Звезда этого актера взошла в конце 80-х, его лицо известно всем, но немногие знают фамилию. Он играл Сталина, Ельцина, Жданова, Менделеева, сенаторов, князей, революционеров, губернаторов, членов политбюро, прокуроров, следователей. Сергей умел даже проходную роль сделать такой яркой, что зрители запоминали название фильма только благодаря Колтакову. Сегодня о нем рассказывают друзья и коллеги.
Актриса Ирина Вальц: Я слышала много баек про Колтакова. Например, звонит ему режиссер с предложением сниматься, Сергей Михайлович спрашивает: «Как фамилия?» Тот называет свою фамилию, и… Колтаков бросает трубку со словами: «Нет такого режиссера!» Я думаю, что это просто легенды вокруг его имени. Не помню такого, чтобы он кого-то оскорбил. Колтаков мог с бравадой что-то рассказывать, но это — бравада, преувеличение. У него была такая манера — подначивать человека. Например, приезжают гости. «Ладно, икру разморозим для них». Потом уезжают. «Сожрали всю икру…» Или, например: «Ну как с тобой муж живет? Такая худая — тебя просто нету». В общении с ним ты знала, что всегда «получишь». Сначала я обижалась. Потом приняла это как игру. Он то был собой, то играл. Но не просто играл, а импровизировал — это было талантливо, ярко...
На втором курсе ВГИКа наш мастер Владимир Александрович Грамматиков пригласил к нам Колтакова. Я к тому времени уже смотрела фильм «Соучастники» и очень хотела попасть ему на глаза. Мне помог этюд, где надо было просить милостыню. Что-то он, видимо, во мне разглядел и предложил роль Роксаны в молодости в спектакле «Сирано де Бержерак», который решил поставить со студентами. Я была тогда ребенком — маленькая, щуплая, как мальчик, наивная. Он научил меня носить платья. Рассказывал страшные вещи о профессии, ее сложности и неоднозначности. Я возмущалась: «Это не так, не может быть!» Он говорил: «Это так, все спят друг с другом!» Я: «Зачем вы все это рассказываете?» — «Потому что ты никогда не прорвешься в этом мире!» — «Прорвусь!»
Педагогом нужно родиться, не каждый гениальный артист — педагог. С ним было очень тяжело. Колтаков был безумно требователен. Мы восхищались тем, что он говорит, какие ставит задачи. Но когда ты выходил на сцену, никогда не знал, что будет в следующую секунду, чем это может кончиться, — ты мог быть растерзан, а мог быть вознесен. Исход всегда был неожиданный, как для студентов, так и для самого Сергея Михайловича. Так же и в личных отношениях.
С гением дружить настолько же тяжело, насколько сладостно. Ты можешь приехать к нему в гости и уехать в классном настроении, а можешь — в ужасном. Или, например, можешь позвонить и поздравить его с Новым годом — и потом будешь отвратительно праздновать Новый год. Потому что он тебе выскажет много того, что у него кипит внутри, — про мир, про тебя, про тебя в профессии… А ездить к нему все равно безумно хотелось. Кто мог отказаться от дружбы, предложенной Колтаковым? Он много рассказывал мне о Филатове, о Смоктуновском, о других партнерах. Ему хотелось кому-то передать эти впечатления. Сергей Михайлович читал свои стихи, сказки, которые писал, рассказывал анекдоты и, кстати, сам их сочинял.
В отношениях он был щепетилен. Помню такую историю. Один артист из моего театра говорит как-то: «Я передал Колтакову привет от тебя. А он спросил: «Кто это?» Я разозлилась. Прошло время, приезжаю в Зайцево, говорю: «Вам передали привет, а вы спросили «Кто это?» А он: «Какой-то артист хотел наладить со мной неуместный контакт за счет знакомства с тобой, но у меня не было настроения с ним общаться, я настраивался на роль».
Дружить мы начали после того, как однажды Сергей Михайлович пригласил студентов, занятых в спектакле «Сирано...», к себе на дачу. И мы группкой в восемь человек поехали к нему в деревню Зайцево. Ощущение страха и пиетета было у всех. И тут все снялось. Вокруг была русская красота — он был этакий русский барин среди гжели и икон. Все родное и уютное.
Там я познакомилась с его другом Колей Стоцким, которого запомнила в «Левше». Стоцкий добрый и мягкий, он — громоотвод, который сглаживал острые углы. Они друг друга хорошо дополняли. Сергей Михайлович был старше Коли и стал своеобразным наставником для него. Постепенно мы начали дружить. «История десяточек» — это моя теория. У Колтакова день рождения 10 декабря, у Стоцкого 10 января, у меня 10 февраля. Я всегда шутила, что именно это привлекло нас друг к другу. Позже он стал называть меня дочкой. Иногда был сам как ребенок.
Режиссер Владимир Хотиненко: Колтаков был великолепным актером, индивидуальным, особенным, личностью исключительной, со звенящим талантом. И это главное в нем. Мы с ним прожили такую интересную совместную творческую жизнь, что я благодарен судьбе, которая нас свела. Не было бы Сережи Колтакова, мне чего-то не хватало бы в жизни, судьбе… И вместе с тем он был персоной исключительно ранимой, с тонкой вибрацией и непростыми отношениями с этим миром.
Ирина Вальц: Сергей Михайлович никогда не хотел славы, званий, медийности — он все это презирал. Во время работы во МХАТе Олег Ефремов собирался присвоить ему звание и получил в ответ: «Если ты это сделаешь, я немедленно уйду из театра!» Он считал звания печатью профессионального несоответствия. И не принимал участия в околотеатральных тусовках.
Его имя хорошо известно профессионалам. Большие артисты и режиссеры — все преклонялись и хотели работать с ним. Его знает Михалков, с которым у них давнишние отношения. Сергей Михайлович отказался сниматься у него в «Утомленных солнцем». Никита Сергеевич сам об этом рассказывал в одном из интервью. Кто бы вообще осмелился это сделать? У Юрия Мороза он хотел сниматься, а у Михалкова — нет. Очень жалко, что молодежь его не знает. Все знают Гошу Куценко, а Колтакова — мало кто. Я считаю: что ты посылаешь в космос, то и получаешь обратно. Не хотел славы, говорил об этом всегда — вот и не получил ее. Хотя какой актер не хочет стать знаменитым? Возможно, тут еще момент какого-то бунтарства или кокетства…
Актер Николай Стоцкий: Колтаков и кокетство — две вещи несовместные, он всегда был честен к себе. Само слово «медийность» ему никогда не нравилось. Он был сам по себе. Никогда не стремился к известности — только профессия, роль, текст и, главное, — о чем это и для чего? Он любил пародировать Вертинского. Когда тот вернулся в Россию, его вызвали в Союзконцерт и попросили составить творческую биографию с перечнем званий, чтобы утвердить ставку. Александр Николаевич ответил: «Деточка, у меня нет званий». — «Ну, может быть, вы народный артист?» — говорят ему. «Нет, моя дорогая, нет». — «А что, может, заслуженный?» — «Да нет». — «А ордена?» — «Нет у меня ничего от государства». Она такая растерянная: «А что же мне написать?» — «А вы там напишите просто: мировая известность». Михалыч считал себя гением, и это было аксиомой, не требующей доказательств.
Владимир Хотиненко: В 1987 году я снимал фильм «Зеркало для героя», где его партнером был Иван Бортник. В самом начале съемок Сереже показалось, что это рядовая, непримечательная работа. Иван Бортник приходил на репетиции исправно, а Сережа вдруг стал высокомерно относиться к происходящему. Пока мы не посмотрели первый материал. Сейчас материал сразу получают и смотрят, а раньше должно было пройти некоторое время. И он увидел, что Ваня его «делает». А я, будучи «парнем уличным», как-то догнал его на улице и спросил: «Ну что, Сережа, начнем работать, наконец?» После этого его отношение поменялось, он стал работать, пахать, репетировать — проявлять все свои таланты.
Николай Стоцкий: Невыносимость его была в правде. Он был человеком, который не может врать: если ему что-то не нравилось, то он всегда говорил это прямо в лицо, без экивоков. Ему присылали много сценариев. Если качество его не устраивало, Колтаков не стесняясь посылал к чертовой матери, не мог сниматься в халтуре, был очень избирателен.
Ирина Вальц: Он мог показаться суровым человеком. Многие считали его злым, жестким — всех клеймит и презирает. А я этого не видела. Я видела другую сторону его. Вот папа его был действительно жестким человеком, он работал начальником тюрьмы.
Владимир Хотиненко: Помню, однажды Сережа в компании стал «живьем» представлять своего папу — как у того был день рождения, и папа вдруг сказал: «Ну что же вы, ни один из вас не догадался хоть какой-нибудь цветочек мне подарить?» Подошел к подоконнику, взял комнатный цветок в горшке, поставил перед собой и выгнал всех гостей. В этой истории есть что-то Сережино, его «анамнез».
С партнерами у него было по-всякому. В моих фильмах партнеры у него были очень достойные. Один Бортник чего стоил! Они с Сережей уважали друг друга и держались на дистанции.
Николай Стоцкий: Колтаков был сумасшедше профессиональным артистом. Миндадзе и Абдрашитов очень хотели снять его в своем фильме «Армавир». Но с ним в паре должен был играть Шакуров, с которым они поссорились во время работы в Театре Станиславского. Сережа не хотел с ним играть. Но в результате согласился, потому что профессия — самое важное, важнее личного.
Актер Андрей Руденский: Мы с Сергеем снимались в 14-серийном художественном фильме режиссера Виктора Титова «Жизнь Клима Самгина». Был еще телесериал «Екатерина. Взлет», но там мы не встречались на площадке. Колтаков был таким же замечательным партнером, как и актером. Вообще всегда хорошо, когда партнер сильный. В его случае, на мой взгляд, мощность его личности была обусловлена сибирским началом. Он был острый на язык, юмор его мог быть и едким, и ироническим. Если он кого-то принимал, то это было надолго, если не принимал, показывал сразу. Мог и обидеть кого-то, но заслуженно.
Николай Стоцкий: Знаете, про него вообще любили сплетничать. Но он не сильно обращал на это внимание. Когда мы с ним подружились в 1985 году, все сразу начали сплетничать о нас — ну не могут два мужика жить вместе и просто дружить! Колтаков мне сказал тогда: «Колюня, пропускай все это мимо ушей». Прошел год, два — все заткнулись, и вместо сплетен у всех пошла зависть к нашим отношениям, потому что такой мужской дружбы ни у кого не было. И при этом все видели наши многочисленные романы — и мои, и его.
Ирина Вальц: О Колином романе с Ирой Климовой много писали, он был растиражирован. Поэтому Стоцкий не любит об этом говорить. Многих удивляло, как Коля мог послушаться Колтакова, который запретил ему жениться. Считал, что профессия важнее, чем рождение детей. И, хорошо зная жизнь актеров, хотел уберечь его от будущих проблем. Кроме того, конечно, ему не хотелось отпускать друга. Хотя мне всегда казалось, что это была бы крутая история — Стоцкий и Климова, оба красивые, талантливые, успешные… Но я никогда не могла сказать это вслух, они так решили все втроем.
Колтаков еще со студенчества был любимцем женщин. Красавец, умеет себя подать — умеет разговаривать, быть властным, у него были красивые руки. Сергей Михайлович нереально круто пел, а как он пародировал! Все было ужасно смешно, всегда в точку. Поэтому за ним все шли как завороженные.
Он не верил в любовь до гроба, был слишком свободным человеком. Сергей Михайлович мне много рассказывал о своих многочисленных романах. Были красивые романы, смешные романы, на площадке какие-то интересные, неожиданные… Не имею права называть имен, но могу процитировать его фразу: «В самом омерзительном романе есть что-то прекрасное, главное — не потерять это, и тогда мир расцветет фиалками».
Колтаков мне говорил: «Когда ты репетируешь новый спектакль или начинаешь сниматься в новом проекте, ты должна влюбиться — в мальчика, в девочку, в собачку. Тогда ты будешь творить, у тебя уже будет сверхзадача, даже если другой не найдешь». Я это помню всю жизнь. Любовь стопроцентно была важна ему.
Николай Стоцкий: Мы как-то сели с ним на кухне, и он говорит: «Давай мы, как у Пушкина, составим донжуанские списки». Сели напротив, закрыв ладошкой бумагу, чтобы не подглядывать, — каждый со своим списком. Я спрашиваю: «Серега, а все писать? Потрогались, поцеловались…» Он серьезно: «Все пиши!» Он меня победил, конечно, по количеству. Был старше меня на восемь лет, но не только поэтому. Женщины его обожали. Даже бывало так, что у нас с одной и той же женщиной был роман, в разное время конечно.
Причем он был честен в отношениях… Когда проходило увлечение, говорил: извини. И никто никогда не обижался, и со всеми он потом дружил, как-то он это умел. Он был только официально женат два раза. Про гражданские браки даже не говорю.
В первом браке у него родилась дочь Настя. После развода с ее мамой в 90-е годы, та переехала в США. Мы с Серегой позже тоже собрались уезжать в Америку. Но ему дали грин-карту, а мне нет. И он сказал: «Без Коляна не поеду».
Андрей Руденский: Да, он попытался завязать отношения с Америкой, ведь они с Колей замечательно пели, Сережа сочинял стихи, Коля — музыку. Но надо было подолгу находиться в США, это было не для него. И потом, Сережа был умным, глубоким и духовным человеком, он увидел там все сразу и понял, что Америка — страна комиксов.
Владимир Хотиненко: В 90-е он немного выпал из профессии, не вписался в новые реалии. А потом пришел ко мне со своим сценарием. История была автобиографическая — об актере, некогда мечтавшем сыграть Пушкина, а сейчас выпивающем кочегаре. Это история о времени, когда некогда любимые народом актеры, фактически члены семьи, оказались забытыми. В свое время Сережа репетировал Пушкина в фильме Марлена Хуциева, но фильм так и не вышел. В том сценарии было много аналогий с его жизнью. Конечно, он не нищенствовал, не был выброшен на улицу, но его внутреннее состояние было таким. Сценарий много меняли, преобразовывали, в итоге получился фильм «Страстной бульвар». Картину взяли на Московский кинофестиваль, и мы получили приз жюри ФИПРЕССИ на ММКФ в 1999 году.
На просмотрах люди вскакивали со своих мест и кричали: «Это же про меня!» Но обнаружилось, что женщины-критикессы увидели там что-то болезненное для женского сознания и стали бурно и яростно критиковать фильм. В этом смысле я получил любопытный опыт. Сережу эта ситуация немного надломила, на пресс-конференции он смущенно отвечал на вопросы и в дальнейшем несколько отстранился от картины.
Когда я смотрю материал со своими актерами, я всегда вижу, где они «гуляют». Но я не тиран, ни в коем случае, я всегда даю пространство для проявления себя, коридор возможностей, но абсолютную свободу — нет. А он, конечно, к этому стремился. У нас с Сергеем доходило и до рукоприкладства. Я могу себе представить, как он мог других третировать, но со мной не забалуешь. Мы понимали друг друга. Долго не виделись после «Страстного бульвара», потом он стал сниматься у Мороза. После длительного простоя его стали снова приглашать, потому что участие Колтакова — это была стопроцентная козырная карта. И он делал что хотел, это было хорошо, и этого хватало. Меня это радовало. А у меня для него просто не нашлось роли, как-то нас жизнь развела, и мы это почувствовали. Хотя не ссорились.
Николай Стоцкий: Мороз работал с ним так: что Сережа хочет, то и делает. Когда режиссер чувствует артиста, артист делает свое на площадке, главное — не мешать ему.
Ирина Вальц: Он себе нравился, ему не нравились все остальные. Он любил роль Сталина в сериале «Светлана», готовился к ней. Ругался, вспоминая фильм «Валентина», это его первая работа. Там есть сцена-«восьмерка» — разговор с Валентиной. «Я там так гениально проживаю, — говорил он, — смотрю на монтаже — оператор показывает в кадре не меня, а эту… Нужно очень хорошо играть, чтобы было больше крупных планов, а чем больше крупных планов, тем больше тебя на экране. Важно, чтобы ты мог дать энергию, тогда ты будешь в кадре, а эта Валентина… Если бы ты видела, как я там играл!..» Знаете, во ВГИКе со мной училась девочка, которая пришла на первый курс уже готовой актрисой. Я не понимала, зачем ее взяли, ведь она заняла чье-то место и учеба была для нее бесполезной. Колтаков понимал это, потому что сам был таким. Он родился актером. Поэтому не любил учиться в институте — он уже все умел…
Николай Стоцкий: Серега был доволен ролью старшего Карамазова, которую играл в фильме Мороза «Братья Карамазовы». Доволен ролью в «Утоли моя печали», ролью Саши в «Соучастниках». Они там играли в паре с Филатовым. Филатов его очень уважал и ценил. Даже сказал: «Ты меня переиграл». Артисты часто работают одной краской, и все знают — он одинаковый из картины в картину. А Серега везде разный. В этом и есть профессия.
К каждой роли он готовился очень тщательно. Редкий артист переписывает роль. Присылают сценарий, я распечатываю его. Михалыч, сидя на кухне, свою роль переписывает в тетрадку, меняя что-то на ходу. Он же пишущий человек, он говорил: «Я не могу эти слова в рот вложить, они не говорятся никак». Серега приходил на площадку и знал, что и как хочет сделать, главное — не мешать. У нас была подруга Нина Русланова. Она вспоминала, как с режиссером Германом работала, говорила: «Первый дубль сыграю, и все. Не мешайте. Первый дубль самый лучший». Герман мог потребовать потом 25 дублей, а брал в результате первый. Но для этого надо быть «помазанным Боженькой», как Нинуся и Серега.
Ирина Вальц: Колтаков редко ходил куда-то, но однажды пришел на мой спектакль. У меня была главная роль — Джульетта Мазина. Это был танцевальный эксперимент в «Театре Луны» по фильмам Феллини. Я боялась, потому что он мог себе позволить встать и во время спектакля что-то сказать… Я их с Колей видела в основном в деревне в валенках, поэтому еще боялась: в каком виде они ко мне в театр придут? А они пришли со вкусом одетые, дорогущие туфли. Спектакль закончился. Я выхожу на улицу, и он на всю Ордынку воскликнул: «Гениально! Это просто гениально!» Это было смешно, я понимала, что он шутит, но такая реакция была лучше, чем что-то другое. Позже он, конечно, разобрал всю роль, высказав интересные наблюдения. Про другую мою роль однажды говорит: «Ты почему там три раза плакала? Один раз надо, один. Плакать должны зрители».
Он искал своего режиссера, свой театр. Каждый раз рассказывал, почему уходил: «Там не с кем играть». Например, однажды во время диалога на сцене со Смоктуновским Колтаков просто ушел со сцены. «Нет диалога — он сам с собой играет, какой смысл мне оставаться на сцене?» — говорил. Также про многих артистов: «Она меня не видит, как мне с ней играть?» Но если человек ему нравился, начинал помогать, проникался. Он влюблялся в людей, говорил: «Да, слабенькая актриса, но человек хороший».
Одну из своих лучших ролей он сыграл в спектакле «Сны Родиона Романовича» в «Театральном товариществе 814». Мы с братом моего мужа опоздали на спектакль, и оказалось, что есть только два свободных места — одно в первом ряду, второе в конце зала. Я пошла назад. Смотрим. Чувствую — скучно ужасно, все сидят в своих телефонах, и вдруг справа выплывает такой сгусток энергии — это на сцену выходит Колтаков. Он играл Свидригайлова. И пока он на сцене — все внимание туда. Держит своей энергией невероятно. Наступил антракт. Женя говорит: «Это потрясающе». Я говорю: «Все очень слабо, кроме Колтакова». После антракта мы с ним поменялись местами, так как у меня были цветы. Я смотрю — отлично, все интересно… И тут я вдруг понимаю: да они не добивают энергией до последнего ряда. На зрителей, сидящих впереди, их хватает, а дальше — нет. Все, кроме Колтакова. А выходит Колтаков — какие тут телефоны! Гений вышел! Зал держит! Очень много завистников было, понимали, что они никогда так не смогут. Смоктуновский приходил к Ефремову и спрашивал: «Олег, скажи, а что, Колтаков будет получать столько же, сколько я?» Тот отвечал: «Да, а что?» — «Нет, ничего, я просто тихо радуюсь».
Николай Стоцкий: Я — жаворонок, он — сова, любил поспать. Я встаю рано: надо кошек накормить, завтрак приготовить. Михалыч спит наверху. Кто-то звонит, звонит… Я: «Михалыч, вставай». — «Я еще посплю». После завтрака, если не было съемок или спектакля, сценарий был разнообразный. Он мог писать картины, мог писать стихи, сказки или сценарии, мог читать. Читал очень много и любил, чтобы все книги были под рукой. Тургенев нужен? Пойдет, найдет, читает. Все должно быть в доме. «Вот что-то я забыл, как там у Пушкина?» Найдет нужный томик, почитает стихотворение. Эти альбомы по искусству — все музеи мира любил смотреть. Или вдруг кричит мне: «Бумагу, ручку, срочно, мне Вертинский привиделся…» — и написал текст моей любимой песни. Я сочинял музыку на его стихи, и мы пели для себя, для гостей…
Я всегда из поездок привозил картины, книги, антиквариат. Помню, у Мороза снимался в последний раз на Урале, звоню ему: «Такие красивые вещи нашел!» — «Покупай», — говорит. Я всю свою зарплату туда бухнул. Как же он радовался! А как он любил готовить, какой плов делал! Еще лепил, строгал — в деревне всегда есть что поделать руками. Очень любил землю, в грядках ковыряться. У него кличка была «зеленый палец»: возьмет ветку, воткнет в землю — и вырастает дерево. Все росло. Ко всему творчески подходил.
Андрей Руденский: Колтаков хороший писатель, хороший поэт, хороший художник — это сливалось в клубок талантливого человека. Присказка, что в талантливом человеке все талантливо, — это про него.
Николай Стоцкий: Не было ничего, что бы Серега делал плохо. Он иронизировал: «Столько всего напихано в меня, как в помойное ведро, которое вынести некому». Это гениально, когда не скучно жить. У меня так не получается.
Оглядываясь назад, я говорю: я счастлив и так же несчастлив. Несчастлив, что рановато он улетел, а счастлив — что эти дни были. Ни с чем это сравнить невозможно.
Ирина Вальц: Когда он заболел, сначала скрывал это. По-разному проявляются люди при онкологии. Многие становятся обозленными. А Колтаков стал внутри светиться — и слова, и мысли стали другими, он все еще мог как-то пожурить, но это стало на порядок мягче, духовнее. Он всегда был близок к Богу, у него много икон в доме. После болезни стал много творить — писать картины, стихи, стал торопиться. И говорил: «Бог не любит страдальцев».
Николай Стоцкий: Никогда не жаловался. При плановом обследовании обнаружилась онкология. Назначили химию, и была хорошая динамика. Михалыч воспрял, 18 августа даже съездил к Грише Константинопольскому сниматься в «Мертвых душах», а 7 сентября его не стало… Я Михалычу очень благодарен за то, что он не мучил меня и близких. Он как был гениальным человеком, так и ушел быстро — просто заснул, и все.
Он снится мне каждую ночь, я с ним общаюсь. Один известный артист недавно говорит: «Слушай, тебе Сергуня снится?» Говорю: «Да». — «Можно тебя попросить? Когда приснится, передай ему большой привет от меня». Говорю: «Хорошо». Проходит полчаса, звонит подруга, я ей рассказываю это, она говорит: «И от меня, пожалуйста, Сережечке привет передай». Я говорю: «А тебе не страшно, если он вас всех на хрен пошлет?» — «Нет, — говорит, — почту за счастье!»
Я с его дочкой в очень хороших отношениях, там уже два взрослых внука. Она медсестра, работает в клинике, созваниваюсь с Настей постоянно.
Я выпустил книгу его произведений, записал диск на его стихи, впереди еще его дневники, с его позволения. Он сам не хотел всем этим заниматься, может быть, для того, чтобы занять меня чем-то после его ухода… Дневники его полны откровениями, разоблачениями, философскими мыслями. Например, размышляя о смысле жизни, он пишет: «У меня есть 100 ответов на этот вопрос, но лучше я расскажу такую историю. Как-то заморские посланники спросили императора Александра III: «Ваше величество, наверное, невыносимо трудно руководить Россией?» Император ответил: «Нет, не трудно — бессмысленно».
За неделю перед тем, как Сереги не стало, его партнерша и подруга Марина Александрова, понимая, что это их последний разговор, кричала ему в трубку: «Вы нужны всем, нужны мне! Я не могу без вас!» Думаю, это могут повторить все, кто его знал…
