«Считаю, что сделала много ошибок в воспитании сына — была требовательна, нетерпима и доставляла ему много проблем. Мы с Сашей были заняты в театре чудовищно, как раз выпускали свои главные в жизни спектакли — шедевры Гончарова. Шура был маленький и большую часть времени проводил с нянями, это накладывало отпечаток на его воспитание. Если бы повернуть вспять это время, я была бы с Шурой терпимее», — признается Светлана Немоляева.
— Светлана Владимировна, у вас в 2022 году был юбилей — 85 лет. Вы находитесь в прекрасной форме. Тяжелыми усилиями это дается?
— Благодарю за добрые слова. Все познается в сравнении. Полгода назад я давала интервью на ТВ, и, пересматривая его на днях, заметила, что овал лица у меня стал хуже, да и талия немного «поплыла», а была тонкая. Конечно, не как у Людмилы Гурченко, но тоже ничего. C детства я была толстенькой, несмотря на то что принадлежу к поколению детей войны, по мне этого не было видно. Родители мои работали на «Мосфильме» и были эвакуированы в Алма-Ату вместе со мной и братом Колькой. Там все голодали, при этом на фото 1942 года, где мне было четыре года, выделялись огромные щеки. К тому же у меня такая форма лица, поэтому и внучка Полина, и сын Шура жалуются, что у них мои щеки. Проблема с весом была даже тогда.
Когда я поступала в театральное училище, понимала, что надо похудеть, и всегда старалась чуть подсобраться телом. Надо было еще скрывать близорукость — наследие войны, я почти ничего не видела. Но очки не носила, ресницы намажу — и вперед.
Однажды был интересный случай. Я как-то познакомилась с Элемом Климовым, он тогда работал на ТВ и пригласил меня в какую-то передачу поучаствовать. Я была, конечно, счастлива. После знакомства с ним прошло три дня, и за это время я, на свою беду, нашла бабушкино земляничное варенье. Чтобы мы с братом его не нашли, бабушка прятала его за креслом. Обнаружив такое сокровище, я не удержалась. Покупала булку, намазывала ее маслом, сверху это варенье — вкуснота! В результате, когда через три дня я пришла на ТВ, Климов встретил меня вопросом: «А вы кто?» Такие вот метаморфозы, быстро худела и быстро толстела. В училище я все равно была толстушка. Когда мне было 19 лет, ассистентка привела меня к режиссеру фильма «Евгений Онегин» Роману Тихомирову. Он сказал: «Больше никого не ищи, эта девочка мне очень подходит, посмотри, точно как у Пушкина — «кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне».
Так случилась моя первая роль в кино. А когда я получала свободный диплом, мой педагог Виктор Иванович Коршунов, в будущем директор Малого театра, который дивно ко мне относился, позвал меня и говорит: «Света, ты по внутреннему миру можешь играть все — характерные, драматические, комедийные, лирические роли, у тебя может быть большой репертуар. Но по внешнему виду ты ничего этого играть не сможешь — будешь получать роли только Нюшек с трудоднями и доярок. А если хочешь по-другому, ты должна сильно похудеть». И я начала худеть. Некоторые диеты даже сейчас помню — голодала, потом срывалась и набирала больше… В какой-то момент поняла, что нужно просто мало есть. И еще мне помог театр. После училища я начала много играть, даже роль Офелии в «Гамлете» сразу получила. И, чтобы быть в форме, заставила себя не есть после спектакля. А перед спектаклем есть невозможно — сытый человек не игрок на сцене. Так постепенно я похудела. Могу и торт, и пирожное себе позволить, но в небольших количествах. Уже много лет я примерно в одном весе — 2—3 килограмма туда или сюда. У меня в театре есть даже платья, которые я и сейчас могу надеть, хотя играла в них 10 и больше лет назад.
Что касается лица, однажды я делала круговую подтяжку. Много лет назад у меня лицо «рухнуло» вмиг. Одна моя приятельница сказала: «Тебе надо что-то с ним сделать». А тогда мало кто этим занимался, но мне повезло — нашелся хирург, который очень удачно сделал операцию, я стала похожа на Любовь Петровну Орлову. Правда, предупредил, что эффект будет держаться года два. Так и получилось. Иногда, когда есть время, делаю массаж лица, пользуюсь кремами. И всю жизнь, ежедневно занимаюсь телом, движением — балетная зарядка минут на десять. Даже теперь, когда я сломала ногу и лежу, все равно двигаю ногами и руками, могу ногу поднять вертикально (что актриса немедленно демонстрирует, подняв ногу в гипсе!). Помню, у нас в театре был спектакль «Женитьба», где я играла сваху. У меня там танец, во время которого я хулиганила, задирая ноги под бешеные аплодисменты зала…
— Вы много лет в Театре имени Маяковского, большую часть из них работали с «великим и ужасным» Андреем Александровичем Гончаровым, о котором многие актеры вспоминают как о «режиссере-мучителе». Отражалось ли это на самооценке?
— Гончаров собрал потрясающую труппу, не хуже, чем в то время была у Георгия Товстоногова в БДТ. У нас были Татьяна Доронина, Евгений Леонов, Александр Ромашин, Наталья Гундарева, Евгения Симонова, Владимир Самойлов, Светлана Мизери, Армен Джигарханян. Очень многие ушли, не выдержав характера Гончарова. Он был невыносимо тяжелый человек, находил слабых людей — мальчиков для битья. Одним из таких «мальчиков» была для него я. Со мной он общался своеобразно. Как-то мы встретились за кулисами, Гончаров и говорит: «Вот, Немоляева, я смотрю на вас — вы разговариваете так интересно, умно, а почему вы на сцене такая дура?» Дело в том, что, будучи прекрасным режиссером, он ставил очень трудные задачи, а я не сразу могла понять, что он хочет. Гончаров не мог совладать с собой, видя, что человек его не понимает, поэтому срывался на крик. Верил он безоговорочно только в Армена Джигарханяна и Наталью Гундареву, считая, что они понимают его с полуслова.
Помню, мы репетировали, к примеру, спектакль «Виктория?..», я играла жену героя Джигарханяна — Нельсона, Наталья Гундарева — леди Гамильтон. Когда я только начинала репетировать, все было очень непросто. Гончаров говорил о том, что моя героиня требует внимания к себе Нельсона и передает через мальчика письмо с этим требованием. «Вы плачете и жалуетесь — это не верно, вы не смеете плакать! Требуйте!» Я никак не могла ухватить правильную интонацию и говорила мальчику свой текст, рыдая. Я всегда легко рыдаю, меня называли «водопроводом Театра имени Маяковского». Так вот, я говорю с просящей интонацией: «Я не видела мужа столько лет, я имею право». Гончаров кричал из зала: «Нет, неправильно!» И когда, наконец, я сказала это жестко, на крике, уже требуя внимания даже от мальчика, у меня сцена пошла. Андрей Александрович из трех эпизодов моей роли сделал работу, которую потом высоко оценили критики. Там у меня было три ухода со сцены вниз, которые не видны были Джигарханяну, и, так как я всегда уходила под аплодисменты, Армен меня спрашивал: «Что ты там делаешь такого, что тебе так хлопают?»
Но похвалы от Гончарова я почти не слышала, хотя очень много играла. Только однажды после показа спектакля другого режиссера — «Смех лангусты», где мы играли с Сашей (Александром Лазаревым-старшим, мужем актрисы. — Прим. ред.), он небрежно бросил: «Угадали». Это была огромная похвала. Когда мы начинали репетировать «Трамвай «Желание», он репетировал со мной очень жестко. Даже рабочие сцены мне сочувствовали и переживали. Начинаем репетировать первую сцену. Это первое появление Бланш, когда она приезжает к сестре (ее играла Светлана Мизери) и видит, что при их высоком происхождении та живет в страшных трущобах Нового Орлеана. И она понимает, какое пристанище ей приготовила судьба. Бланш рассказывает, почему она потеряла все и чем ей пришлось платить за это. Сестра ее осуждает — идет долгий и трудный разговор, вся первая сцена. Все это время Гончаров бегает по залу и говорит наш текст — и мой, и Мизери, представляете? Вот представьте, мы с вами сейчас разговариваем, а вы начинаете одновременно со мной повторять мой текст. Он, видимо, сам вырабатывал это состояние, которое ему хотелось получить от нас, но это было невыносимо, очень мешало сосредоточиться. Так он работал, это не то что сейчас — выходишь на площадку и просто говоришь слова. Гончаров мог одну сцену месяц работать. И все актеры сидели ждали, когда это закончится. Никто слова не мог сказать. И вот однажды мы со Светой Мизери репетируем и слышим — тишина. Я настолько опешила, что позволила себе то, что никогда не позволяла, я обернулась и спрашиваю: «Что такое, Андрея Александровича нету?» И вдруг из зала крик: «Я здесь!» Это означало, что сцена пошла, он доволен…
Я терпела все, и мое терпение было сродни его жестокости. Моя дикая любовь к театру и стремление играть помогали вынести и простить обиду. И, конечно, то, что я уже тогда понимала, как велик Гончаров. Однако со временем он старел, уже какие-то другие качества в нем появились. Наступил момент, когда мы с Сашей не играли ничего нового 10 лет. Видимо, мы Гончарову надоели. И вот однажды, когда он меня публично оскорбил в очередной раз, мы с Сашей подали заявления об уходе. И тогда Гончаров нашел в себе мужество написать нам письмо, которое он передал завлиту Дубровскому, и тот зачитал нам его по телефону. Гончаров писал, что без нас театра нет, лучше он уйдет. Просил нас остаться. Я смогла подняться над ситуацией легче, чем Саша, он был большой правдолюб. Я сказала, что «трудно смириться с его отношением и понять это трудно, но этот театр для нас родной, вплоть до облезлых ступенек. И хотя нас берут в любые театры, но в этом работает гений...» Мы остались.
С Гончаровым мы с Сашей пережили высокие моменты творчества, когда Лазарев играл в «Человеке из Ламанчи», «Беге», «Детях Ванюшина», а я — в «Трамвае «Желание», «Да здравствует королева, виват!», «Кине IV». Такие высоты творчества я после него уже никогда не переживала.
— Толстой сказал, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Разве не интереснее узнать рецепт счастливого брака, такого, как у вас? Как вы теперь оцениваете с высоты лет — не это ли терпение помогло вам и в семейной жизни?
— Вы правы, только по прошествии времени можно правильно оценить такие вещи. Я думаю, что это больше Сашина заслуга. Вначале мы долго притирались — у каждого свои привычки, много чего раздражало друг в друге, наверное, как у всех. Я была взбалмошная, эмоциональная, избалованная родителями девочка. Мы часто ссорились и могли разбежаться много раз. Этот сложный период мы прошли благодаря ему. Мы не могли ссориться надолго, потому что после ссоры он всегда подходил первым и говорил: «Ну, Светка, давай помиримся, я не могу так». И я в этом смысле легкая, я не могу долго находиться в конфликте. Мы никогда не устраивали «разбор полетов». Просто мирились. Хотя вполне возможно, что настолько исчерпывали лимит конфликтов на работе, что дома на это уже не было сил. С другой стороны, поводов для ревности было больше, чем у среднестатистической семьи. У Саши было много поклонниц — бегали за ним, стихи читали, письма писали — как полагается красивому, талантливому актеру. Мы хлебнули этого сполна в смысле и большой радости, и наоборот. Например, Шурина крестная Тамара, которая недавно скончалась, была Сашиной поклонницей. Необыкновенной доброты женщина, она не жалела для нас времени.
Нашему сыну Шуре покупала подарки, когда ничего достать нельзя было, и мы с ней всю жизнь прожили бок о бок. И была другая Сашина поклонница, которая выпила много крови и мне, и Саше. Я ревновала мужа к Татьяне Дорониной и поэтому не могла смотреть фильм «Еще раз про любовь». Только по прошествии лет я спокойно его посмотрела и смогла оценить бесподобную Сашину и Танину работу. Я же поводов для ревности почти не давала. Мне не писали и не объяснялись в любви. Я получала письма после «Трамвая «Желание», «Бега», но писали о роли, о впечатлении — оценка творчества, а не моих женских качеств. Некоторые были невероятно трогательные... Я могла с кем-то пофлиртовать, если этого требует роль — иначе невозможно. Если ты играешь любовь, партнер должен быть тебе приятен, но это не значит что-то большее. Что касается терпения в семейной жизни, то его трудно переоценить. Например, Татьяна Доронина была жертвой своего характера. Я думаю, она могла бы любить всю жизнь своего первого мужа Олега Басилашвили, потому что Доронина цельная натура, но была нетерпима. Да и Наталья Гундарева страдала от своей железобетонности — это характер. Она любила страстно, наотмашь, но удержать это все не позволил сильный характер. Слишком сильные женщины.
— Но бывают же и другие, как, например, ваша героиня в фильме «Служебный роман»? Вы сами могли бы попасть в такую ситуацию?
— Я не могу зарекаться, но, вероятнее всего, я себя так не могла бы вести. Глупо тратить свое время, чтобы за кем-то бегать. Но у некоторых так бывает. Я не осуждала ее, тем более что это же отголосок юности — первая, самая сильная любовь, веление души, она не могла сдержать себя. Образ сложный, можно было сыграть так, что все осудили бы ее поведение, ведь она была замужем и герой Олега Басилашвили женат. Здесь надо было показать ее чистоту и беззащитность, нежелание принести неприятности ни своей семье, ни его — просто природный порыв, трепет. И передать это мне помог Эльдар Рязанов. Начинали снимать мы, как обычно, с конца. Первый съемочный день — одна из последних сцен фильма, когда я говорю: «Я тебе писать не буду, отдай мне мои письма». Я как раз репетировала «Бег» в театре. И после этого гончаровского ора и нервозности, когда думаешь: «Господи, пронеси, только бы не убил!» — вдруг такой спокойный, доброжелательный, обожающий, желающий помочь Рязанов. Вокруг тебя все носятся, стараются угодить, чего совсем нет в театре... Когда начали снимать, Эльдар Александрович деликатно отвел меня в сторону, чтобы никто не слышал, и говорит: «Света, забудь о театре — чтобы тебя все видели, все слышали, не надо лупить глаза, скажи ему просто: «Отдай мои письма, и больше я тебе писать не буду». И он так сказал, что эту божественную интонацию я сразу уловила. И больше мы ничего не репетировали, так и вошло в фильм. Это был камертон моей роли. Благодаря этому посылу получилась такая героиня, которую не осуждаешь, а ей сочувствуешь.
— Вы когда-нибудь играли отрицательные роли?
— Однажды я легкомысленно согласилась на роль в кино уже после «Служебного романа». Снялась, а когда посмотрела картину, поняла, что это был опрометчивый шаг. Фильм «Средь бела дня...», где в главной роли снимался Валерий Золотухин. Там была история семьи, которая поехала отдыхать на воды с маленьким ребенком. Вдруг их окружают хулиганы, отшвыривают ребенка, чуть ли не хотят изнасиловать жену. И герой Золотухина в драке убивает бандита. Его судят, у меня была крохотная роль судьи. Режиссеру надо было показать, какое у нас судейство. Идет эта тетка с пучком волос на голове, с авоськой, спешащая домой, и, как полагается по закону, раз убил, значит, виноват. И она засуживает его. Я потом спросила режиссера: «А почему меня позвали?» Он говорит: «Вы настолько добродушная, от вас веет теплом, добротой. Мне нужно разочарование зрителей — пришла тетка, сейчас все будет хорошо, и вдруг она дает ему большой срок». И если бы вы знали, сколько я получила писем, почти столько же, как после «Служебного романа». Писали, какая я сволочь, что так несправедливо поступила, — отождествляли меня с ролью.
Я никогда не отвечала на письма из-за зрения, да и занятости. А тут ответила на несколько писем, убеждая, что я актриса Немоляева, я же не судья. И после этого поклялась, что отрицательные роли играть не буду. Знаете, в Голливуде есть такой закон — у каждого актера четкое амплуа. Герой должен победить, героиня всегда должна быть красивой, тыква должна превратиться в карету, и наоборот. В общем, они правы, хотя актеры любят играть отрицательные роли, потому что палитра мощнее, ярче, чем у «голубого» героя. Я поняла, что мне не надо было ломать свое амплуа. Самое интересное, после этого фильма прошли годы, и я была на кинофестивале в Ессентуках. Там я заметила, что за мной все время ходит одна женщина, она имела какое-то отношение к искусству. И вдруг говорит: «Я решила все же подойти к вам, я писала вам письмо, и вы мне ответили». Я вспомнила, что она писала: «Какое вы имели право? Что вы за человек? Я жду ребенка, и если бы со мной это случилось? Как вы можете жить после этого?» Этот случай еще раз подтвердил мою правоту в отношении амплуа.
— Вы — дочь, жена, мама, бабушка, в какой ипостаси вы себе больше нравитесь?
— Знаете, прожив так насыщенно столько лет, было бы странно не сделать выводов. Мои родители, творческие люди, замечаний мне не делали, у нас всегда были ровные, хорошие отношения. Папа был уникальный, несмотря на свою занятость в качестве режиссера, находил для меня время. Я много читала, он просил: «Напиши мне, о чем эта книга». И я писала. Мама очень хорошо шила. Потом, когда я вышла замуж, я с ней больше сблизилась, а папы уже меньше стало в моей жизни. В отношениях с Сашей я за многое себя ругаю. Обычно, когда мы возвращались домой, я всегда шла впереди, он с какой-нибудь тяжестью из магазина шел за мной. И всегда мне в спину неслось: «Сняла сигнализацию?» Я в раздражении отвечала: «Сняла, Сашка!» Теперь прошу у него прощения за эти мелочи, за раздражение и тому подобное. Сейчас, когда его уже много лет нет, мне все кажется, что он рядом, я даже его о чем-то прошу. И он помогает: у меня всегда плохо получается открывать ключом дверь, я помучаюсь немного, а потом прошу: «Ну, Саша, помоги открыть», и сразу дверь открывается. Может, она и сама бы открылась…
Считаю, что сделала много ошибок и в воспитании сына — была требовательна, нетерпима и доставляла ему много проблем. Дело в том, что мы с Сашей были заняты в театре чудовищно, как раз выпускали свои главные в жизни спектакли — шедевры Гончарова. Шура был маленький и большую часть времени проводил с нянями, это накладывало отпечаток на его воспитание. Если бы мне вернуть вспять это время, я была бы с Шурой терпимее. Очень нетерпима я была и к своим бабушкам — за это тоже себя корю. Бабушки мои обе были замечательные, но как внучка я не могу себя похвалить за отношение к ним. Они не получили от меня такого счастья, как я от внучки Полины. И если вернуть свое детство, я была бы к бабушкам терпимее. К своим внукам я гораздо добрее, чем к сыну. Я вижу сейчас, как они ко мне относятся, и думаю: за что мне такое счастье?
— Как думаете, у какого поколения — вашего или ваших внуков — больше шансов прожить счастливую жизнь?
— Этот вопрос не имеет ответа, потому что мое поколение жило в определенную эпоху, а это поколение — в другую. Мы были романтичны. Сейчас более прагматичное и жесткое время. Но мои внуки тоже, мне кажется, романтичны, хотя их эпоха меньше к этому располагает. Например, мой внук Сережа не может понять про что фильм «Гараж». А как объяснить? Он говорит: «Ну, бабушка, есть у тебя деньги — ты купишь гараж, нету — не купишь. Для чего так сходить с ума из-за места в гараже?» А ведь это была реальная история из жизни Рязанова. Он был членом гаражно-строительного кооператива «Мосфильма». И выйдя однажды с головной болью с очередного собрания пайщиков, решил записать эту историю. Я объясняю Сереже, что тогда в Советском Союзе невозможно было купить, а можно было только получить гараж. Но смысл фильма не в том, что нельзя получить место для автомобиля, а в отношениях между людьми, в том, как проявляются люди на фоне этого события. Картину поэтому и смотрят до сих пор. Безошибочно выявляются человеческие отношения. Рязанов, как животное, чуял атмосферу времени.
— Вас любит и современное кино. Например, недавно вы снялись в короткометражной ленте «Гогоl-могоl». Как вам работалось с режиссером Александром Коттом?
— Я не была до этого знакома с Александром, не была знакома с Толей Белым. Съемки шли в Питере, я приехала, и они так меня встретили, так ко мне отнеслись и так расположили к себе, что я была абсолютно распахнута, раскрыта. Сказала режиссеру: «Я артистка театра, вы не бойтесь делать мне замечания, я люблю, когда меня ставят на место». Он меня услышал, и у нас произошло соединение. Это было творчество.
— Есть новые предложения в кино?
— Вот сейчас из-за сломанной ноги не смогу сняться в одной маленькой, но замечательной роли. Это петербургская дама из старой жизни, и это «мое». Но не получилось. А летом я снялась в фильме Полины Лазаревой, моей внучки. Она сама написала сценарий, получила грант от Министерства культуры и свой отпуск летом потратила на съемки. Там снимались Ирада Зейналова, Верочка Кинчева — актриса нашего театра, Юрий Быков. Так как выделенных денег не хватило, то некоторые актеры снимались бесплатно — я, мой сын Александр Лазарев-младший, Олеся Железняк, Ирада Зейналова, Евгения Симонова. Оператор фильма — Полин друг детства Иван Алимов, сын Сергея Алимова, художника мультфильма про Бонифация. У меня роль смешная, она мне очень нравится — тетка абсолютно не от мира сего. Видела кусочек и себе там понравилась. Я сейчас настроена на три вещи — чтобы у Полины был успех с этой картиной на каком-нибудь фестивале, и чтобы у Саши вышел «Бег» — его вторая режиссерская работа в «Ленкоме» после «Поминальной молитвы», и чтобы внук Сергей работал так же увлеченно, как все в его семье.
— К 100-летию Театра имени Маяковского режиссер Егор Перегудов выпустил премьеру спектакля «Истории», где вы показываете кусочек из спектакля «Смех лангусты», который когда-то с успехом играли с Александром Лазаревым. Что это за работа?
— Наш режиссер пошел по пути Вахтанговского театра. Он всех созвал и спросил: «Что бы вы хотели сыграть на юбилейном спектакле? Я сказала, что нового ничего не хочу, надо выбрать из истории театра — «Смех лангусты» или «Да здравствует королева, виват!», где я играла Елизавету Первую. Он остановился на «Смехе лангусты». Надо сказать, что Гончаров очень мало спектаклей снимал на пленку, боялся, что от съемок что-то потеряется, техника другая была. Но «Лангусте...» повезло, она была снята самим режиссером Сергеем Яшиным. Я предложила Егору, может, Саша будет на пленке, а я буду с ним разговаривать? Егор подумал и сказал: «Лучше давайте используем только Сашин голос». Таким образом, я на сцене веду диалог с Сашиным голосом. А уже в самом конце он появляется на экране. Моя героиня, великая актриса Сара Бернар, говорит своему секретарю: «Жить надо, Питу, а не ждать смерти». Питу — Саша с возгласом восхищения «О мадам, о мадам!» опускается на колени — и идет занавес…
— В одном из интервью вас спросили, счастливы ли вы, и вы сказали, что затрудняетесь с ответом. Как бы вы сейчас ответили на этот вопрос?
— В моей жизни было, конечно, много счастья: любимая профессия, счастливая семья — с одной стороны, а с другой — было много несчастья: я потеряла маму, папу, Сашу, друзей. Много лет я не могла прийти в себя после смерти мамы, очень страдала. Потом вдруг меня отпустило, и сейчас я могу спокойно вспоминать ее. А Саша так и живет в душе. Батюшка говорит, что постепенно отпустит, но каждый день что-то вспомнишь, о чем-то пожалеешь. Я понимаю, что мне грех жаловаться — у меня потрясающий сын, потрясающая невестка, потрясающие внуки, и я дико люблю свой театр. При этом еще работаю. Как показывает жизнь, мы, актеры, можем долго работать, в отличие от режиссеров. Эльдар Рязанов был прекрасным режиссером… Но и у него тоже не всегда все получалось, много лет были просто шедевры, начиная с «Карнавальной ночи» — «Берегись автомобиля», «Ирония судьбы...», «Служебный роман», «Гараж». А под конец пошел спад, как у Гончарова, например.
Это, видимо, нормальный процесс. У актеров такого нет, мне кажется. Меня в свое время поразил Владимир Зельдин. Ему уже было около ста лет, он плохо слышал, плохо видел, при этом был относительно подвижен. Как-то я спросила его: «Владимир Михайлович, ну как вы?» Он говорит: «Я хочу играть». А Иветта, жена его, говорит: «Повлияй на него, ну куда он собрался?» Зельдин должен был играть какой-то спектакль, где сцена была на третьем этаже, подняться ему было невозможно. Так он не отменил спектакля. Владимира Михайловича привезли к театру, пригнали экскаватор, посадили артиста в ковш, подняли на этаж, широко открыли окно и загрузили туда. Я понимала: если он не пойдет, умрет. До сих пор в глазах этот Зельдин в ковше экскаватора, поднимающийся наверх...
У меня на днях спектакль «Как важно быть серьезным», очень хочу его играть. Но у меня сломана нога. Конечно, я могу сыграть в коляске, но режиссер считает, что, так как спектакль радостный, эмоциональный, коляске в нем не место. И сейчас у нас дилемма — играть или нет… В конечном счете, даже судя по моей проблеме в таком возрасте, отвечая на ваш вопрос — да, я счастлива, наверное.
