Владимир Грамматиков: «Мы с Никитой Михалковым в детстве тырили ботинки у его брата»

«Наташа Фатеева три дня подряд приезжала на площадку в одиннадцать часов, а мы начинали в восемь. Говорила: «Володечка, ты пойми, я встаю в семь утра, делаю дыхательную гимнастику, занимаюсь йогой, накладываю кислое молоко на лицо…» Я попросил второго режиссера: «Узнайте, насколько заняты сейчас Наталья Андрейченко и Лена Соловей». Вечером ужин — Наташа с лицом сфинкса подходит ко мне и говорит: «Вы что, ищете актрису?» — вспоминает режиссер и актер Владимир Грамматиков.

— Владимир Александрович, в сентябре на экраны вышел ваш фильм «Смотри на меня!». Он автобиографический?

— В первую очередь это история о моей матери. Со времен «Амаркорда» Феллини многие режиссеры рассказывали в кино о своем детстве и отрочестве. Вот и у меня очень долго зрел замысел: с точки зрения мальчика рассказать о самом драматическом периоде жизни моей семьи. Я родился в Свердловске, и в 1948 году моя мама, взяв четверых детей, корову и пианино, отправилась в товарном вагоне в Москву на поиски пропавшего отца. Я, конечно, много раз спрашивал маму, что побудило ее совершить это авантюрное путешествие в абсолютную неизвестность. Потому что непонятно было, что с отцом. Как потом выяснилось, его арестовали…

Замысел много лет «булькал» у меня в голове, а потом я потихоньку начал думать шире — вообще о том времени. Я вдруг понял, что наши великие прозаики, за исключением Нагибина, тщательно обходили этот период: с 1945-го по 1951 год. Сложное было время. Эйфория после победы закончилась, но как жить дальше — люди не понимали, все разорено. Я подумал, что надо рассказать о преодолении, о том, как страна за короткое время поднялась. Все держалось на людской энергии, единодушии, единоволии…

— Если замысел давний, то почему вы раньше не сняли это кино?

— Это КВВК — коньяк выдержанный высшего качества. (Смеется.) Не скрою, было несколько попыток запустить проект, но по каким-то неведомым причинам не складывалось. Судьбоносной оказалась наша встреча с Мариной Жигаловой. Мы долго работали вместе в одной кинокомпании, которая потом ушла из России. Через полтора года раздается звонок от Марины: «Что делаем?» Я отвечаю: «Редиску сажаем на даче». — «Давайте создадим свою кинокомпанию». Сначала я засомневался: «Сейчас такой плотный рынок». Но в итоге мы придумали внятный концепт, пригласили талант­ливых людей и создали компанию «МВФильм». Она ориентирована в первую очередь на создание семейных проектов. И первым фильмом стала моя картина — «Смотри на меня!».

— Несмотря на автобиографичность, сценарий написан не вами…

— Сценарий написал Андрей Конча­ловский, потому что мы долгие годы жили на одной лестничной клетке и он очень хорошо знал маму. В этом сценарии была пронзительная, мощная интонация женского материнского поступка. Я очень волновался за съемочный период, потому что знаю, как сейчас работают группы. Раньше это была семья. Все друг про друга все знали, режиссер два раза женился то на гримере, то на монтажере. Ассистенты режиссера были потрясающие тетечки с папиросами в зубах — без семей, без друзей, зато они знали, какой чай режиссеру принести, какую таблеточку. Ты мог в пять часов утра позвонить такому ассистенту и попросить: «Марусенька, нам завтра не нужен ослик, а нужен белый слон размером 12 на 14». И в этот же день на площадке стоял белый слон. К сожалению, теперь такого нет, кино стало продюсерским, важны деньги, сроки. А для меня очень важна атмосфера на съемке, громче меня никто не может говорить на площадке. Я же с детьми работал и знаю, как важно, чтобы ребенок был обласкан, чувствовал себя комфортно, ведь на нем ответственность огромной степени. 80 человек стоят и ждут его реплики или монолога!

Господь сподобил, группа оказалась великолепная: и оператор потрясающий Алишер Хамидходжаев, и художники — все. И, конечно, нас сплотила тема — у всех же в семьях остались отголоски войны. Было непросто — подмосковные дожди, паровоз, дети, пианино, корова, которую надо в товарный вагон затащить, а потом вытащить…

Еще я волновался, сможет ли фильм пробить ту душевную броню, в которую мы все сейчас закованы. Ведь мы стали равнодушны к проблемам других, мы эгоистичны, у нас меньше эмпатии. Но информационный показ в рамках Московского фестиваля вы­явил, что есть еще щелочки, через которые можно пробиться к душе и серд­цу зрителей. Надеюсь, что люди будут смотреть мое кино. Это была слаженная и одухотворенная работа.

— Поговорим о кастинге. Навер­ное, не просто было выбрать актрису, похожую на маму?

— Надо сразу сказать, что я намеренно ушел от портретного сходства. С мамой получилось так — я попал в Театр Наций на спектакль Писарева «Кабаре», где играет Саша Урсуляк. Сошел с ума от потрясающей постановки и обалдел от Саши. Пошел за кулисы, мне говорят: «К ней нельзя, она минут 30 сидит одна после спектакля». Отвечаю: «Буду ждать». Наконец прорвался к ней и спрашиваю: «Что у вас в августе-сентябре? Я бы мечтал, чтобы вы сыграли в моем проекте». Она отвечает: «Все очень плотно — кино и сериал. Давайте не терзать друг друга, не смогу». Но я сказал: «Саша, мы завтра вам на служебный вход привезем сценарий, почитайте, а потом подумаем». Через три дня звонок: «Владимир Александрович, и что мы теперь будем делать?» — «Доверьтесь мне, мы все решим». И мы это сделали. А ведь мое условие было, чтобы она постоянно находилась со своими экранными детьми.

Я доволен фантастически! В каких-то вещах Саша очень напоминает мою маму. Например, по «температурному» общению с детьми: проходя мимо, незаметно кого-то по попке шлепнет, а кому-то что-то на ушко скажет.

— А чем ваша мама отличалась от других мам?

— Я стал больше понимать маму, когда уже сам стал отцом и дедом. У меня два сына, шесть внуков и правнуки — колхоз большой. Когда мы с мамой приехали в Москву, нас было уже пятеро, сестра Галя родилась здесь. Я до сих пор не понимаю, каким образом мама успевала проявлять заботу и любовь к каждому. Вот пример. Папа (его все-таки отпустили) получал зарплату, мы всей семьей садились за стол, и мама составляла смету расходов. Например, Коле нужны ботинки, Юрке нужны штаны, потому что уже проносил и на попе дыра, Володе то-то и то-то. Денег на все не хватало, и мы вместе обсуждали, что приоритетно. И вот эту мамину смету я запомнил навсегда.

— Но папа же был начальником и хорошо зарабатывал!

— Ну что вы! Это был просто статус, а реально денег он получал разве что чуть-чуть больше, чем окружающие. Такая была система в Советском Союзе. Преференции давались машиной, госдачей, кремлевским пайком, но не деньгами. Это было сделано осознанно, чтобы никто не разбогател и не стал независимым. Хорошо себя ведешь? Молодец, вот тебе кремлевский паек! Сейчас смешно вспоминать, из чего он состоял — оливковое масло, гречка, микояновские сосиски и паштет. У меня первые собственные свитер и пиджак появились на втором курсе института. Я всю жизнь донашивал одежду за братьями. Сейчас уже можно обнародовать еще один секрет — мы с Никитой Михалковым очень дружили с 8 до 17 лет, только в армии немножко разошлись по жизни. Так мы тырили носки и ботинки у его старшего брата Андрея, они нам были велики, но мы все равно их носили.

Когда я сказал отцу, что собираюсь в артисты, он категорически запретил мне уходить из технического вуза, куда я поступил: «Получи диплом, потом хоть клоуном становись». Я настаивал, отец сердился: «Никогда в жизни ты не получишь от меня добро на это! Ты свой выбор сделал? Свободен!» И действительно, больше он мне не помогал. А было непросто. Я тут же пошел в армию на три года. Вернулся и уже поступал не на актерский, а на режиссерский.

— Отец когда-нибудь простил вас?

— Да. «Усатого няня» он не понял, ушел с просмотра, ничего не сказав мне. Зато после фильма «Шла собака по роялю» ко мне прибежала сестра Люся: «Папа тебя ищет. Наверное, по хорошему поводу». И действительно, когда мы встретились, папа сказал: «Прости, я был не прав».

— Вы представляете себе ситуацию, что описанное в вашем фильме путешествие осуществил бы папа, а не мама?

— Нет, не представляю. Папа был госчиновником, поэтому первым делом оценил бы риски. А мамой двигали эмоции, чувства. Конечно, она в первую очередь спасала детей. Папа уже больше полугода неизвестно где. От доброхотов доходили слухи, что у него новая семья. Но мама догадывалась, что он в тюрьме, и понимала: если придут за ней, то детей развезут по детдомам. И тогда конец любви, конец семье и конец детям. И в обратной последовательности она спасала детей, потом семью и, наконец, свою любовь. Мама никогда не рассказывала, как она получила документы на поездку. Они были не совсем настоящие, и, видимо, она давала кому-то клятву, что никогда ничего не расскажет. В те годы получить целый товарный вагон было нереально, вагонов не хватало, вся страна тронулась с места.

— Не кажется ли вам, что позиции женщины должны быть лидирующими и сейчас?

— Я просто уверен в этом! На сегодняшний день авторитет женщины выше, чем мужчины. По многим причинам. Мужчина сейчас немного подкошен — и 90-е годы, и 2000-е — безработица, потеря авторитета, если ты был научным консультантом в каком-нибудь НИИ, к примеру. Мужичок потерялся немножко, запил. И русская женщина сказала: «Вася, носки твои стирать больше не буду, пошел вон, а ребенка воспитаю сама». Добавьте сюда претензии детей к отцам. Сейчас целое поколение предъявляет претензии к своим родителям — что папа не добежал до нефтяной вышки, убив троих конкурентов по дороге. Я знаю об этом, потому что преподаю во ВГИКе, у меня актерский курс. В предыдущем наборе у меня были дети 2000 года рождения. 74 процента из них выросли без отцов. Я дал им задание — подготовить монолог на пять минут: рассказать о своей жизни, какие события повлияли на них, самое прекрасное, самое жуткое, самое печальное. Главное — не врать! Это получилось так интересно, что мы пригласили молодого драматурга из Перми и сделали фильм «Монологи о жизни и о себе» — это приговор времени, родителям, системе. Молодых людей мучает бесперспективность, они не знают, что их ждет завтра, а уж послезавтра — тем более. Эти дети страшно хотят добиться чего-то, чтобы матери сделать евроремонт где-то в Кологриве, отвезти ее в Санкт-Петербург, Париж показать. И это не кокетство, а их искреннее желание.

В российской истории были периоды, когда женщина брала управление в свои руки, брала ответственность. Она никого не пугала, не стращала, прибиралась в доме, готовила поесть и спокойно, каждодневно говорила, как себя вести. Авторитет мужчин, конечно, вернется, но сейчас время женщин.

— Владимир Александрович, вы один из родоначальников советского детского кино. Что сейчас с детским кино, оно считается некоммерческим?

— Это давно началось. Оно некоммерческое в том смысле, что ушло с федеральных каналов. А в том, что так случилось, признаюсь, виноват и ваш покорный слуга. Я был председателем детской комиссии в Союзе кинематографистов Советского Союза. Мы с Роланом Антоновичем Быковым бегали вместе по думам и федеральным каналам и кричали, что на детских каналах и в фильмах не должно быть никакой рекламы. Мы не знали тогда, что во всем мире между детскими программами рекламируются жвачки, конфеты, зубные пасты. И это нормально. И когда приняли закон, что на детском канале не должно быть рекламы, то интерес к детскому контенту на телевидении мгновенно погас и тихо-тихо стали сворачиваться программа за программой. Выжила только «Спокойной ночи, малыши!», и все. И кино тоже погасло, потому что цены на детское вещание упали из-за отсутствия рекламы и каналы покупали детские фильмы за две копейки. Все рухнуло.

Вторая причина в том, что все творческие люди хотят славы, а на фестивалях «Золотой орел» и «Ника» нет номинации по детскому кино, потому что Никита Михалков и критик Кирилл Разлогов говорили: «У нас всего два таких фильма, и из них мы должны выбрать лучший?»

— Расскажите, пожалуйста, как в советские годы вам удалось снять кино за границей…

— Это мистика. Выбор режиссера для фильма «Мио, мой Мио» определила картина «Шла собака по роялю». В 1985-м приехали в Советский Союз продюсеры из Швеции, Норвегии и Англии выбрать режиссера, так как у нас была тогда лучшая в мире детская режиссура. Они смотрели Соловьева, Митту и других режиссеров и вдруг увидели фильм «Шла собака по роялю». Не знаю, кому пришла в голову идея показать ее им. Но они сказали: «Стоп, нам нужен этот человек!» Меня вызвали в Госкино: «Есть предложение вам, режиссеру Студии Горького, по­участвовать в международном проекте. Почитайте сказку Астрид Линдгрен «Мио, мой Мио». Я читаю — все прекрасно. И какой материал! Астрид Линдгрен — это же фигура огромной значимости. В свое время она «уволила» премьер-министра Швеции, предъявив ему претензию по налогам. Ее любила и уважала вся Европа, а уж для шведского народа она была сама правда, честь и достоинство их страны.

Я должен был снимать на английском языке, что осложняло ситуацию. Попросил через друзей показать мне русских детей, вернувшихся домой после долгого пребывания в англоязычных странах и говорящих на английском. Стали приходить чудовищные дети, с раздутым самомнением. Я понял, что так никого не найду. Мне сказали: в Лондоне лучшие театральные школы. Я записал 70 вопросов, и мне сняли около 160 детей. Набралось на три кассеты VHS. Приехав в Лондон, я поселился в отеле и трое суток не выходил из номера. Отобрал 70 человек на личную встречу. Первый тур — парные этюды. Детям лет по десять. Я посмотрел 32 пары. 

Разразился жуткий скандал. Англичане возмутились, что какой-то сумасшедший из Советского Союза доводит детей до эмоционального срыва, не согласовав процесс кастинга с агентами и родителями. От меня потребовали, чтобы я сказал, какое задание дам на третьем туре. А они подумают, согласиться или нет. Я стою насмерть, как Брестская крепость: «Не скажу!» Но потом пришлось все же пойти на компромисс. Я предложил — дети с агентами и родителями заходят ко мне по одному. Я одного снимаю, он уходит в другую комнату и ждет, когда я сниму всех. Задание такое: мальчик приходит из школы и застает маму с чемоданами, и она говорит, что уходит от отца и может так случиться, что они не увидятся год. Задача ребенка ее не выпустить. Кто плакал, кто угрожал, было много интересных реакций.

— …и тут заходит к вам 12-летний, никому не известный Кристиан Бэйл…

— И заходит ко мне Кристиан Бэйл. Он весь задрожал и начал кричать: «С какой легкостью ты говоришь, что мы год не увидимся, ты всегда была эгоистична, поговори с отцом, извинись перед ним, тебе наплевать на него и на меня!» Это было так впечатляюще, что я выбрал его, и, как показало время, не напрасно. После меня его утвердил в свой фильм Стивен Спилберг, и сейчас Кристиан настоящая звезда мирового кино, вырос в гениального актера, он везде разный, на него всегда интересно смотреть. Вот так сработала интуиция! Кстати, у меня была кассета с этой пробой, и однажды одна журналистка забрала ее и не вернула. Потом она уехала в Израиль, и кассета тоже.

Любопытно, что на этом фильме в качестве ассистента оператора у нас работал Даниэль Бергман, сын великого Бергмана. Самого Ингмара я тоже видел, причем в интересной ситуации. В то время наш Юрий Петрович Любимов репетировал в Стокгольме. Я заходил к нему смотреть репетицию. В какой-то момент повернул голову и увидел в кулисах профиль Бергмана, который подглядывал в щелочку, как репетируют его артисты с Любимовым.

— Говорят, вы знаете много баек про звезд советского кино…

— Я обожаю байки. Все мои друзья говорят: «Володя, записывай». Вот одна такая байка: дело было в До­нец­ке на съемках фильма про шахтеров «Большая жизнь». Выдался выходной, и артисты загуляли. И вот в четыре часа утра Борис Андреев чуть ли не несет на руках своего друга Петра Алейникова — оба в изрядном подпитии. Петя говорит: «Давай на лавке поспим, а утром пойдем дальше». Борис Федорович: «Я тебя сейчас об стол головой шарахну, молчи уже». Петя: «Вот диван, положи меня туда». А это витрина мебельного магазина, где уже лет пятнадцать стоит диван и два кресла. Борис Федорович шарах по витрине кулаком и кидает Петю на диван. Петя сворачивается калачиком и засыпает. Борис Федорович садится рядом и тоже дремлет. Утром 3000 шахтеров идут на работу и видят двух любимых артистов на расстоянии вытянутой руки. Причину такой мизансцены они поняли быстро, и появились капустка, огурчики, самогоночка. Все стоят и ждут. Борис Федорович вспоминал потом: «Глаза открываю и понимаю — я в театре, а слов не помню, и я кланяюсь. Овации!» Встает Алейников, видит, что происходит, становится рядом — и опять овации.

Вторая история — Саши Адабашьяна. Закончили съемки фильма «Раба любви». Но забыли снять один крупный план — Лены Соловей, в оранжерее. А последний съемочный день — это всегда «шапка». То есть кто-то, например бригадир осветителей, снимает кепку, она идет по кругу, и каждый кидает туда деньги — кто сколько может. На эти деньги организовывают банкет. У Никиты Михалкова «шапка» планировалась серьезная — в ресторане одесской гостиницы «Красная». А тут — задержка, надо доснять… В оранжерее работают девочки-практикантки из сельскохозяйственного техникума. Они в синих халатах, в ситцевых платках на голове разгребают навоз на грядках. И видят такую картину: во двор стремительно въезжают две открытые легковые машины и автобус. 

Раздается голос администратора в громкоговоритель: «Ребятушки, делаем все быстренько, нас ждут накрытые столы!» Оператор Паша Лебешев командует: «Снимаем без света, с подсветочкой!» Елене Соловей подают шляпу. «Готовы? Мотор!» Никита подает ей реплику из-за камеры, Лена что-то говорит. Никита кричит: «Стоп! Давай не так оптимистично, давай немножко грусть, тоску добавь по завтрашнему дню». Лена произносит реплику — все, снято! Ура! Открывают шампанское, разливают по стаканам, тут администратор подлетает: «Ребята, быстрей, нас ждут в гостинице». Все выпивают, закусывают черешней, садятся кто в автобус, кто в машину и уезжают. И Адабашьян замечает: в халате, в платке, с граблями в руках стоит совершенно очумелая студентка сельхозтехникума, глаза ее распахнуты от восторга, и она говорит: «Вот оно какое — кино…»

— Зрители знают вас не только как режиссера, но и как актера. У вас больше пятидесяти киноролей. Одна из самых ярких — в «Осеннем марафоне» Георгия Данелии.

— В «Осеннем марафоне» у меня маленькая роль, но, видимо, мне удалось сыграть всю тоску и печаль русского интеллигентного мужика. Всем запомнился этот персонаж по фамилии Пташук. Так звали студента Гии Данелии. Это был замечательный белорусский режиссер Миша Пташук, который погиб, к сожалению. Я с удовольствием снялся, потому что «потолкаться» с Леоновым, Басилашвили, Крючковым, конечно, было приятно.

— Владимир Александрович, у вас случались какие-то разногласия, конфликты с актерами?

— Расскажу историю. У меня есть такая картина — «Осенние соблазны», там играют Фатеева, Ясулович и Яновская. Это было время, когда мы хотели зарабатывать, как на Западе, а работать, как в Советском Союзе. Я собрал группу и сказал: «Мы должны снять кино за 25 дней. Вы будете получать в два раза больше, но и работать должны в два раза больше». Поехали в Болшево, поселились в нашем кинематографическом пансионате, а снимали на даче рядом. Наташа Фатеева была утверждена на главную роль. И вот три дня подряд она приезжает на площадку в одиннадцать часов, а мы начинали в восемь. Я говорю: «Наташа, если не к восьми, то к девяти часам вы должны быть, иначе мы не снимем за 25 дней». Она отвечает: «Володечка, это нереально, ты пойми, я встаю в семь утра, делаю дыхательную гимнастику, потом занимаюсь йогой, дальше накладываю кислое молоко на лицо… Поэтому могу приехать только к одиннадцати часам. Раньше — никак». Я говорю второму режиссеру: «Узнайте, насколько заняты сейчас Наталья Андрейченко и Лена Соловей». Эта весть мгновенно разошлась по группе. Включая того, кому была адресована. Вечером ужин — Наташа с лицом сфинкса подходит ко мне и говорит: «Вы что, ищете актрису?» Отвечаю: «Ну что вы? Нет». — «Я все знаю. Не надо искать». На следующий день в девять часов она была на площадке.

— А были истории с плохим концом?

— Мы утвердили Маргариту Терехову на роль в фильме «Маленькая принцесса». А на роль главной героини — юную балерину Настю Меськову. Я собрал группу и сказал: «Друзья мои, мы должны проявлять к Насте особую заботу. Тут важно все: как мы ее встречаем, когда кормим, когда очищенный бананчик приносим, как она отдыхает, как засыпает, как просыпается». Очень переживательная роль у нее была. Режиссер в первую очередь должен быть психологом — важно выстроить отношения с актером. Могу сказать, что в тот период я о Настиной жизни знал больше, чем ее родители. Она мне все про себя рассказывала, и я ей свои тайны доверял. Звоню Тереховой: «Приезжайте на «Мосфильм», нам нужна репетиция, чтобы вы подыгрывали девочке за камерой». 

Вдруг она мне говорит: «Никогда, Володечка, на это даже не рассчитывайте, не буду я стоять за камерой и подавать кому-то реплики!» У меня все упало. Звоню ассистентам: «Срочно узнайте, свободна ли Алла Демидова и еще две актрисы». Алле отправили сценарий, она прочитала и говорит: «Мне очень понравилось, но не смогу — через три дня улетаю в Англию на гастроли на два с половиной месяца». — «Откуда?» — «Из Шереметьево в 10:30». Спрашиваю: «Вы можете приехать в аэропорт в восемь часов? Там будут наши службы, обмеряют вас». Она: «Ты сумасшедший?» Я: «Да, мы сумасшедшие». Приехали в аэропорт, сделали все замеры, отодвинули на месяц начало съемок, и в итоге она блестяще сыграла. А дочь Тереховой осталась в картине. Маргарита потом сказала мне такое, что я не могу вам воспроизвести.

— Владимир Александрович, кем бы вы могли стать, если не режиссером? И кем не стали бы никогда?

— Не знаю. Когда-то я мечтал быть оперным певцом. Смотрел на Паваротти, как он поет — величественно, не спеша вытирая платком лоб и получая удовольствие от себя. И сотни людей млеют от этого… Но у меня вышло по-другому.

А на второй ваш вопрос отвечу так. Однажды мы снимали в Твери цирковую историю. Знаменитый клоун Карандаш был уже в возрасте, и в первом акте два клоуна играли вместо него, а во втором он уже сам выходил. Эти двое на репризе так развлекали зрителей, что зал хохотал. И вот я вижу Карандаша, который стоит за кулисами и из-за шторы кричит им: «Не смешить! Прекратить!» Потому что только он имеет право смешить публику… Вот такого я бы себе не пожелал.