«Первые отношения, первые браки — часто как рваные блины. Сейчас вспоминаешь это даже весело, как ребячество какое-то. Время все расставляет на свои места аккуратненько, грамотно. Главное — суть не потерять во всей этой суете. Не потерять мужика в себе…» — считает актер Алексей Чадов.
— Алексей, 21 ноября в прокат выходит фильм «Аванпост», в котором вы сыграли одну из главных ролей. У вас огромный выбор, где сниматься, чем заинтересовал именно этот материал?
— Фантастика — редчайший жанр для нашего кинематографа. А фантастический мир — это очень увлекательно! Ты приходишь на площадку, а у тебя меню 2050-х годов, костюмы, вещи. Любопытно окунуться в мир ближайшего будущего.
— В случае с «Аванпостом» это будущее, правда, мрачноватое — постапокалипсис, война. Но вы часто повторяете в разных интервью, что съемки вам не интересны, если в процессе нет преодоления…
— Так и есть, видимо. Это прививка с первого фильма. Ведь мой учитель в кино — Алексей Октябринович Балабанов. Первый опыт съемок — в его фильме «Война». Снимали на Кавказе. Я мог не один раз там погибнуть.
— Потом была «9 рота» Бондарчука, и вы бросались под танк…
— Ну да. Понимаете, когда ты на своих максимальных возможностях, когда нужно проявлять характер — появляется энергия. Камера ее передает. А кино — это про энергию. Хочешь результат — значит, должен быть нерв. В «Аванпосте» так и было. Началось с того, что мы не успели «запрыгнуть в последний вагон» и начали съемки не в середине сентября (это крайний срок для начала работы осенью), а в середине октября, и поймали все прелести межсезонья… Холод, а ты с оружием должен бегать, драться, исполнять трюки. Короче говоря, тяжелые русские съемки. В Америке это снимали бы где-нибудь в Лос-Анджелесе в плюс 25, потому что в картине, где есть трюки, ты должен быть пластичным, растянутым, а не окоченевшим. Приходится все время греться, двигаться. И, конечно, за двенадцать часов смены дико выматываешься. Но все очень мужественно держались. Ребята с опытом — Петр Федоров, Константин Лавроненко, другие артисты — не молодняк собрался. Мне приятно было с ними работать...
— У вас есть какие-то специальные уловки, чтобы помочь самому себе, своему организму не заболеть? Например, у Светланы Ивановой, которая тоже снималась с вами в фильме «Аванпост», есть «тревожный чемоданчик» с теплыми вещами на случай холода.
— У меня «тревожный чемоданчик» — это большая спортивная сумка, с которой я езжу на съемки… Вот не дай бог кто-то увидит, что у меня в ней! Женская сумка просто нервно курит в сторонке. Там есть вообще все. Можно ехать хоть на край света. Бинты, спортивное питание, какой-то перекус, пилочки для ногтей, очки двух видов, от яркого солнца и не очень, спортивная одежда, компьютер, зарядки, буклеты рабочие, беруши, таблетки от всего. Я иногда залезаю и думаю: что ты, как бабка старая, весь на таблетках?! (Смеется.) Но никакая сумка не поможет, если ты не выполняешь элементарные правила. Сон, витамины, и, конечно, нужно все время утепляться…
— Покажете ли вы этот фильм своему сыну?
— Нет, конечно. Война будущего — это, как и любая война, насилие. Доступ ребенка к информации я контролирую. Максимум — спортивные состязания, футбол или хоккей. А остальное ни к чему. У Феди позитивный взгляд на мир, и это меня радует! Он не видит ничего отрицательного, зачем мне ему это подкладывать? Подрастет, психика сформируется, я ему сам аккуратненько все покажу, кто хороший, кто плохой, чего бояться и как с этим быть.
— А кто вам показывал этот мир и рассказывал, кто хороший, кто плохой?
— Мы росли в Солнцево, в 90-е. Нам улица все показывала. Мы все время проводили во дворе. Играли в ниндзя и хотели ими стать. Арматура со строек была нашими мечами… И жизнь была другая — все по талонам. За продуктами очередь. Чтобы как-то нам с мамой и братом помочь, дедушка в четыре утра становился в очередь к магазину, чтобы можно было купить сахар, колбасу. Мама была инженер, специалист, очень нужная профессия, оплачиваемая. Она работала в «Союзпроектводоканале» и до развала СССР нас с братом одна обеспечивала. (Отец Алексея и Андрея Чадовых погиб, когда братьям было 5 и 6 лет. — Прим. ред.) Без проблем покупала мебель в новую квартиру. Мы жили в достатке. Постоянно ездили по путевкам в какие-то дома отдыха. Потом все это накрылось медным тазиком.
Помню: вот наступает зима, а у нас с братом нет теплых ботинок. И вот мы идем, а рядом с помойкой лежит большая картонная коробка от телевизора. Только начали люди приобретать какую-то зарубежную технику. Мы пнули ее пару раз, а оттуда пакетик вылетает с пультом. Люди еще не привыкли к тому, что есть пульт и он отдельно упакован. Мы этот пульт принесли домой, и мама продала его в комиссионке за шесть тысяч рублей. На которые мы купили две пары замечательных зимних ботинок, я их до сих пор помню. Как говорится, Бог дал… Когда я подрос, стал сам зарабатывать, машины мыл бандитам, потом подтянул Андрюху к бизнесу. Как-то после нашего мытья на одной иномарке остались царапины. Вода была с песком, мы ее из болота ведрами таскали, а браткам говорили, что приносим из дома. К счастью, все обошлось, а могло бы закончиться как угодно, тогда был полный беспредел. Если бы решили наказать, нас бы даже никто не искал…
— В десять лет вы решили, что вам нужно танцевать хип-хоп…
— В спальном районе больше нечем было заниматься. Песни Цоя уже все выучили, в подъездах посидели, с девками там все понятно — как-то не до девок, и хотелось творчества. А хип-хоп — модное направление у молодежи в то время. Были еще рэперы и металлисты. Они постоянно устраивали битвы. Металлисты были более демоническими, ходили нетрезвые, с арматурой, которой они обычно били противников и кричали: «Рэп — это кал». Очень я не люблю то время. Солнцево тогда — гетто в формат е Бронкса. Реальной проблемой было добраться до дома безопасно. Постоянно случались какие-то жестокие драки стенка на стенку… Приходилось всегда держаться начеку...
Еще мы были дикими в плане быта. Помню, как у одного мальчишки в школе появились кроссовки — так все ходили на него и его кроссовки смотреть. Когда мама купила кроссовки мне, я стал вторым счастливчиком в школе. Берег их невероятно. Первый месяц приходил домой, щеткой тщательно чистил, рядышком с подушкой ставил и ложился спать…
Про то, как заработать, мы думали всегда. И я был рад, что какие-то деньги нам платили в детском театре. Это было копеечное жалованье, но нам хватало на сигареты, что-то перекусить, девочке цветочек подарить. Иногда даже позволяли себе до дома на такси доехать. Скидывались, чтобы не морозить задницу в ледяном «Икарусе»… (В 90-е обогреватели, снятые с этих автобусов, пользовались большой популярностью — ими отапливали частные гаражи. — Прим. ред.) Как-то мы едем, ничего не видим, потому что на окнах толстый слой льда. Но кто-то позитивный, пока ехал, пальцем написал: «Крепись, скоро лето». Я помню этот вонючий «Икарус», он ведь еще и дымит, и весь дым в ледяном салоне. А ты уже и так окоченел на остановке, пока ждал. Зато когда «ЛиАЗ» подъезжал, ты думал: «Я в раю!» У него же система другая, и переднее сиденье располагалось прямо над печкой.
— Примерно в то время, в 16 лет, вы официально поменяли имя и по документам стали Алексеем. Что не так было с именем Александр?
— Я никогда не отзывался на Александра, не знаю почему. Папа с мамой назвали меня в последний момент, когда документы надо было подавать, они никак не могли определиться с именем. Мама Львом хотела назвать, я бы сейчас был Лев Чадов, волосы бы отрастил. (Смеется.) В общем, как-то с именем Александр не сложилось у меня. И бабушка, мамина мама, придумала звать меня Алексеем, Алешей. Вот на Алешу я начал отзываться… Можно сказать, лично поучаствовал в выборе имени. Такой характер.
— Благодаря которому вы из зайчика с морковкой на шее, которого играли в театральной студии, превратились в супергероя, «русского Тома Круза».
— Я про такие сравнения не особо слышал. А зайчика я играл в хорошем спектакле по Шварцу — «Красная Шапочка». Это был мюзикл, все пели рок-баллады. Брат играл Волка и пел: «Зубы, зубы я точу. Я девчонку съесть хочу. Ненавижу я девчонок — ножки тонки, голос тонок…» Помню и свои песни: «Зайцы-братцы, время подниматься». Сейчас актуально…
— Потом вы поступили в театральное училище имени Щепкина, и когда еще были студентом, Балабанов вас снял в фильме «Война». Я помню, как на Пушкинской площади висели огромные плакаты с вашим изображением.
— Я сам был в легком нокдауне, не понимал, что со мной происходит. Выхожу из метро, а там огромный плакат… И по новостям показывали, и весь мир мы объездили, и приз я получил в Монреале за лучшую мужскую роль.
— Можно ведь сойти с ума от этого!
— Можно было бы, если б тогда существовала индустрия и платили бы деньги. Но киноиндустрии практически не было, и платили в кино мало. А без денег успех не имеет веса.
— Вы рациональный человек?
— Безусловно. Я мужчина, понимаю суть. Есть неизвестные люди, но живущие в серьезном достатке, и, поверьте, они реально чувствуют себя звездами, потому что могут создать мир вокруг себя, дружить, общаться с кем хотят и так далее… А у меня тогда было сто долларов в кармане — остаток от гонорара за фильм «Война». Остальные я потратил на старый одиннадцатилетний автомобиль. Все! И не было на завтра никакой перспективы. Я учился на третьем курсе Щепкинского училища, работал барменом и еще по ночам бомбил на машине. Иногда меня узнавали. Если узнавали девчонки, приходилось бесплатно их возить.
— Как вы получили эту роль у Балабанова? У него же был бешеный кастинг, а у вас никакого опыта съемок.
— Действительно, тогда пробовали всех подряд. Не было базы, анкет, соцсетей. «Мосфильм» лежал в руинах. Я как-то встречался с Батрутдиновым, он говорит: «Знаешь, что ты у меня роль отжал в «Войне»?» — «В смысле?» — «Я тоже пробовался туда». Мы, конечно, посмеялись от души!
— А вот вы сказали, что чуть не погибли на тех съемках. Это не художественное преувеличение?
— Мы плыли на плоту по горной реке. Сцену должны были отснять и сразу нас выловить. Но не успели. Бросали веревку — мы ее не поймали. Еще одну — не поймали. Главный каскадер должен был нас зацепить тросом — тоже мимо. В какой-то момент плот ушел на дно вместе с нами. Помню, везде вода, я хватаю воздух, как-то держусь за плот. Минут пять длился этот кошмар. Все попрощались с жизнью. Дублерша Дапкунайте кричала: «Я прыгаю, я прыгаю, я прыгаю!» — так нервно, истерично. А прыгать было нельзя, дальше русло расширялось, впереди был обрыв.
— А у вас дублера-каскадера не было?
— Нет. Я сам себе каскадер. Меня Балабанов спросил: «Тебе нужен каскадер?» Но с такой интонацией, мол, точно не нужен. И я подтвердил: «Конечно, не нужен». Вообще, Леша во время съемок любил ставить артистов в опасные ситуации. Это был его почерк: снимать смело, на грани жизни и смерти… Тогда пронесло. Помню, как на берегу орал англичанин, который принимал участие в съемках: «Я на вас в суд подам!» А я сказал только: «Не буду больше сниматься на плоту». Испугался и за жизнь, и просто переморозиться там. Но Балабанов вызвал меня «на ковер». Мы сидели на камнях, пили пиво, бабки какие-то местные ходили, коровы, горы вокруг… Он говорит: «Я, Леш, кино хочу снять вот такое, как эти горы, как эти бабки, как вот этот камень — натуральное. Ты сегодня повел себя не как герой.
Тебя тут многие считали до этого момента героем, думали, ты реально Иван Ермаков». Ну и что, на следующий день я утром встал и уже знал, что сегодня опять придется тонуть. Сел на этот плот злой как собака, замотался всеми веревками, думаю: если пойдем на дно, ничего дожидаться не буду, сам выпрыгну и поплыву к берегу без команды. И вот мы выплываем, и начинается страшный град. Я такого не видел никогда. Мы причалили к островку посередине русла и стали ждать. И тут уровень воды стал подниматься, вот-вот нас смоет. В конце концов команда МЧС перебросила к нашему плоту трос, мы себя к нему веревками привязали и по одному через реку перешли. Я уже хладнокровно, с молитвой, как бывалый солдат. В общем, сняли в итоге как-то этот ужасный эпизод. Зато в Лешиных фильмах документальность. И зрители его картинам преданы, потому что он натурально все делал. Честно.
— А что вам проще — стрелять, прыгать, нырять или целоваться на экране?
— Целоваться-то проще, да и приятнее, как ни крути. Если актрисе муж еще разрешает, так вообще счастье. А все эмоциональные сцены отрицательного характера всегда висят тяжелым грузом. И когда ты освобождаешься от них — облегчение… Знаете, у нас сцена одна была, когда мой герой в сериале «Дело чести» приходит на кладбище, а там все его родственники. Вот как это сыграть? Слишком страшно. Такого боишься как огня. А потом выкладываешься, включаешься и живешь этим. И конечно, когда слышишь: «Стоп, снято!» — хочется выпить стакан водки и ликовать. Вот такие драматические моменты тяжелее всего достаются. А пострелять — это все мальчишеский кайф. Экшен я очень люблю. Мне нравятся военные драмы, это моя тема.
— Скажите, а какого материала вам не хватает?
— Я не дождался такого материала, которого мне не хватает, и сам стал писать историю, в которой сильно хочу сняться. Уже год пишу сценарий и почти его закончил. Когда у тебя есть такое занятие, хочется уединения все время. Ты просыпаешься утром и начинаешь писать… Я из-за сценария полюбил рано просыпаться, потому что с утра голова свежая, и первые два часа ты как будто под допингом. И еще поздно вечером, перед сном. Два времени очень интересные. Постоянно то вечера ждешь, то утра, живешь этим. Гораздо увлекательней, чем читать самую любимую книгу.
— Вы очень любите свое дело, но при этом говорите, что семья — самое главное, и все свободное время посвящаете воспитанию сына. Как это совмещается?
— Сейчас, когда Феде пять, мне стало не хватать времени для своих занятий. Когда я прихожу домой, он от меня не отходит ни на шаг, и я понимаю, что мне офис нужен. Сейчас мой офис в гараже. Иногда же просто необходимо дела делать, и для этого нужно запереться и работать, потому что иначе ничего не получается. А для общения с ребенком нужно отдельно устраивать «папин час»…
— Вы говорили, что, когда родился Федор, вы избавились от комплекса безотцовщины, который ощущали всю жизнь.
— Да. Да, это правда. Это ощущение безотцовщины исчезло в ту же секунду, как я взял Федю на руки. Мир перевернулся. Просто какое-то супероблегчение. Думал: «Теперь я отец, и у меня есть сын!» Все встало на свои места. Я обрел гармонию.
— Мне кажется, что вы очень изменились после того, как у вас Федя появился.
— А что, я был плохой парень, что ли? Да нет, просто был не реализован как отец, и все. Не открыл в себе эти грани.
— Мне кажется, в вас был какой-то надлом и тревожность, даже когда вы были еще женаты и Агния ждала ребенка… А сейчас, после развода, вы более гармоничны и спокойны.
— Конечно… Первые отношения, первые браки, первые попытки создать семью — часто как рваные блины. Сейчас вспоминаешь это даже весело, как ребячество какое-то. Время все расставляет на свои места аккуратненько, грамотно. Главное — суть не потерять во всей этой суете. Не потерять мужика в себе… Дело надо свое любить, а семья — это все, знаете… Предпринимать кучу усилий, чтобы наконец-то навсегда скрепить себя правильными узами, я не буду… Раньше хотелось прожить с одним человеком всю жизнь в любви. Мы все в юности максималисты. Сейчас я понимаю: не обязательно к этому стремиться. Вообще, чем ярче жизнь, тем интереснее… Я знаю ребят, у них три брака, и они все со своими женами, мужьями, детьми собираются, общаются. Я, например, раньше не мог этого понять, а сейчас принимаю. Мы все равно родственники и родственные души. Особенно когда нас связывают дети.
