А потом случилось то, об истинных причинах чего Замков и Мухина так и не узнали. По слухам, гравидан перестал помогать вождям, якобы у кого-то из них он вызвал обострение вялотекущей шизофрении. Последствия не заставили себя ждать: Институт урогравиданотерапии закрыли в два дня, переоборудовав его в больницу для алкоголиков. Аппаратуру уничтожили, а единственный в СССР электронный микроскоп, купленный на деньги Мухиной, выбросили со второго этажа. Сам урогравидан при этом производить не перестали, он продавался в аптеках до 1964 года, но Алексею Замкову это не помогло — с его научной карьерой было покончено навсегда. От ареста супругов спас триумф Мухиной: ее проект победил на конкурсе скульптур для советского павильона на Всемирной выставке в Париже.
Первый эскиз принадлежал создателю павильона, знаменитому архитектору-конструктивисту Иофану.
Конкурсанты развивали его идею, вместе с Мухиной в проекте принимали участие такие мастера, как Андреев, Манизер и Шадр, но ее работа оказалась лучшей. Однако чтобы воплотить ее замысел в жизнь, потребовался месяц адового труда целого НИИ машиностроения. В России никогда еще не делали 24-метровые стальные статуи, время поджимало, а инженеров тревожил реющий на ветру шарф колхозницы. Зампред Совнаркома требовал вообще от греха подальше убрать шарф. Потом в ЦК поступил донос — один из сотрудников НИИ решил, что в очертаниях складок юбки колхозницы... угадывается профиль Троцкого. Когда статуя была готова, члены ЦК осмотрели ее ночью при свете прожекторов.
Молотов и Ворошилов долго ходили вокруг, ища и не находя лика Троцкого. Молотов сказал:
— Что хорошо, то хорошо!
Ворошилов поддакнул:
— Что здорово, то здорово…
Работу одобрили, и Мухина с коллективом ЦНИИМаша отправилась в Париж собирать статую — ее везли в 28 железнодорожных вагонах. Когда скульптуру собрали, бригада безработных парижанок, нанятых за небольшую плату, чистила «Рабочего и колхозницу» так, как чистят столовые приборы — тряпками и зубным порошком. А потом был неслыханный триумф: хвалебные статьи в мировой прессе, просьбы оставить статую в Париже.
Особую остроту успеху добавляло то, что напротив советского павильона, по другую сторону Сены, высился павильон нацистской Германии со свастикой наверху — по сравнению с «Рабочим и колхозницей» он казался уродливым и невзрачным.
В Москву Мухина вернулась победительницей. За «Рабочего и колхозницу» она получила орден Трудового Красного Знамени, через несколько лет на нее как из рога изобилия посыпались сталинские премии. Но мужа неудача сломила: Алексей Замков работал рядовым врачом в больнице для слепых, позже один из учеников взял его в институт Склифосовского — сверх штата и без зарплаты...
В эвакуацию в Каменск-Уральский, городок на реке Исеть, Замков увез весь архив своего бывшего института.
Там он стремительно старел, работал в поликлинике алюминиевого завода и просил отправить его на фронт. В Москву вернулся тяжелобольным человеком, но судьба вполне могла подарить ему еще несколько лет жизни. Погубила мужа Веры Игнатьевны фраза молодой женщины-врача, которую вызвали к нему после очередного сердечного приступа. Выписывая рецепт, доктор сказала:
— …И пожалуйста, никаких глупостей вроде препарата Замкова!
Услышав это, Алексей Андреевич во весь голос крикнул: «Вон!», схватился за сердце, и через минуту его не стало.
После его смерти Вера Игнатьевна прожила одиннадцать лет. Умерла она, как и муж, из-за слабого сердца: Мухина надорвала его, когда занималась памятником Горькому, постоянно лазая по окружавшим скульптуру лесам.
Пока муж был жив, они часто мечтали о собственном доме.
Они не любили бывшие барские квартиры, куда их вселяли по ордерам Моссовета: там все было пропитано духом прежних жильцов. В комнатах стояла мебель бывших хозяев, на дверных косяках виднелись зарубки, отмечавшие рост чужих детей. Летом они уезжали в Борисово, родовую деревню Замковых, — там у Мухиной была мастерская. Когда мужу дали институт, они продали дом в Борисове и обосновались возле станции «57-й километр» — впоследствии «Абрамцево» — московское жилье казалось им случайным и неуютным, а дом, о котором они мечтали, появился только через пять лет после смерти Замкова. Однако его юридический статус долго оставался туманным.
Незадолго до смерти Вера Игнатьевна передала сыну письмо, попросив отправить его, когда случится неизбежное. Письмо было адресовано недавно назначенному министром иностранных дел Молотову: Мухина просила «не забывать изобразительное искусство», «почистить аппарат управления искусств», поставить в Москве ее памятник Чайковскому, «отлить в бронзе остающиеся после меня небольшие вещи», а напоследок — помочь с квартирой.
«Квартира-мастерская, в которой я жила, до сих пор из-за юридических формальностей не принадлежит ни Министерству культуры, ни Моссовету, ни мне. Очень прошу сделать так, чтобы она осталась за моими ребятами…»
Вера Мухина умерла 6 октября 1953 года, 8 октября Молотов разослал копии письма членам ЦК, и жилая часть дома осталась «ребятам».
