«Идет балет «Онегин», последняя картина. На прощание Гремин целует Татьяну в темечко, подходит к дверям, оборачивается. И тут я замечаю, что партнер очень странно на меня смотрит. Вскоре в гостиную вбегает Онегин. Начинается наш дуэт, и я понимаю, что он, обнимая меня, хочет что-то смахнуть с моей головы. Начинаю нервничать, подумала, что у меня прическа развалилась. Наконец с третьего захода Онегин убирает что-то с моих волос. Оказывается, к ним прицепились усы Гремина», — вспоминает прима-балерина Большого театра Евгения Образцова.
— Евгения, недавно в Большом театре вы исполнили главную роль в возобновлении знаменитого балета Леонида Лавровского «Ромео и Джульетта». А ведь именно с этого шекспировского образа более 20 лет назад началась ваша театральная карьера. Впервые вы станцевали эту героиню в спектакле Мариинского театра в 18 лет: это был единственный случай в истории прославленной труппы, когда роль Джульетты доверили такой юной артистке...
— Да, это была моя первая главная роль. И так, как над «Ромео и Джульеттой», потом ни над одним спектаклем не работала... Готовила роль девять месяцев, как будто ребенка вынашивала. Репетировала очень скрупулезно. Днем с Нинелью Александровной Кургапкиной, а вечером с Александром Александровичем Степиным — моим педагогом по актерскому мастерству из Академии Вагановой. А еще обратилась к драматической актрисе и режиссеру Ирине Долининой. Мы с ней разбирали спектакль так, как будто это была постановка в драматическом театре. Через 15 лет, уже в Большом театре, станцевала Джульетту в другой версии — Алексея Ратманского. И вот теперь постановка, которую осуществил Михаил Леонидович Лавровский...
Конечно, структура образа остается. Но моя героиня меняется. Ведь я взрослею, могу применять какие-то смелые приемы, о которых раньше и не знала. Сейчас у меня больше опыта, знаний, поэтому в танце появилось больше красок. Это придает большую уверенность. Поэтому, танцуя в спектакле Лавровского, я просто наслаждаюсь!
— В балетных спектаклях все отрепетировано до мельчайших мелочей. А бывает, что на сцене возникают какие-то непредвиденные ситуации?
— Я много раз исполняла роль Татьяны в балете «Онегин», а Гремина со мной почти всегда танцевал Александр Водопетов. И вот последняя картина — в доме Греминых. В комнату к Татьяне, только что получившей письмо от Онегина, приходит муж. Они общаются, на прощание Гремин обнимает Татьяну, целует в темечко, подходит к дверям и в последнее мгновение оборачивается. И тут я замечаю, что Саша очень странно на меня смотрит: выразительно и с некоторым испугом. Не понимаю, в чем дело.
Гремин уходит, и вскоре в гостиную вбегает Онегин, который почему-то тоже смотрит на меня как-то удивленно! Начинается наш финальный, очень драматический дуэт. И я понимаю, что он, обнимая меня, хочет что-то смахнуть с моей головы. Потом новая поза, и партнер опять что-то делает над моими волосами. Начинаю нервничать, пытаюсь разглядеть себя на тени от софитов. Замечаю, что у меня на голове что-то болтается. Я подумала, что это моя прическа развалилась. А как же дальше танцевать? Наконец с третьего захода Онегин срывает что-то с моей головы: вижу, как он, довольный, выдыхает. Оказывается, к моим волосам прицепились усы Гремина, болтаясь как бантик! Как говорил герой Никулина в фильме «Бриллиантовая рука», «у вас ус отклеился»...
А однажды я не успела надеть очень важный костюм в балете «Утраченные иллюзии». Действие там сначала происходит в балетном зале, поэтому на героине что-то вроде балетного корсета с юбкой. Но затем она переодевается в очень красивое платье в клетку и приходит в мансарду к Люсьену, своему любимому.
И вот идет спектакль. Я тогда почему-то очень устала после первых сцен. Костюмер зовет переодеваться:
— Женя, быстрее.
А я отвечаю:
— Не трогайте меня, я так устала, мне сейчас выходить на дуэт...
Она не понимает, почему от нее отмахиваюсь, но я совершенно забыла, что мне надо переодеться! В итоге, когда открыла дверь мансарды, вижу очень удивленный взгляд Люсьена — Владислава Лантратова. И только в этот момент понимаю, что не переоделась в клетчатое платье, то есть моя героиня шла по парижским улицам к любимому в балетном костюме! И я громко говорю Владу — но так, чтобы зрители не слышали: «Ну, извини!..»
— А как вы вообще попали в балет?
— Мои родители — танцовщики, оба окончили Вагановское училище, мама проходила класс усовершенствования у знаменитой Наталии Дудинской. Я тоже училась в этом заведении, когда оно уже называлось Академией Русского балета имени Вагановой. А родилась буквально «на брегах Невы»: роддом имени Отта находится на стрелке Васильевского острова. И жили мы «у воды» — у реки Смоленки, на улице со смешным названием Наличная. Непонятно, в честь чего ей дали такое имя — то ли оконных наличников, то ли наличных денег... (Смеется.)
После училища родители пришли работать в Малый театр оперы и балета имени Мусоргского (теперь он называется Михайловский). Папа потом танцевал в разных московских труппах, а мама вначале была солисткой, но потом ушла в кордебалет.
— Почему?
— Ей физически тяжело было выдерживать большие нагрузки, не хватало выносливости. Она была совсем субтильной, с длинными ногами и руками. Говорила, что постоянно находилась на грани обморока. А я в этом смысле пошла в папу: он спортивного телосложения, крепкий, сильный.
— Эпитеты «сильная», «выносливая» с вами совершенно не вяжутся, ведь вы такая хрупкая и воздушная! Какой у вас рост и вес?
— Рост 164 сантиметра, вес — 47 килограммов... На самом деле причина не только в строении тела, мышц. Мне, конечно, физически тоже всегда тяжело, как и всем в балете. Но мне не раз говорила мама: «Ты — борец, а это хорошее качество для балерины».
— Актерские дети часто рано выходят на сцену. А вы?
— Конечно! Еще до школы в одной опере изображала голодного ребенка, который держал в руках кусок сыра. На меня шел огромный дядька и страшным голосом пел: «Отдай сыр! Отдай! Я дам тебе что-то другое». Я же должна была изображать испуг и пятиться назад. Когда стала чуть постарше, довольно часто выходила на сцену вместе с другими детьми в операх «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». Спектакли шли вечером, но меня это совершенно не утомляло, наоборот, это был праздник.
В театре мне вообще все нравилось, проводила там очень много времени: не с кем было оставить дома, и мама, отправляясь на репетиции или спектакль, брала меня с собой. До сих пор снятся мои любимые закутки в Малом оперном. Сейчас, после ремонта, здание изменилось. Но у меня в памяти остались те старые, обветшавшие помещения, где можно было найти все что угодно. Это было так романтично! Обычно мы с ребятами бегали в душевые, потому что там стоял специфический таинственный запах, все время шел непонятный пар. А еще потому, что там можно было увидеть крыс!
— Не боялись их?
— Нет, наоборот, это мы с мальчишками за ними гонялись, они были такие большие, жирные... А когда компании не было, обычно шла в костюмерный цех, где можно было надергать немножко красивых камушков с оперных костюмов, например бояр из «Бориса Годунова». Тогда я не считала, что это грех. (Смеется.) Если в цех заходил костюмер, просто ныряла в эти костюмы, размещенные на десятках вешалок, и замирала. Он меня не замечал, проходил мимо. И я выныривала и продолжала дальше «обирать» бояр...
Артисты к нам, детям, относились с симпатией, иногда подтрунивали над нами, причем чувством юмора всегда отличались певцы. В служебном буфете была старая разнокалиберная посуда, иногда с трещинами и сколами (я все боялась, что порежусь). И вот однажды певцу досталась чашка... без ручки. Он долго ее рассматривал, крутил в руках. А потом увидел, что я за ним наблюдаю, и во весь голос запел: «Была здесь ручка, очевидно... Ну а сейчас ее тут нет...» Как же я смеялась!
Теперь иногда танцую в этом театре. И пусть интерьеры в нем изменились, но тот аромат из детства сохранился. Запах кулис, канифоли, грима. Тогда пользовались еще советской косметикой, которую снимали вазелином, я сама в юности все это употребляла. А в детстве в маминой гримерке просто наблюдала, как красятся балерины, как они преображаются, болтают, хохочут. И думала: «Какая у них интересная, счастливая жизнь!»
— И начали мечтать о балете?
— Нет, идти в балет не хотела. Мне очень нравилась оперетта. Говорила родителям:
— Хочу петь и танцевать.
Они уточняли:
— Петь или танцевать?
А я:
— Петь и танцевать!
Мама смеялась:
— Хочешь, как в фильме «Веселые ребята», исполнять «Тюх, тюх, тюх, тюх, разгорелся наш утюг»?
И я кивала:
— Да, хочу вот это!
Но родители, видя мои данные — огромный подъем и абсолютную выворотность, — отвели в хореографическое училище. К тому же там ребенок будет с утра до вечера занят, не попадет ни в какие дурные компании...
Первый год я филонила: была ужасной лентяйкой, не хотела учиться. И только когда мама отдала меня на дополнительные занятия к Николаю Ивановичу Тагунову (он работал в Малом оперном), мой детский мир перевернулся. Я стала фанатично заниматься балетом, интересоваться тем, что его окружает: живописью, драмой, оперой, музыкой. Тагунов — мой главный учитель, к нему я ходила на занятия каждый день после уроков в академии. Он не только учил грамотно танцевать, он меня поддерживал, хвалил. А вот в академию шла как в сумасшедший дом.
— Почему?
— Перед некоторыми педагогами, Людмилой Николаевной Сафроновой и Инной Борисовной Зубковской, ученицами Вагановой, я преклонялась. Последний год нас вела Марина Александровна Васильева, которая стала моим ангелом-хранителем. Она наконец осветила для меня темный мир академии, сказав: «Все прекрасно, ты лучшая!»
Но с другими учителями сложились сложные отношения. Иногда были виноваты сами педагоги, иногда мой непростой характер — во мне присутствовал детский нигилизм, вспыльчивость. Я была бунтаркой, особенно если видела несправедливость. Сейчас существует понятие «буллинг», это когда дети издеваются друг над другом. А меня гнобила собственный педагог младших классов.
— Как? Била по ногам, как иногда показывают в фильмах о балете?
— Самое страшное не подзатыльник, а психологическое давление и унижение. Та педагог возненавидела меня за то, что занимаюсь с Тагуновым, что ему больше доверяю. И из-за этого хотела сломать ребенка! После одного экзамена, на котором я отлично станцевала, вдруг получаю четыре с минусом. Та педагог саркастически добавила:
— Будь благодарна, тебе хотели поставить три! Но я за тебя поборолась.
На что я ответила:
— Спасибо вам большое, но я себе цену знаю! До свидания! — и хлопнула дверью...
Да, я, слава Богу, очень упертый человек. И достаточно самокритичный — меня невозможно захвалить. Все скажут: «Ты сегодня танцевала просто идеально!» А я все равно сто раз пересмотрю запись спектакля, тысячу переспрошу своего педагога. И обязательно найду в своем исполнении какие-то недочеты.
— После училища вас взяли в Мариинский театр...
— Это моя колыбель, в которой получила театральное образование. Потому что там моим педагогом стала Нинель Александровна Кургапкина, ученица Вагановой. Я видела, как она репетирует с Ульяной Лопаткиной, Ирмой Ниорадзе, Эльвирой Тарасовой: наблюдала, восхищалась, училась, впитывала...
— А как же бешеная конкуренция, театральные интриги, о которых рассказывают некоторые артисты балета?
— Для меня конкуренция — это вот что: замечать успехи коллег и стараться найти что-то свое или попытаться сделать еще лучше. Без конкуренции мы, балерины, наверное, не росли бы. И смена поколений — это прекрасно. В Большой приходят талантливые девочки, и я рада. Балет рано заканчивается, и нужно понимать, что тебе на смену придут новые танцовщицы. Каждая балерина, если она настоящая, удивительна и уникальна!
— Когда пришли в Мариинку, сразу стали танцевать главные партии — ту же Джульетту?
— Я готовила Джульетту, но, как и все в балете, начинала с кордебалета. В «Жар-птице», где танцевала какую-то кикимору, столкнулась с ужасной дедовщиной. Дело в том, что в музыке Стравинского очень сложный ритм, совсем не похожий на классическое «раз-два» или «раз-два-три». Не была к этому готова, а опытные девочки из кордебалета давно приспособились такой ритм считать. И, когда я ошибалась, «пинали» меня — мол, не там вступила. Но это, в принципе, по делу.
Однако одна артистка кордебалета просто меня невзлюбила, все время унижала, мучила, делала замечания типа: «Ну, сегодня тебе два. Что там у тебя по классике в академии было? Пять? Да как это могло быть?!» Издевалась, доводила до слез.
Когда вскоре мне дали небольшую сольную партию Ману в балете «Баядерка», подумала: ну уж теперь она от меня отстанет, не будет трогать. И вот на гастролях Мариинки в Париже у меня состоялся дебют в этой роли. Выхожу на сцену и слышу за спиной: «О, пошла, пошла, смотрите-ка...» И дальше она подобным образом комментировала мой танец! А еще я тогда наклеила ресницы со стразами. Мне казалось, что это очень интересная деталь, хотя на самом деле из зрительного зала никакого эффекта не было видно. Но та балерина все заметила. Она стояла в глубине сцены в кордебалете, и, когда я пробегала мимо, громко — так, чтобы я услышала, — прокомментировала: «Смотрите, девчонки, Лас-Вегас пошел!» А у меня первые гастроли, дебют, ноги от страха заплетаются, к тому же надо было кувшин на голове держать. Как я тогда станцевала и не убилась, не знаю. В общем, за ту парижскую поездку прошла такую школу, что мне мало не показалось...
А в другой ситуации на тех гастролях, уже комической, была сама виновата. Выходила в начале балета «Петрушка» в роли торговки блинами. Вот именно выходила, а не танцевала — та «роль» даже не для балерины, а для артистки миманса. Когда меня на нее назначили, немного обиделась: «Меня, выпускницу академии с пятеркой по специальности?!» Но отказаться же нельзя. В день спектакля я пошла по парижским магазинам и в одном зависла. Потом спохватилась, помчалась в театр. Подбегаю к гримерке, а уже звучит увертюра! Бросаю пакеты с покупками, быстро надеваю платье, шапку и лечу к сцене. На ходу мне в руки суют бутафорские блины, и я, обалдевшая, выскакиваю из-за кулис в нужную секунду!
— Маленькие роли вы танцевали совсем недолго: ваша карьера в Мариинке развивалась очень успешно. Но через десять лет все-таки переехали в Москву...
— Когда Анатолий Иксанов (он тогда был гендиректором Большого) пригласил меня в Москву на разговор и сказал: «Нам нужна прима-балерина, согласны ли вы ею стать?», я ответила да. Ведь статус первой солистки Мариинки и примы-балерины Большого — это как килограмм овощей или килограмм мяса. Что лучше? Конечно, мясо! (Смеется.) Но это произошло, когда мне было 28 лет, когда я уже набралась сил, уверенности в себе.
За семь лет до этого разговора завоевала первую премию на Московском международном конкурсе артистов балета и хореографов. И там меня заметила член жюри Людмила Ивановна Семеняка, которая через несколько лет станет моим первым педагогом в Большом. Так вот, она много раз мне говорила:
— Как жаль, что ты не перешла к нам сразу после конкурса. Я так переживала, что ты у нас не работаешь.
А я отвечала:
— Все должно происходить вовремя...
— С Григоровичем на конкурсе удалось пообщаться?
— Конечно! Юрий Николаевич тогда был очень активен, отсматривал всех участников. К тем, кто ему нравился, относился очень доброжелательно, с теплотой — таланты он сразу примечал... Когда потом уже работала в Большом, наблюдала такую картину: если Григорович приходил в театр, все балетные как-то подтягивались, все хотели на него произвести впечатление, чтобы он заметил. Это же глыба, великий хореограф!
А в работе мы встретились, когда он задумал восстанавливать «Легенду о любви». Юрий Николаевич вызвал меня в кабинет и спросил:
— Ты же танцевала Ширин в Мариинском театре?
— Да.
— Вот, давай репетируй...
Думаю, он увидел меня в этой роли, потому что мой педагог в Мариинке была самой первой Ширин! Премьеру в 1961 году танцевала Ирина Колпакова, но репетировала как первый состав Кургапкина. Так часто случается: хореограф видит один первый состав, а по факту выходит другой. Ну, разные истории, подковерные игры бывают. Когда в Большом Пьер Лакотт ставил свою «Дочь фараона», первым составом считалась пара Грачева — Цискаридзе, но премьеру станцевали и остались в истории Ананиашвили и Филин. Так вот, Кургапкина, как никто другой, знала роль Ширин и «внутривенно» ввела эту хореографию, поставила эти руки. Когда мы готовили роль, она мне запретила смотреть любые видеозаписи «Легенды», чтобы я не выучила движения неправильно...
— Переезд в Москву для вас был трудным?
— Да нет. Во-первых, до перехода в Большой я почти два года работала приглашенной балериной в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко (меня туда позвал художественный руководитель Сергей Филин). Так что часто приезжала в Москву. Настолько привыкла к городу, что потом переехала легко и с удовольствием...
И в Москве, и в Питере практически не пользуюсь метро: либо иду пешком, либо сажусь за руль (я заядлый водитель, не раз из Москвы в Питер ездила). В Петербурге жила в десяти минутах ходьбы от Мариинки, но все равно умудрялась ездить в театр на машине. Вот такое барство. (Смеется.)
В Москве первые два месяца жила в служебной квартире театра «в Хомяках» — старинном доме Хомякова, располагающемся сразу за Большим. В тот момент в здании жили всего два человека — я и американский танцовщик Дэвид Холберг.
— Так что на работу вам можно было в тапочках ходить...
— Да! Но это, кстати, меня немного напрягало, потому что я не могла разделить работу и отдых, театр и дом. Поэтому сняла маленькую двухкомнатную квартиру в Колобовском переулке. Через пару лет, когда повстречала будущего мужа (Андрей Коробцов — скульптор, автор десятков известных работ, среди которых памятник Столыпину в Москве, Ивану III в Калуге, Ржевский мемориал Советскому солдату, мемориалы «Курская битва», «Молитва перед боем» и «Мирным гражданам Советского Союза, погибшим в ходе Великой Отечественной войны»; 12 июня президент России в Кремле вручил Коробцову Государственную премию. — Прим. ред.), мы сняли жилье побольше, в тех же краях. А затем там же, на Сретенке, купили свою квартиру. Кстати, когда мы с Андреем еще не знали друг друга, оказывается, жили в одном районе: он учился в Академии живописи, ваяния и зодчества, и его общежитие располагалось на Сретенском бульваре.
— Может, вы не раз проходили мимо, но до какого-то момента не замечали друг друга. А когда вас судьба свела?
— Когда я написала Андрею... Мы с мамой увидели в интернете фото памятника Евгению Родионову, рядовому пограничных войск, который в 1996 году попал в плен к чеченским боевикам, подвергся жестоким пыткам. Ему и его сослуживцам было предложено снять нательный крест и принять ислам, но он отказался и был убит.
Автором скульптуры оказался выпускник Академии живописи, ваяния и зодчества Андрей Коробцов. Я даже не знала, как он выглядит. Просто написала, чтобы узнать, где можно увидеть эту работу. А он ответил: «Памятник находится в филиале академии в Камергерском переулке. Но я бы хотел сам вам и вашей маме его показать, о нем рассказать — так будет интереснее». Так мы познакомились: Андрей провел с нами час, поводил по академии...
Потом признался, что, когда увидел меня, сразу влюбился. А я отметила, какой скромный и галантный парень. И пригласила его на свой спектакль — «Щелкунчик». Кстати, это был первый балет, который он увидел: об искусстве Терпсихоры Андрей имел очень отдаленное представление. Но так вдохновился, что потом создал целую серию балетных скульптур. Сказал: «Давай сделаем твои образы! Хочу видеть тебя Джульеттой, Жизелью, Никией из «Баядерки», Одеттой-Одиллией в «Лебедином озере». И я ему позировала. По-моему, получилось прекрасно...
— Артисты балета чаще всего женятся на коллегах. Столько сил и времени уделяют работе, что на поиски половинки где-то в другом месте их, видимо, не остается...
— А я, наоборот, не хотела связывать свою жизнь с театральным человеком, потому что мечтала о счастливой семейной жизни. Для меня театр — это вообще место для творчества, не более того, я в нем не делюсь личной жизнью, в принципе никогда не водила ни с кем близких дружеских отношений...
Актерская профессия, на мой взгляд, очень сильно влияет на человека, особенно на мужчину. И дело не в амбициях, а в том, что диктует артисту его ежедневная жизнь, в том, что творческая профессия очень сильно затягивает и не отпускает. Поэтому в семье артисту-мужчине, как натуре нервной, вспыльчивой, сумасшедшей, нужна уравновешенная женщина, которая бы его удерживала — как якорь. И наоборот. Андрей — творческий человек, но в ином жанре, он гораздо увереннее стоит на ногах. Я могу витать в своих эмоциях, а он меня уравновешивает. Найти такой баланс — это большое счастье. Есть исключения — восхитительные балетные пары, где муж и жена оба танцуют, даже являются примами, премьерами. Но это редкость: видимо, профессия их не настолько сильно изменила...
Вы знаете, я не верю в гадания, приметы, суеверия: не плюю через левое плечо, не выхожу на сцену с определенной ноги. Просто в глубине души с той поры, когда стала задумываться о замужестве, всегда почему-то имела образ человека не из балета. Мне казалось, что так должно быть. Так оно и случилось.
И еще я всегда очень полагалась на мнение мамы. Она никогда ничего мне конкретного не советовала, но могла так выразительно посмотреть, что я все понимала. Мне кажется, когда в нашей жизни возник Андрей, у мамы сразу просветлел взгляд. Она всегда относилась доброжелательно к людям, которые окружали меня. А тут как мать почувствовала, дала мне посыл: обрати внимание, посмотри на этого человека... Считаю, что браки действительно совершаются на небесах, что само провидение Божье все устраивает так, как должно быть. Только надо заметить «своего» человека. Господь Бог послал мне такого — Андрея.
— Муж у вас не из мира балета. А часто ли дома вы говорите о театре, спектаклях?
— Нет! Дома стараюсь не думать о балете и никаких атрибутов не держу, даже пуантов. Это в театре у меня гримерка завалена пуантами, их горы. И я, как Шурочка из кинофильма «Служебный роман», которая дергала гвоздики из венка для Бубликова, вытаскиваю из этой горы очередную пару. Достаю и вижу: эти пуанты пора выбрасывать, эти еще сойдут. А эти надо реанимировать: постирать (не в машинке, а руками и щеткой), подремонтировать суперклеем, зашить, и тогда еще можно в них танцевать.
Мне, кстати, сложнее доставать пуанты, потому что у меня 37-й размер. По нынешним меркам — совсем неходовой, потому что у балерин огромные ноги, а такой размер только у детей. К тому же сейчас качество у той зарубежной марки, которой пользуюсь, сильно изменилось, и они перестали мне подходить. Вот и использую запас купленных раньше...
— А как Андрей сделал вам предложение?
— Это произошло через полгода. Иногда люди сто лет встречаются, все никак не поженятся. А в нашей истории все было по-другому, очень стремительно. И предложение руки и сердца Андрей сделал... на сцене Большого театра.
Тогда я танцевала «Онегина» и ни о чем не подозревала, Андрей рассказал о грядущем событии только моей маме. И еще в тот вечер на спектакле была моя подруга Алиса Гребенщикова, которая помогала мне готовить роль Татьяны. Работая над подобными образами, я часто обращаюсь к драматическим актерам, режиссерам, потому что мне очень важно, чтобы на сцене все было естественно, натурально, без клише.
И вот после окончания «Онегина» Андрей прошел за кулисы. Занавес закрылся, на сцене участники спектакля по традиции поздравили друг друга. Потом начали расходиться. И когда на сцене осталась только я, Андрей опустился на колено и открыл коробочку с кольцом. Это было чудесно, как в романтическом кино! Я очень растерялась, потому что еще была вся в спектакле, даже не переоделась, а тут такое событие! Все было слишком неожиданно, ведь эти полгода мы с Андреем только дружили, а тут предложение руки и сердца!
— И вы сказали да!
— А вот и нет. (Смеется.) Я не была готова, поэтому от волнения закрыла коробочку, даже не достав оттуда кольцо, и вернула ее Андрею. Он испугался, подумал, что ему отказали! Но я сказала, что мне надо подумать.
— И сколько вы думали?
— Минуту! (Смеется.) Мы немного постояли, я еще раз открыла коробочку, достала кольцо и надела его. Естественно, это означало да. Подруга, которая обычно снимала на видео мои спектакли, успела сделать несколько фото: как беру кольцо, как мы обнимаемся. Снимки получились не очень хорошего качества, но так мне дороги...
Потом мы поехали ко мне домой — с нами была Алиса, и мы отметили это событие. А уже ночью пошли с Андреем в кафе и долго-долго проговорили. Он спрашивал, как я представляю нашу свадьбу, а я тогда и не знала — как...
Свадьба состоялась через полгода, потому что я возжелала венчаться на Красную горку, которая, к слову, в том году совпала с днем рождения Андрея. Так что 27 апреля 2014 года у нас был двойной праздник.
— Где прошла свадьба?
— На вокзале. (Смеется.) В помещении Рижского вокзала тогда проходила выставка работ Андрея, и мы решили совместить эти события... В день свадьбы утром водитель на белой машине отвез меня в храм. Помню, он спрашивает:
— Куда едем?
Отвечаю:
— В церковь.
Он обернулся:
— Как в былые времена.
Я улыбнулась:
— Да, как в былые времена...
Нас венчал наш духовный отец Владимир Вигилянский. Потом мы прогулялись, съездили к храму Христа Спасителя. А затем поехали на Рижский вокзал, где перевоплотились в стиляг — почему-то именно в этом духе видели свою свадьбу. Я была в коротеньком платьице, сделала прическу соответствующую. Андрей был в костюмчике с жилеткой. Гости посмотрели его выставку, посетили фуршет. И потом мы все вместе отправились в большой банкетный зал, где устроили вечеринку а-ля стиляги. Юра Смекалов, артист балета Мариинского театра и хореограф, поставил нам свадебный танец, тоже в духе шестидесятых.
— Ваш муж танцует?
— Прекрасно! Андрей такие сложные поддержки выполнял! У нас же не простенький вальс был, а суперэнергичный, залихватский танец. А до этого я спела джазовую песню Гершвина I Got Rhythm. Меня уговаривали записать фонограмму, но я отказалась: «Это нечестно, хочу исполнить живьем».
Открою секрет: в тот день у нас была ненастоящая церемония регистрации! Мы расписались в Грибоедовском ЗАГСе за три дня до этого, без свидетелей. Я была одета в стиле 60-х годов: белая блузка, белая юбка, маленькое летнее пальто и шляпка. Когда подавали заявление, там пытались навязать каких-то голубей, шампанское, папки для свидетельств, но нам ничего не надо было. Когда отказались от живой музыки, сотрудники удивились:
— Вы что, в тишине собираетесь расписываться?! Нет, давайте все-таки музыка у вас будет.
Мы засмеялись:
— Ладно, пусть играет...
На самой росписи вели себя как два подростка — «ха-ха, хи-хи». О том, что стали мужем и женой, никому не сказали, даже родным. Но потом, на свадьбе, устроили выездную регистрацию — для наших мам, бабушек и дедушек...
— Женя, считается, что балеринам нельзя иметь детей...
— Ну, эти представления остались в прошлом! Сейчас для балерины ребенок, и не один, — обычное дело... Когда на УЗИ узнала, что у меня будет двойня, очень удивилась. Не ожидала такого, потому что ни у моих родственников, ни у Андрея — по крайней мере, у тех, кого мы знали, — такого не было.
Самое смешное, что в начале беременности я не раз шутила: «Как здорово, если бы у нас была двойня!» Андрей в этот момент смеялся, потому что появление близнецов все-таки редкая, необычная ситуация и «такого у нас быть не может». В общем, мы не раз шутили на эту тему и дошутились. (Смеется.) Когда сообщила Андрею, что он станет отцом сразу двоих деток, муж улыбнулся: «Женя, ты же этого хотела! Видишь — все, о чем ты мечтаешь, сбывается!»
— Трудно было выносить двойню?
— Я не знаю, как вынашивают одного ребенка, но у меня с двумя все довольно легко прошло. Хотя врачи меня очень пугали, постоянно предостерегали, не разрешали практически ничего. Я слушала их рекомендации, но прислушивалась и к своему организму, а чувствовала себя прекрасно все девять месяцев. Вплоть до последних дней очень активно двигалась, бегала, дома у станка делала облегченный «класс» — мне хотелось шевелиться.
— Сколько килограммов набрали за беременность?
— Семь... Девочки родились с весом 2200 и 2500. Врачи сказали, что для двойни это богатырши. Обычно в такой ситуации дети рождаются маленькие, с недовесом. Но и раскармливать их, пока они находятся в животе, нельзя: крупные малыши начинают давить матери на органы, это осложняет течение беременности, начинаются другие проблемы. В общем, девчонки родились с прекрасным весом...
Имена малышкам выбирали по святцам. С первой, старшей девочкой сразу решили — София. А младшую Андрей хотел назвать Серафимой, а я — Ариадной. Но святцы подсказывали имя Анастасия, которое тоже мне очень нравилось. Мы подумали три дня и решили: у нас будет Настенька.
— Девочки ведь у вас не близнецы?
— Нет, они двойняшки — внешне похожи, как обычные сестры. А вот характеры у них абсолютно разные. Настя более активная, хулиганистая и смелая, вечный оптимист и настоящая заводила. А Соня поспокойнее, очень рассудительная и умная, недаром ее имя означает «мудрая». Она мало говорит, все время думает, анализирует, очень взвешенно отвечает. Но при этом себе на уме, глазки хитрые... Девочкам уже семь лет, они окончили первый класс.
— Отдадите их в балет?
— Они ходят на хореографию — в смысле физических данных обе способные. Но мне кажется, что им не так интересен балет. Девочки были на моих спектаклях, и не раз, любят и понимают театр. Но лучше у них получается работать руками — видимо, папина генетика оказалась сильнее. Дочки прекрасно лепят, притом без всякого обучения! У них получаются миниатюрные фигурки любых мультипликационных героев — с потрясающим портретным сходством. Задай им тему, и они идеально, ювелирно изготовят анимационного персонажа! Так что, по-моему, художественные навыки у них гораздо более развиты, чем хореографические. Пойдут ли они в балет, решим попозже, когда им будет десять лет. Но я надеюсь, что дочки выберут другую, чем у меня, профессию. Все-таки балет отнимает очень много жизненных сил, энергии и нервов. Пусть у них будет что-то более спокойное.
— Кто помогал справляться сразу с двумя малышами?
— Я всегда была окружена поддержкой, мне помогали и помогают моя мама и мама Андрея, и это просто бесценно. Наши родители брали на себя часть заботы о девочках, всегда давали нам с Андреем возможность заниматься творчеством...
Конечно, когда девочки были совсем маленькими, было сложно — меньше сна, больше тревоги. К тому же первые два месяца я не очень хорошо себя чувствовала: меня мучили головные боли, наверное, из-за недосыпа. Но потом это прошло, потому что я четко выстроила режим. В роддоме мне сразу сказали: «Женя, режим вас спасет! Двойняшкам надо все делать одновременно: спать днем, спать ночью, есть. Главное — быть в этом вопросе очень последовательной и собранной. Немножко поднажать в первый момент, дети почувствуют это и подчинятся четкому распорядку дня».
Я так и действовала. Например, если до обеда еще 15 минут, а ребенок уже хнычет, лучше дать ему немножко поголодать — напоить водичкой. Но кормить начать в положенное время. Дочки очень быстро приспособились к нужному графику и со второго месяца по ночам почти нас не будили, причем спали отдельно, в своей комнате.
— Когда смогли вернуться на сцену?
— Через два месяца после родов. Просто у меня задолго до этого был подписан контракт на выступление на фестивале в Самаре, так что некуда было деваться. (Смеется.) Я сразу поставила себе цель прийти в форму к нужной дате. Конечно, если бы что-то пошло не так — очень плохо себя чувствовала или речь шла о большом спектакле, — естественно, отказалась бы. Но тут был концерт. Очень хотелось вернуться на сцену, и гастроли стали для этого прекрасным стимулом.
А в Большом театре вышла на сцену немного попозже, но сразу в такой трудной партии, как Ширин в «Легенде о любви»: там все три акта прыгаешь. (Смеется.) Надо было очень много репетировать, но у меня сил прибавилось! Материнство меня укрепило, я стала еще более выносливой, мне все легче давалось...
— Евгения, вы прима-балерина Большого театра, но при этом не боитесь пробовать себя в других областях. Например, принимали участие в шоу Первого канала «Болеро» в паре с фигуристом Максимом Стависким. А еще за вашими плечами не один кинопроект!
— Первый раз снялась в кино почти 20 лет назад... Тогда французский режиссер Седрик Клапиш приехал в Санкт-Петербург, чтобы найти русскую балерину для своей картины «Красотки» (в нем герою, молодому французскому писателю, чтобы найти женщину своей мечты, придется объехать всю Европу, побывать в России). Режиссер устроил кастинг в студии документальных фильмов рядом с Мариинским театром. Пригласил 18 балерин, которые подходили ему по образу, и меня в том числе. Но я отказалась, потому что готовилась к дебюту в «Легенде о любви». Прямо сказала, что у меня нет времени.
Клапиш отсмотрел всех девушек и сказал, что все равно ему нужно увидеть Образцову. Его ассистент позвонил мне: «Женя, мы подстроимся под вас. Когда будете в театре, придем и прямо там проведем кинопробу». Я очень удивилась. А режиссер и оператор действительно поймали меня, когда я проходила по коридору после репетиции. Они снимали меня практически на ходу! Потом много раз проходила кастинги — и удачно, и не очень. Но чтобы вот так, в коридоре театра, пройти отбор — такого больше не было никогда...
На тех пробах я выполнила все, о чем просил режиссер, но все-таки отнеслась к этой затее несерьезно. Однако вечером мне сказали, что я утверждена на роль! Съемки проходили в Санкт-Петербурге, потом мы поехали в Лондон, а премьера была в Париже. То есть все было по-взрослому. А какие замечательные актеры мне встретились на съемках! Главную роль играла Одри Тоту. Она очень милая, приятная, общительная. Настоящая француженка — миниатюрная девушка. Я по-французски не говорю, поэтому мы с ней общались на английском. Как и с Роменом Дюрисом, который тоже сыграл главную роль.
— Вы упомянули о премьере «Красоток» в Париже...
— Когда прилетела на нее, была ошеломлена — меня принимали как звезду! Дело не в том, что нас поселили в восхитительном отеле, первый раз в жизни я жила в таком роскошном номере. По всему Парижу были расклеены громадные афиши этой кинокартины, в том числе и индивидуальные — с моим портретом и фамилией. Поэтому парижане узнавали меня, подходили, улыбались, просили вместе фотографироваться. Для меня такая узнаваемость была чем-то невероятным. Ведь балет, в отличие от кино, искусство совсем не медийное, очень элитарное...
Та реклама висела в городе несколько месяцев. Поэтому ее видели многие мои знакомые, которые в то время бывали во Франции. Мне даже позвонил Николай Цискаридзе: «Я сейчас прилетел из Парижа — там везде твои огромные портреты!»
— А как вам работалось с Андреем Смирновым, у которого вы сыграли главную роль балерины Киры Галкиной в картине «Француз»?
— Это было очень интересно! Подготовка шла серьезная, я долго репетировала и с Андреем Сергеевичем, и с его женой Еленой Иосифовной. Приходила к ним домой, и Елена Иосифовна столько интересного мне рассказывала, ведь она работала с Анатолием Эфросом. Открывала доселе мне неизвестные и не совсем понятные актерские тонкости. Например, мы с ней готовились, читая письмо Татьяны. Сначала она просила сыграть так, как я вижу. А потом показывала, как это должно быть. И я не представляла, что пушкинские строки можно так прочитать! Проведя меня по этому тернистому пути, Елена Иосифовна пыталась открыть во мне черты, нужные для роли Киры...
— В этом фильме вашими партнерами были Евгений Ткачук и Антон Риваль, который и сыграл главную роль...
— Да, они прекрасные артисты. Но не могу не сказать про Александра Балуева, который исполнил роль отца француза, бывшего белого офицера, а ныне ночного сторожа. У нас не было совместных эпизодов, но я видела, как потрясающе он работал на площадке. Особенно поразила сцена, в которой Александр Николаевич произносил душераздирающий монолог. Когда моя мама смотрела фильм, в этом месте она расплакалась...
Мне удалось пообщаться с Балуевым в Сочи, на фестивале «Кинотавр». Так приятно было услышать его мнение о моей работе! Он подошел и сказал: «Мне очень понравилось!» А потом спросил, почему так решена моя роль, ведь Кира не лирический персонаж, а очень непростая девушка. А мне Смирнов действительно все время говорил: «Хочу, чтобы Кира была как хабалка». Он добивался контраста, несоответствия ее ангельской, хрупкой внешности и немного грубой манеры общения. Так он хотел отразить сложное время, в которое жила героиня.
Мне пришлось ломать себя, например говорить низким голосом. Кстати, знакомые потом часто спрашивали: «Что у тебя там с тембром?» А в комментариях однажды прочитала: «Ну и голос у Образцовой! С таким только на рынке семечками торговать». Я подумала: «О, отличный комплимент! Значит, роль получилась!»
Так вот, тогда я ответила Балуеву: «Я сыграла так, как эту героиню видел режиссер. Пусть он ответит на этот вопрос, потому что я лишь исполнитель, следовала его указаниям...» А Андрей Сергеевич как раз сидел рядом со мной. И он сказал: «Была бы Кира нежной и романтичной, были бы сопли! А я этого не люблю, нам была нужна сложная женщина...»
— Вашу роль во «Французе» оценили и профессионалы, номинировав на премию «Ника» в категории «Открытие года».
— Да, это было и любопытно, и неожиданно... В сериале «Балет» я вновь играла балерину — вместе с Евгенией Долматовой и Оксаной Кардаш. Режиссер Евгений Сангаджиев хотел, чтобы мы сыграли очень амбициозных, знающих себе цену прим, которые не приемлют появление в театре нового человека — знаменитого хореографа (роль Аллы Сигаловой). Их немножко задвигают, они не участвуют в новой постановке, что им очень не нравится, они злятся, ведь привыкли быть на первых ролях. Нашу троицу так и называли — «три фурии».
Роли прим в сценарии не очень большие, но яркие, эффектные, было где развернуться. По сути, мы ничего не играли, просто представили, как оно могло быть в жизни балерины. Я вспоминала разные похожие ситуации, которые происходили со мной, с моими коллегами.
— Вы переживаете столько женских судеб на балетной сцене. А что дает вам работа в кино?
— Она открывает во мне еще неизведанные возможности. Ведь на экране нужен голос, нужно быть убедительной — на крупном плане любой наигрыш очень заметен. Так что это еще один шаг вперед, важный опыт, который могу применить и на балетной сцене.
— А были кинороли, от которых вы сами отказались?
— Да. Однажды мне прислали сценарий сериала «Вербное воскресенье». Прочитала его и решила даже не проходить пробы. Там героиня — начинающая балерина, у которой ничего не получается. Потом она умирает, и ее близкие приходят к ней на могилу. Вот такая грустная история, которую я приняла близко к сердцу.
Мне было так жалко героиню, что не пошла на кастинг. Сказала себе самой: «Нет, углубляться в это не хочу...» В итоге роль восхитительно сыграла Светлана Иванова, а сериал оказался популярным...
Вы знаете, я так люблю свою семью, своих близких, так ценю все то хорошее, чем одарил меня Господь, что не хочу надолго погружаться в какие-то трагические, темные, беспросветные истории. Всегда выбираю в жизни белые полосы, а не черные!
Благодарим пресс-службу Большого театра России за помощь в подготовке интервью.
