшно. Он даже назвал свою кликуху в криминальном мире.
— Но чаще, наверное, к вам поклонницы подходят, сторожат у подъезда…
— Сторожат. У нас в театре есть даже фотографии особо опасных девушек. Причем, когда эти фотографии распечатали, все сказали: «Ну это же просто козочки миленькие». А потом одна устроилась к нам в театр реквизитором. Я не сразу понял, что это поклонница. Она со мной всегда здоровалась, а потом у нас завязался разговор про сериал «Закрытая школа». И она как начала перечислять даты, когда и где я снимался. Это же ненормально — помнить все это. А в другой раз она подошла ко мне и обняла за шею со словами: «Ты со мной не общаешься». В общем, больше в театр ее не пускали. А другая девушка преследует на гастролях. Она еще и письма с угрозами пишет. Так что поклонницы бывают разные.
— Хорошо, что у вас жена не ревнивая. Хотя ревность же бывает не только к девушкам… Вы с будущей супругой вместе учились в Щепкинском училище. У Елены нет обиды на то, что вы реализованы в профессии, а она пока осталась в тени?
— Мы это пережили. Хотя было непросто: ругались, выясняли отношения, обсуждали, анализировали… Лена считалась лучшей на курсе. Сразу после института попала в «Ленком», у нее были хорошие роли. А потом родился сын… Конечно, Лена переживала. Сейчас мы вместе с ней работаем в МГТ и играем в одном спектакле «Скамейка». Мне нравится работать с женой больше, чем с другими партнершами. Зритель чувствует, что мы не играем, а живем в этот момент. Вот все, что накопилось за 20 лет, мы во время нашего спектакля выплескиваем друг на друга. Этот спектакль считается хитом в нашем театре, женщины очень его любят.
— А в кино Лена снимается?
— К сожалению, сейчас нет. Я пытаюсь помочь, порекомендовать ее знакомым режиссерам. Но ведь я не один такой… Раньше мне было неудобно замолвить за Лену словечко, потом я повзрослел и понял, что нет никакого неудобства — Лена талантливая, яркая актриса. Но иногда удается, иногда — нет. Мы вместе снялись в сериале «Триггер», у нас было всего две сцены. Я бы, наверное, даже отказался от этого предложения, если бы нас всей семьей не пригласили. В сериале же снимается и наш сын. А так я подумал: «Класс! Проведем время вместе».
— Сыну понравилось сниматься?
— Понравилось. Он периодически снимается с моей подачи, но так, без особого энтузиазма. Ему не интересно кино.
— А дочь в кино не тянет?
— Алина ходит в школу дизайна, шьет одежду. И очень много рисует. Про кино она говорит: «Это последнее место, куда мне захочется идти».
— Все еще может измениться, вы тоже в детстве не мечтали сниматься в кино…
— Да, я завалил экзамены в Институт физкультуры, мечтал стать педагогом по танцам. Я тогда потерял смысл жизни.
— Представляете, а если бы сложилось так, как вы хотели тогда?
— Мне кажется, все было бы хорошо: я так и работал бы преподавателем танцев. Но я все-таки, наверное, не обладал такой школой. Ребята, которые поступили в этот институт, были посильнее меня. Я бы, наверное, не смог научить детей хай-классу, потому что у меня нет такого таланта. Короче, не знаю, никогда не думал об этом. Я живу сегодняшним днем, ничего не планирую. Энтони Хопкинс сказал: «Сегодня — это завтра, о котором я волновался вчера». И я с ним полностью согласен.
