«С Гурченко мы как-то сразу начали общаться как подружки. Я почувствовала, что ей не нравится быть «Людмилой Марковной», она хочет быть ближе, поэтому обращалась к ней «Люся» и на «ты». Мы ходили друг к другу в гости, дарили приятные мелочи», — вспоминает певица Алена Свиридова.
— Алена, недавно на Первом канале стартовал новый сезон вокального шоу «Две звезды. Отцы и дети», в котором вы выступаете вместе с младшим сыном Григорием. Петь с близким человеком легко?
— Непросто! У Гриши сейчас такой возраст, 19 лет, когда человек чувствует себя совсем взрослым, тяжело воспринимает любые замечания. Вот и Грише кажется, что я его поучаю, хотя просто пытаюсь дать совет. И в выборе песен у сына тоже максимализм присутствует, ему хочется исполнять что-то современное, неформальное. Я объясняю, что существует понятие «формат», в «Двух звездах» требуются известные, «бронебойные» хиты. Но он воспринимает это с трудом.
— Гриша учился музыке?
— Я рано отдала сына в музыкальную школу на фортепиано. Через какое-то время Гриша заявил, что ему нравится труба. Но через год он и трубу бросил. Точнее, у меня уже не было сил заставлять его учиться. Музыка требует больших усилий, ты просто должен сидеть и заниматься, другого варианта нет. Чтобы Гриша выполнял домашние задания, я неотступно находилась рядом, контролировала, порой орала на него, могла и наказать. Но у меня, выпускницы музыкально-педагогического факультета Минского пединститута, которая после вуза два года вела уроки музыки в школе, терпения на собственного ребенка не хватило. Так бывает: чужого человека дети слушаются, а маму игнорируют. К тому же сейчас дикие нагрузки в общеобразовательных школах, просто какой-то адский ад. В итоге Григорий занятия музыкой бросил.
К слову, я в свое время тоже бросила музыкалку: гулять во дворе куда приятнее, чем учить гаммы. Но потом я ощутила, что потеряла что-то очень важное. Вернулась, доучилась и получила диплом. Так вот, мама, когда уговаривала меня идти на сольфеджио, говорила: «Подожди, вырастешь, скажешь мне спасибо». Так все и произошло. И Григорий, когда сейчас садится за пианино и что-то наигрывает, порой говорит мне: «Мама, все-таки как хорошо, что в моей жизни были уроки музыки. Спасибо тебе!» А когда Гриша учился в шестом классе, я отдала его в кадетский корпус.
— Неожиданный поворот...
— Так я в детстве сама мечтала туда поступить! Я была очень активная, шустрая. С девочками играла в куклы, для которых мастерила крошечную посуду из фольги — крышечек от стеклянных бутылок из-под молочных продуктов. А с мальчишками лазала по деревьям и заборам, прыгала по гаражам, обследовала стройки, жгла костры в лесу. У меня был ножик, который я, как индеец, метала в деревья, а еще вырезала им разные фигурки из сосновой коры. Я вообще рукастая: в детстве и пилила, и строгала. И сейчас могу не только гвоздь забить: на своей керченской даче сама кое-где кирпич клала. В моей мини-мастерской есть даже деревообрабатывающий станок...
А еще у меня в кармане лежала тяжеленная свинцовая «чушка» для одной увлекательной игры. Надо было положить на асфальт копеечку и бросить чушку так, чтобы монетка перевернулась. Тогда ты эту денежку выигрывал. Как видите, моя душа требовала подвигов. И перед сном я лежала и размышляла: как же мне эти подвиги совершить?! Раздумывала: «Может, поступить в военное училище? Но ведь девочек туда не берут! Так надо коротко постричься, а я и так на мальчика похожа, так что никто и не узнает. А в баню ходить не буду...» Как видите, в результате мою мечту осуществил Гриша.
— Он сам захотел пойти в кадеты?
— Нет, я решила... Когда сыну было лет двенадцать, я поняла, что он превращается в этакого Митрофанушку из «Недоросля». Его окружает много женщин — я, бабушка и няня, и все мы над ним квохчем, как наседки. Поэтому ребенок совсем разучился что-то сам делать, с домашними заданиями мы с ним по очереди сидели. Кадетское заведение помогло бы сыну стать более самостоятельным. Идея Грише очень понравилась, но ровно до той поры, когда настало время туда идти. Помню первый день занятий, Гришу в форме и с таким печальным лицом, что я чуть не расплакалась…
Поначалу сыну было очень тяжело. У него домашнее воспитание, как я шучу, «перинное», а тут суровые будни, дисциплина, курсанты должны сами заботиться о себе. Они ведь жили в общежитии и только на выходные приходили домой. Сын даже предъявлял мне претензии: «Ты меня сдала!» А я отвечала: «Я тебя не сдала, а целенаправленно туда отправила, и можешь меня этим не шантажировать...» Считаю, такая «встряска» сыну была просто необходима, чтобы он повзрослел. Бытовые трудности в детстве переносятся легче. Но если нет такой «прививки», то потом, когда после тепличных условий реальная жизнь треснет тебя по башке, можешь сильно обломаться.
Благодаря корпусу Гриша действительно научился самостоятельной работе. И хотя через пару лет сын оттуда ушел, не раз говорил, что училище ему много дало, что он чувствует себя старше одноклассников. Гриша до сих пор с теплом вспоминает педагогов, предмет «летное дело» — занятия на симуляторах, он там был лучшим. И еще парад на Красной площади 9 Мая, в котором сын принял участие...
— Чем Гриша сейчас занимается?
— Он студент первого курса актерского факультета ГИТИСа, учится у Сергея Яшина. Это для меня было полным сюрпризом. Хотя в детстве сын ходил в театральную студию, в старших классах занимался в школе при Щукинском училище. То есть его всегда тянуло в эту профессию. Но я думала отправить Гришу учиться в Канаду.
— Там ведь живет старший сын Василий?
— Да, он много лет назад уехал вслед за своим отцом, стал программистом. А для Гриши я выбрала очень хороший институт кинопроизводства. Он поехал, но в том году в институте не было набора на актерский факультет. Мы решили поступать на другое отделение, а потом перевестись. Начались экзамены, и вдруг Гриша все переиграл. Позвонил и огорошил: «Я возвращаюсь, буду поступать на актерский в Москве». И прямо с самолета пошел на прослушивание, с программой, которую сам подготовил. И его взяли! Провернуть такой «финт ушами» — без репетиторов, буквально с ходу поступить в ГИТИС — это, конечно, сильно.
— Вашего сына явно тянуло в актерскую профессию. А почему тогда он в детстве не снимался в кино?
— Не водила Гришу на кастинги, потому что не люблю детей-артистов. С профессией все-таки человек должен определиться сам. А когда ребенок является венцом родительских амбиций, это часто заканчивается искалеченной жизнью. И с музыкой то же самое. У ребенка может быть красивый голос, но он часто не понимает, о чем поет, — получается попугай. Бывают безумно талантливые маленькие самородки, но потом они вырастают, детское обаяние уходит. Так что лучше выбирать профессию осознанно.
Вот я поступила на Высшие режиссерские курсы после пятидесяти! В свое время меня много раз приглашали на кинофестиваль «Кинотавр». Сначала как певицу, потом как гостя. За эти годы киношная тусовка стала мне родной. Например, я подружилась с Катей Шпицей. По возрасту она мне в дочери годится, но для меня Катя просто подружка. А Станислав Сергеевич Говорухин?! На «Кинотавре» мы с ним вели долгие беседы о жизни, о кино, он советовал что-то интересное посмотреть, почитать. И с Владимиром Ивановичем Хотиненко благодаря «Кинотавру» сдружилась. В Сочи в начале июня море прохладное, часто бывает много медуз, так что народ предпочитает купаться в бассейнах. А мы с Владимиром Ивановичем каждое утро совершали долгие заплывы. Отбрасываем в сторону медуз, плывем и беседуем на философские темы, рассуждаем о высоких материях. Повернем обратно, а я говорю: «А давайте еще вот об этом поговорим». И мы разворачиваемся в сторону от берега.
— Неудивительно, что именно к Хотиненко вы решили поступать на Высшие режиссерские курсы.
— Конечно, с Владимиром Ивановичем ведь безумно интересно. На самом деле о профессии кинорежиссера думала давно. Когда смотрела на «Кинотавре» новые фильмы, постоянно их анализировала: это я так бы сняла, а вот это — так... Правда, сейчас я ушла в академический отпуск. Получилось столько концертов, что сочетать основную профессию с учебой не смогла. Однако на следующий год к учебе обязательно вернусь. Но уже сейчас я понимаю, что кинопроизводство — это очень сложный процесс, он требует невероятных сил. И чем ближе с кино знакомлюсь, тем больше сомневаюсь — хватит ли сил у меня, чтобы снять фильм?!
— Вы в кино как актриса уже успели поработать...
— Если не иметь в виду камео, то у меня одна полноценная, большая роль. В 2006 году предложили роль в детективном фильме «Смерть по завещанию». Мне сразу понравилось, что мой персонаж — отрицательный. Обычно я такая положительная, прямо пионерка-отличница. А тут надо было сыграть жену бизнесмена, которая узнает, что муж завещал свое состояние беременной любовнице. Конечно, она в бешенстве! Когда читала сценарий, все не могла вникнуть в характер героини. А потом начала анализировать, почему моя героиня так дико, мерзко поступает. Это же самое интересное — разобраться, какие обстоятельства сделали человека именно таким. Героиня совершает ужасные вещи, но я понимаю почему.
На съемках этой драматической истории был один смешной эпизод. Мою героиню случайно убивают: у нее в руке пистолет, мужчина пытается его отнять, происходит борьба, вдруг выстрел — пуля попадает в героиню. В этот момент мне нужно было раскусить желатиновую ампулу с «кровью», чтобы она полилась у меня изо рта. Команда «Мотор!», начинаю бороться с противником. Звук выстрела, кусаю ампулу, а она, как грибы маслята, скользит у меня во рту. Режиссер кричит: «Алена, что ты там жуешь в кадре?» В общем, намучилась: три дубля не могла раскусить эту ампулу и хлебнуть киношной кровушки.
— А почему после такой большой драматической роли больше не снимались?
— Ну, это не от меня зависит, а от режиссеров. А я после тех съемок поняла, что профессия певицы наименее энергозатратная из всего того, чем я занимаюсь (я еще и книги пишу, и в театре играю). Как приятно: прилетела в нужный город, порепетировала час, погуляла или отдохнула в номере, два часа отпела, и ты свободна. Тем более сейчас и на концертных площадках, и в гостиницах обычно отличные условия. А на киносъемках ты в плотном гриме часами сидишь, не ешь, не пьешь — чтобы не повредить грим. И просто ждешь, чтобы тебя сняли две минуты. А для меня ожидание — это каторга! К тому же съемки могут проходить на улице и в тридцатиградусный мороз, и в сорокаградусную жару. Плюс то с техникой что-то случилось, то партнер в кадре не вовремя моргнул и нужен новый дубль. Короче, кино — это реально тяжелый труд и бесконечное терпение — точно так, как показано в мультике «Фильм, фильм, фильм». Поэтому, возможно, мое стремление к кино кончится просто написанием сценария, потому что в этой литературной сфере я уверенно себя чувствую.
— Вы играли не только в кино, но и в театре. Например, в мюзикле «Бюро счастья».
— Это был полностью авторский проект Людмилы Марковны Гурченко. Она не только исполняла там главную роль, она этот спектакль выносила, родила и дальше продолжала растить. Сколько она туда грохнула сил, нервов, денег, даже трудно себе представить. Гурченко пригласила меня, увидев по телевизору какой-то мой клип. Роль у меня была небольшая, но ее расширили, чтобы мне было что показать...
Мы с Людмилой Марковной как-то сразу начали общаться как подружки. Я почувствовала, что ей не нравится быть «Людмилой Марковной», она хочет быть ближе, поэтому обращалась к ней «Люся» и на «ты». Мы ходили друг к другу в гости, дарили приятные мелочи. Гурченко мне подарила серебряную солонку, перечницу тоже серебряную — она видела, что я люблю такие изящные, изысканные вещи. И мне было приятно ей что-то красивое вручить.
У меня не было перед ней какого-то преклонения, я не относилась «с придыханием». Если человек ко мне тепло расположен, я сразу воспринимаю его как родного. И тут не важно, какие у него возраст, статус, регалии. Просто, если с Гурченко начинаешь общаться как с «Людмилой Марковной», ты вынуждаешь ее надеть маску «Людмилы Марковны». Другой участник мюзикла, прославленный Александр Михайлов, намного старше меня, но я звала его Саша. Ведь артисты любых рангов все равно как дети, любят подурачиться, поприкалываться.
В мюзикле еще участвовали Коля Фоменко, Гедиминас Таранда. Очень веселая история была, которая закончилась, когда я забеременела Гришей. Это, конечно, не входило в планы Гурченко. Она на меня даже как-то подобиделась. Сказала: «Ну зря ты это…» Мне начали искать замену. По-моему, среди множества претенденток была Катя Климова. В конце концов я передала роль Любе Толкалиной...
— В мюзикл к Гурченко вы пришли уже известной певицей. А кто вам помог в начале пути, когда вы только приехали в Москву?
— Не могу не вспомнить Аркадия Арканова, который не просто мне помог, а, по сути, удочерил... В Москве, куда я приехала в декабре 1991 года, чувствовала себя сиротой, у меня здесь не было ни кола, ни двора, ни знакомых. Стояли морозы, а я в осенних ботиночках. Пришлось обматывать стопы газетой, чтобы меньше мерзли. А жила я в однокомнатной квартире у тещи Юры Рипяха, директора коллектива Богдана Титомира.
— Почему именно там?
— Это удивительная история... В Минске у меня не получалось найти место, где я бы могла развиваться как музыкант. В ресторанах надо было петь чужие песни, а я писала и хотела исполнять свои. Фольклорные коллективы не мое. Устроилась концертмейстером на кафедру хореографии в Институт культуры рядом с домом. Но все это было не то. И тут меня приглашают выступить на разогреве у приехавшего на гастроли из Москвы Богдана Титомира. Его директор Юрий Рипях услышал мои песни, попросил кассету и вскоре позвал в Москву — сделать совместный проект. К моменту переезда в Москву мне было 29 лет и я была свободна — с первым мужем, отцом Васи, мы уже разошлись. И я рванула в столицу, мы с Рипяхом начали записывать первые песни. Поэтому и жила в квартире его тещи...
И вот на съемках какого-то телемоста ко мне подошел Аркадий Арканов. Я исполняла «Никто, никогда», и Аркадий Михайлович сказал, что ему очень нравится моя манера, что он обожает джаз. Мы так хорошо пообщались, а в конце он сказал: «Приходи ко мне в гости. Мы с Наташей, женой, тебя ужином накормим». Я чувствовала себя в Москве такой одинокой и потерянной, и мне было очень приятно получить это приглашение.
И я стала приезжать к Арканову в гости. Тогда я снимала квартиру на «Домодедовской», а Аркадий Михайлович жил на Арбате, в переулке Сивцев Вражек, причем квартира располагалась на первом этаже. Я приезжала и стучала в окно, это было очень трогательно. А когда стала снимать квартиру на Остоженке, приезжала к Аркадию и Наташе на роликах. У Арканова дома бывали очень интересные люди. Например, не раз встречала там Игоря Крутого...
Мы с Аркановым общались много лет, вплоть до его смерти. Он был не только прекрасный сатирик, но и настоящий писатель. И еще изумительный человек, с невероятным чувством достоинства, всегда спокойный, несуетливый. А какой Аркадий Михайлович был элегантный, красивый джентльмен, с классным чувством юмора! Причем он рассказывал самые веселые истории с каменным лицом, а я покатывалась от смеха. Еще мы с ним вместе написали трогательную песню-дуэт «Прощайте, девочки, прощайте, мальчики» для моего первого альбома и сняли на нее клип. У Аркадия Михайловича был очень красивый, низкий голос — как у Леонарда Коэна. Мало кто помнит, но Арканов вместе с Игорем Крутым написал целый альбом для разных артистов: Лолиты и Аллегровой, Буйнова и Леонтьева.
— 90-е годы, когда вы переехали в Москву, — это самое начало российского шоу-бизнеса, необычайно яркая эпоха, в том числе и чисто внешне.
— Если вы про понты, то желания носить самые модные, самые экстравагантные шмотки у меня никогда не было. Но когда в Москве я получила первые приличные гонорары и собралась купить свою первую машину, то выбрала огромный двухдверный Cadillac Coupe Deville! На таких в голливудских фильмах обычно разъезжают мафиози. Белая кожаная крыша, темно-синий салон с деталями золотого цвета — не авто, а яхта!
Мы все родились в Советском Союзе, выросли в условиях дефицита, и когда дорвались до возможности что-то купить, всех понесло. Но все-таки желание поразить, затмить блеском — это совсем не мое. Вот и машину такую купила, потому что она была ну неземной красоты. Этим авто мои понты и ограничились. Самое смешное, что тогда я только училась водить. Помню, еду — машина такая здоровенная, а я такая маленькая мышь со зверским лицом, вцепившаяся в руль. И два мужика в машине слева на меня смотрят и ржут! Потом я снесла своим роскошным «Кадиллаком» пару мусорок, потому что еще не чувствовала габаритов...
— Какие гонорары тогда платили артистам вашего уровня?
— В абсолютных цифрах гонорары были однозначно меньше, чем сейчас. У меня больше 20 тысяч долларов за выступление не было. Но тогда эта сумма была куда более весомой, чем сейчас. Кстати, пару раз меня кинули — в Грузии и еще где-то. В те годы все держалось на устных договоренностях: не были распространены банковские карты, расплачивались только налом. Сейчас все цивильно, все прописывается в договорах. Существует практика полной предоплаты: артисту перечисляют гонорар, и тогда он выезжает в город, куда его пригласили. А в 90-е деньги давали непосредственно перед выступлением: музыкант уже на площадке получает деньги и после этого выходит работать. Так вот, я приезжаю в ДК, мне говорят: «Деньги уже везут». Переодеваюсь, гримируюсь, мне радостно сообщают: «Деньги уже подвозят, вот-вот будут». Я уже стою за кулисами, слышу, как полный зал в нетерпении аплодирует, ждет моего выхода, а мне все говорят: «Сейчас-сейчас с тобой расплатимся...» Я не могу разочаровать публику, которая пришла на мой концерт, выхожу на сцену, отрабатываю программу. Заканчивается концерт, а организатор гастролей плетет какие-то сказки про испарившегося человека, который должен был привезти деньги... На самом деле с этим сталкивались почти все артисты: прилетели и бесплатно отработали концерт, а кто-то на этом заработал.
— И что вы делали?
— Можно, конечно, попросить разобраться с мошенниками «серьезных», суперкрутых людей, которых знала вся эстрадная тусовка. Но мне лишний раз связываться с такими людьми не хотелось. И мы с директором плюнули на это дело: «Ну, значит, нас, дураков, надо было научить тому, что деньги берут вперед...»
Если с гонорарами за концерт тогда легко могли кинуть, то с телеэфирами все было четко. В том смысле, что все начинающие артисты платили за эфиры — за то, что твой клип взяли в ротацию на тот или иной телеканал. Оговаривалась сумма и конкретное количество показов клипа. Мой директор рассказывал: «Приношу на такой-то канал твой клип. Говорю: «Посмотрите, вот наш ролик». А мне сразу: «Плати столько-то». — «Да вы хоть разок посмотрите клип!» — «Какая разница! Просто давайте деньги...»
— То есть за эфиры «Розового фламинго» и «Бедной овечки» вы платили?
— Нет, я имею в виду свои первые клипы. А когда выстрелили мои хиты, «занос» денег на телевидение закончился... «Овечку» снял Федя Бондарчук. У нас была общая компания, мы собирались в очень модной «Галерее Арт Пикчерз» — Сережа Мазаев, Степа Михалков, Кристина Орбакайте, Володя Пресняков, музыканты группы A’Studio. Так вот, когда мы с Федей думали, как сделать клип на «Бедную овечку» — песня-то какая-то дурацкая, — он предложил: «Давай сделаем что-то дико модное, «кислотное». И раскрасил в невероятные цвета крышу одного из павильонов «Мосфильма». У нас был самый крутой стилист — Андрей Шаров, самый крутой фотограф — Владимир Клавихо-Телепнев. Мы пригласили популярных девчонок-моделей того времени. И все вместе на этой крыше бесились. Подняться на нее можно было только по пожарной лестнице. И все мы, включая моделей на каблуках, карабкались по ней. И технику — камеры, осветительные приборы — по ней затаскивали.
А «Розового фламинго» снял Михаил Хлебородов — тоже на «Мосфильме», но уже в павильоне. Построили грандиозные декорации с большим бассейном в центре. Как мне говорили старожилы студии, они не помнили такого размаха со времен съемок «Сказки о царе Салтане». Стоял невероятный дубак, адский холод. Снимали зимой, а павильон не отапливался, вода в бассейне, поначалу теплая, очень быстро остыла. И в эту холодную воду артисты должны были опускаться и изображать райское блаженство...
— Этот клип до сих пор смотрится очень стильно. Наверняка он стоил дорого...
— Деньги на него мне дал бизнесмен Саша Гусев. Правда, эти 25 тысяч долларов нам пришлось вывозить из Швеции чуть ли не контрабандой — под одеждой... Вы знаете, тогда многие предприниматели, которые заработали приличные деньги, стремились познакомиться с артистами, чтобы сделать звездам что-то приятное, как-то помочь. Бизнесменам было интересно общаться с людьми, которых они видят по телевизору, немножко войти в этот «артистический круг».
— А чем отличались телевизионные съемки той поры?
— Отличие от современных шоу кардинальное: раньше все телесъемки были под фонограмму, не было ни одного «живого» выступления. Это сейчас везде «живой» звук — говорю о тех проектах, в которых сама принимала участие. В них все по-честному, по-настоящему. А тогда так: приезжаешь на
запись очередного телеконцерта, отдаешь звукооператору «плюсовку» — полную фонограмму, выходишь на сцену и открываешь рот под свою песню. Все быстро, никаких отстроек звука: приехали, «попели», станцевали, и все. Это было ужасно, потому что спровоцировало рождение всех этих безумных «поющих трусов». Но сейчас так дело уже не пройдет, поэтому теперь весь молодняк прекрасно поет.
— А гастроли «тогда» и «сейчас» отличаются?
— Когда музыканты порой жалуются на трудности гастрольного быта, не совсем понимаю, о чем это они. Потому что когда ты любишь петь, любишь выступать, то все воспринимается как приключение, а не как героические подвиги. Наверное, самой экстремальной для меня была поездка в один сибирский город, название которого уже и не вспомню. В эту глухомань мы, целая команда артистов, добирались на самолете, а потом на большом вертолете. И с нами в грузовом отсеке летел сам Иосиф Давыдович Кобзон! Мы, молодежь, стояли на ушах, дурачились, когда нас туда-сюда болтало, а он, не теряя достоинства, спокойно сидел. А когда долетели до точки назначения, нас всех поселили в каком-то общежитии с одним туалетом на этаже. Ну и что? Не знаю, как другие, я к этому отношусь спокойно.
Еще был случай, когда мы прилетели на гастроли, снова в Сибирь. Начало осени, но было уже очень холодно, а мы в легких вещах. Концерт — на открытой площадке (это был День города), и я решила петь в куртке. Вдруг ко мне подходит наш гитарист: «Алена, а можно я соло вот тут играть не буду? А то у меня пальцы замерзли, не двигаются». — «Не играй, хорошо...» А вот на концерте зимой в Чечне я специально оделась в легкое платье. Там еще шли боевые действия, и мы на 23 Февраля полетели поддержать наших солдат. Решила порадовать бойцов, как это делала Мэрилин Монро. Вышла на открытую сцену в шубе, а потом скинула ее и осталась в шелковом платье на тоненьких бретельках. Солдаты очень обрадовались! Я открыла рот, чтобы начать петь, и поняла, что не могу — спазм от холода. Но все эти трудности вспоминаю с большой любовью...
— За вашими плечами столько концертов. Но ведь в самом начале карьеры вы чуть не связали свою жизнь не с музыкой, а с драматическим театром.
— Ну, так звезды сошлись... Я еще жила в Минске, и однажды на улице встретила своего приятеля Алексея Шедько, который работал в Русском драматическом театре имени Горького. Разговорились, и он вдруг говорит: «У нас идут прослушивания на главную роль — Алкмены — в спектакле «Амфитрион». Не хочешь попробовать?» Пошла на кастинг, ни на что не надеясь. И меня взяли! Наверное, из-за того, что героиня должна была много петь, а я это умела. Вот так совершенно неожиданно я попала в профессиональный театр. Начались репетиции, но премьеру так и не сыграла — меня позвал в Москву Юра Рипях. И я выбрала музыку.
Потом прошло много лет. Сижу я как-то дома и думаю: «Что-то моя жизнь какая-то стала совершенно однообразная: аэропорт, «Останкино», гастроли, дом. И все по этому кругу. Прямо какой-то день сурка... Вот бы сейчас в театре мне предложили что-нибудь сыграть. Я же тридцать лет назад в Минске так на сцену и не вышла...» Вы не поверите, но на следующий день раздается звонок: «Вас беспокоят из театра «Школа современной пьесы». Не хотите сыграть Аркадину в нашем спектакле «Чайка. Настоящая оперетка»?» Вот тут я подумала: «Господи, неужели такое бывает»? И, конечно, я согласилась.
Мне очень нравилось играть в таком спектакле, с прекрасными актерами — Альбертом Филозовым, Владимиром Качаном. Наверное, некая моя детская непосредственность позволяет мне органично существовать на драматической сцене рядом с профессиональными артистами. И тексты любой величины я очень легко запоминаю. Единственная трудность, которая для меня существует в театре, — необходимость ждать. В «Чайке. Настоящей оперетке» я выходила на сцену лишь во втором действии, и это ожидание, как всегда, было для меня пыткой. Поэтому я с таким наслаждением после спектакля ехала на концерты. Да, мне очень нравятся эти мои «хождения налево» в разные сферы. Но очень нравится и возвращаться в мою главную профессию — это как вечером приходить домой, к любимой семье!
