— Я узнал тебя! — и угрожающе приближается.
Поняв, что его сейчас будут бить, Миша выставил перед собой телефон и объявил, глядя в экран:
— Нападение на народного артиста! Срочно звоните Матвиенко, вызывайте МЧС!
Таксист, поняв, что его снимают, бочком пробирается за руль и уезжает. Миша показывает мне телефон:
— А где тут камера-то включается? — и я вижу старый аппарат.
— На твоем никакой камеры нет! — говорю.
Этим летом встретились по трагическому поводу: вдруг не стало Сережи Шеховцова, гулял с собакой и умер — сердце. А что стояло за этим, какие переживания, никто и не знал. Прощание было в холле «Современника».
— Я сейчас буду плакать, — в какой-то момент сказал я.
— Не надо, а то я тоже заплачу. Давай лучше выпьем!
Напились мы с Мишей тогда сильно. Так получилось, что я Шеховцова сосватал в короткий метр, который снимал мой кум. Хорошее получилось кино, только кто же знал, что для Сережи оно будет последним? В одной из сцен он там роет могилу... Как тут не стать суеверным! Гармаш предложил показать кино на открытии сезона «Современника» — в память о Сереже.
Ушел я из «Современника-2» еще и потому, что безумно влюбился в актрису Елену Козельскую, которая пришла к нам на спектакль. Мне просто снесло башню — не выпускал ее из постели и сам никуда не хотел идти. Эта женщина с рыжей копной волос просто меня околдовала...
Когда закончились запасы еды, все-таки пришлось искать заработок. Началось мое путешествие по «Творческим мастерским», которые находились там, где сейчас Центр Мейерхольда. Сначала Московский Маленький театр, потом театр «Улисс», где я сыграл в спектаклях «Лес» и «Безотцовщина». Со мной на сцену в них выходила Лена Казаринова — самая моя любимая актриса. Между нами возникла нежная дружба, и я считал ее лучшей партнершей. Но в пятьдесят два года Лену разбил инсульт, и она просила меня не приезжать в больницу — не хотела, чтобы я увидел ее в болезни. Так мы и не попрощались. Ее фотографию я держу дома в рамке рядом с фото своих родителей.
Спектакли ставили интересные, но в девяностые наступили сложные времена, зарплату нам стали выдавать таблетками: мало того что на сцену выходишь, теперь еще по три ящика аспирина надо ежемесячно куда-то сбывать! Я приторговывал коньяком, который воровали из заводских канистр: мужики останавливали по дороге машину, перекупали алкоголь и доставляли мне его в кислородных подушках. В каждой по тридцать два литра — запомните, вдруг где пригодится! Я разливал его дальше по бутылкам и банкам и реализовывал в актерской среде, благо там всегда хорошо пили. Однако дегустаторов было больше, чем покупателей, и особого навара я не имел, зато похмельных гостей в семь утра на пороге квартиры — постоянно.
