Ее младший брат, напротив, ничем особо не выделялся. Димка тоже пытался устроиться в Москве. Помотался здесь по съемным квартирам, перебиваясь случайными заработками, а потом сломал ногу, спрыгнув с какого-то гаража. Когда он вышел из больницы, Жанна отправила меня благодарить доктора, который его вылечил: «Поставь врачу бутылку». Вообще денежно она была готова поддерживать родных — мы отсылали в деревню переводы. А вот эмоциональная привязаность к семье не была такой сильной.
Когда я выражал желание позвонить из Москвы или Нью-Йорка своим родителям, Жанна меня подкалывала: «По мамочке-папочке соскучился?» А у меня с детства перед глазами был гармоничный союз родителей — отец во многом шел на компромиссы, уступал матери.
В Алма-Ате они были людьми приличными и образованными: мама преподавала английский, папа — инженер-строитель. Я тоже окончил институт с красным дипломом. И первых моих девушек они принимали благосклонно. Все мои избранницы были из известных в городе семей: дочка генерала, дочь профессора, дочка замминистра… Агузарову мои родители наблюдали в телевизоре и, как люди интеллигентные, деликатно предупредили перед нашим приездом по телефону: «Подскажи Жанночке, как одеться…» Я посоветовал ей красивые замшевые брюки и пиджак. Родители гостеприимно угощали невестку мантами — увидели, что перед ними обычная скромная девушка. В вопросах имиджа Жанна ко мне прислушивалась. Надо заметить, я в этом знал толк — по юности работал моделью, демонстрировал наряды и прически, да и в жизни тоже любил одеваться с иголочки.
И настаивал, чтобы моя девушка подчеркивала не только индивидуальность, но и женственность. При мне у нее появились короткие платьица — фигура позволяла, каблучки, прическа, как у Мирей Матье… Вообще Жанна никогда не комплексовала из-за своей неординарной внешности. В Америке тогда уже были популярны пластические операции, и Жанна там запросто могла бы сделать себе маленький аккуратный носик, но гордилась своим осетинским профилем: «Я чем-то похожа на Нефертити!» Мы ведь для одного номера в свое время даже специальную высокую корону заказывали — Жанна выплывала на сцену царицей египетской.
Порой, когда мимо нас дефилировали такие московские штучки, Жанна меня поддевала: «Вон какие пошли — титьки, ножки!
Хочешь быть с ними?» Но я на провокации не поддавался. Только однажды, уже в Америке, стукнуло мне в голову повесить над кроватью плакат Мадонны. Жанна тут же высказала: «Так, значит, ты с ней теперь хочешь встречаться? Ну давай, иди к этой швабре!» Будто Мадонна сидит и ждет меня! Пришлось снять и свернуть в трубочку очень красивый постер…
...Таких понимающих мужчин, как я, Жанне надо было еще поискать. Когда мы встречались, она все еще была прописана в квартире своего бывшего мужа. Жанна называла свой единственный брак ошибкой. А Женя Хавтан вспоминал: «Илюша был совсем из другой оперы — ученый-океанолог, причем гораздо старше своей невесты. Но свадьбу сыграли с участием всей рок-н-ролльной тусовки. Видимо, все это было для отвода глаз — молодожены потом и не жили вместе».
Музыканты рассказали и о том, как жила Жанна до встречи со мной.
Приехав в Москву, стала тусоваться под памятником Пушкину, в рядах творческой интеллигенции. А чтобы ее приняли за свою, быстренько состряпала про себя легенду: «Я дочь американского посла». Кто не верил — протягивала паспорт со странным именем «Ивонна Андерс». Его, видимо, потерял какой-то Иван, а Жанна переправила имя на девичье… Однажды на концерте группы «Браво» неожиданно гаснет свет, а когда включается — Жанну ведут к выходу, заломив руки: арестовали за подделку документов. Бутырку, Институт имени Сербского, наказание в виде исправительных работ в Леспромхозе Тюменской области Агузарова никогда не вспоминала. «Устала, как на лесоповале» — только в шутку могла выдать после того, как выложится на выступлении.
