Никогда не расскажешь о себе всей правды, даже если настроен на откровенность. Хотя, казалось бы, жизнь прожита — чего стесняться? Но это как смотреться в зеркало: всегда невольно выбираешь выгодный ракурс. Так и в интервью — хочется выглядеть в глазах публики человеком добропорядочным, положительным, надежным.
Анатолий Эфрос когда-то назвал артистов женской половиной человечества. А что главное в женщине? Тайна, которую всю жизнь стараешься разгадать. Она влечет к себе, а актер по роду своих занятий должен привлекать публику. Увидев его на сцене, можно понять, какой человек в жизни. О людях, с которыми на сцене и съемочной площадке сводила меня судьба, говорю с радостью и удовольствием. Мне везло на незабываемые встречи с самого детства.
Путевку в актерство, совсем не желая того, выписала мне мама. Она дожила до момента, когда я стал народным артистом. Родители никакого отношения к театру не имели. После войны, во время которой отец руководил подпольной организацией в городе Малоархангельске Орловской области, он был заместителем председателя райисполкома. Когда позже мы перебрались в Орел, мама работала в отделе кадров приборостроительного завода. Я был маленьким, еще в школу не ходил, когда Володарский район проводил смотр художественной самодеятельности. В финале итогового концерта на сцену выходил сводный хор, а перед ним стоял маленький мальчик и читал стихи о мире. Кто-то посоветовал режиссеру: «Вон у Баринова пацан шустрый!» Мама нашла в численнике подходящее стихотворение Исаковского. Читать я не умел, но память была хорошая. Выучил стихи с маминого голоса. Меня поставили перед хором, и я произнес с выражением: «Еще не все запаханы окопы / Следы войны, следы прошедших гроз. / И матери — во всех концах Европы — / Еще своих не осушили слез».
Помню, как плакали взрослые. В зале сидело множество ветеранов, донашивавших гимнастерки, кто-то без руки, кто-то без ноги. А в моей детской голове засела мысль: я могу властвовать над публикой. Видно, тогда актерский вирус и проник в душу. Стал постоянно выступать в концертах. Когда обнаружился мальчишеский голосок, я превратился в Робертино Лорети местного масштаба. Трогательно пел «Родина слышит, родина знает...» или «Я первый ученик среди ребят, — пятерки в мой дневник, как ласточки, летят». Увы, никто из взрослых не уловил момента мутации (родители в этом мало что понимали), и голос изменился до неузнаваемости. Так что с карьерой певца пришлось распрощаться, но я продолжал участвовать в самодеятельности и вынашивал тайную мечту стать актером.
Первую попытку совершил, когда окончил школу. Явился в столицу в августе, когда экзамены давно закончились. Я же не знал, что в театральный надо поступать в июне! Пришел во ВГИК, там только посмеялись: «Ну что вы, молодой человек!» Вернулся домой несолоно хлебавши, устроился на стройку, но тут Орловский драмтеатр вывесил объявление о наборе в свою студию, что называется, без отрыва от производства. Я дерзнул, показался, и меня приняли. Стал самым юным студийцем. За день на стройке сильно выматывался, поэтому перешел в театр рабочим сцены — людей этой профессии всегда не хватает, а я был парнем физически сильным. Вдвоем с напарником мы спокойно поднимали за ножки рояль и водружали его на сцену. Студией руководил замечательный педагог и режиссер Валентин Алексеевич Иванов. Благодаря ему я, в общем-то деревенский парень, окунулся в доселе неведомый мир, который завораживал. Валентин Алексеевич что-то во мне разглядел, хотя я был смешным, неуклюжим, ушастым, с большим носом. Комплексовал по поводу внешности, а быть артистом хотелось. Да и Иванов повторял: «Тебе надо ехать в Москву поступать в театральное училище». Правда, забегая вперед, скажу, что когда пришел в ГИТИС и увидел в коридоре толпы красавцев, дрогнул: ну куда лезу?! К несчастью, Валентин Алексеевич очень рано умер — инсульт. Мы по очереди дежурили у его постели, выхаживали, но...
