«Когда на вступительных экзаменах в Щепкинское училище я предстал перед народным артистом СССР Юрием Соломиным в модных джинсах, с копной курчавых волос и с гитарой, он сказал: «Вон из храма искусств!» И даже не стал меня слушать», — вспоминает музыкант Сергей Минаев.
— Сергей, вы — популярный музыкант и телеведущий, первый в нашей стране поющий диск-жокей. Но однажды стали героем криминальных новостей в программе «Прожектор перестройки»…
— В 1988 году в разных отраслях начали работать кооперативы. И популярные артисты решили: на фига нам «работать стадионы» через филармонию, получая за концерт 200 рублей (это официально, а реальный гонорар составлял до тысячи), если можно выступать через кооператив и зарабатывать десять тысяч. Людям из филармоний это не понравилось. Они собрались в Министерстве культуры, где выступили с гневным обличением артистов эстрады, которые слишком много зарабатывают. Был представлен список таких «музыкантов-рвачей» и их заработки — там фигурировали баснословные деньги. Все фамилии и суммы должны были прозвучать в «Прожекторе перестройки». Но когда передачу готовили к эфиру, Кобзон, Пугачева, Леонтьев и многие другие потребовали свои имена из репортажа убрать. В эфире остались только «стрелочники» — группы «Мираж», «Класс» и я.
— Почему и вы не добились, чтобы вас не упоминали?
— Решил, что, пожалуй, такой сюжет послужит только рекламой. Пусть отрицательной, но рекламой. На всякий случай предупредил родителей, чтобы они заранее начали пить валидол. Самое смешное, что с экрана «Минаева и компанию» клеймил знаменитый конферансье Эдуард Смольный, который сам много лет устраивал левые концерты по всей стране. Эдик мог организовать в одном регионе одновременно до 17 концертов, используя систему «вертушка». Он привозил с собой из Москвы бригаду популярных певцов и актеров: Ободзинского, Кобзона, Магомаева, Ротару, Карцева и Ильченко, Смоктуновского, Евстигнеева, Леонова, Никулина, Вицина. Их очень быстро перевозили из ДК в ДК, со стадиона на стадион, из города в город на машинах, а иногда даже на вертолетах. При этом Эдик умудрялся некоторые выступления вообще не отражать в финансовых отчетах. Ну умел человек это делать и хорошо жил. А тут получается, что кто-то стал зарабатывать без него. Вот он и возмущался с экрана: «Есть такой диск-жокей Сергей Минаев, который за выход получает 2 тысячи рублей!»
— Скандальный сюжет в «Прожекторе перестройки» был вашим первым появлением на экране?
— Нет. Первой программой были «Веселые ребята», где, помимо меня, показали группу «Браво», Александра Градского. Я пел песню «Карнавал», на которую создатель программы Андрей Кнышев снял клип. Правда, меня там можно узнать только благодаря титрам. Андрей намудрил: устроил эксперимент с видеосигналом, пропустив его через 15 стадий обработки. В итоге изображение получилось совершенно размытым. Мы до сих пор безуспешно пытаемся почистить его. Но все равно попасть на телеэкран было очень важно. Молодежь уже знала певца Минаева по магнитоальбомам (род самиздата в советском шоу-бизнесе, музыкальный альбом, неофициально выпущенный на магнитофонной ленте. — Прим. ред.), в те годы именно это было главным показателем популярности, хотя по телевизору показывали других артистов. И все же мне было нужно, чтобы зрители меня увидели, идентифицировали.
Настоящая, бешеная популярность пришла в январе 1987 года, когда я перепел песню Brother Louie группы Modern Talking. Ее солисты Дитер Болен и Томас Андерс в то время приехали в Москву на гастроли, а я как раз на дискотеке в «Лужниках» в розовом платье изображал девушку и пел: «Не смотри на меня, братец Луи-Луи-Луи». Тогда партийные органы впервые разрешили провести такую масштабную дискотеку — на 10 тысяч человек! Я говорю «дискотека», а не «концерт», потому что все 10 тысяч зрителей не сидели, а пели и плясали. И главной задачей организаторов было, чтобы никто не напился и никому морду не набил. А хедлайнерами мероприятия были Володя Пресняков и я. Сюжет о том, что в СССР «есть свой Modern Talking», даже показали в суперпопулярной программе «Взгляд».
— Вы с детства мечтали петь с телеэкрана?
— Я всегда хотел быть Артистом. Не певцом, не актером, а именно Артистом, потому что это слово вмещает в себя очень много. У меня музыкальная семья: на семейных мероприятиях папа, мама, бабушки, дедушки, тетки часами пели песни. Хотя специальности у родителей были технические. Отец начинал как инженер-конструктор сельскохозяйственных машин, потом поднялся по партийной линии и стал управделами одного министерства. Мама — химик, занималась плитами, из которых строят дома. В семь лет меня отдали в музыкальную школу на класс скрипки, потому что этот инструмент стоил намного дешевле, чем пианино, и платить за обучение на струнном отделении надо было 3 рубля 50 копеек, тогда как на фортепианном рублей двадцать. Учился я с удовольствием, окончил музыкалку с хорошими оценками. Когда был в седьмом классе, старшеклассники из нашей общеобразовательной школы услышали, как я пою, и пригласили в свою рок-группу. С того момента с классикой я завязал. А в десятом классе решил поступать в театральное.
— Зачем? Вы же не хотели быть актером?
— Думал, что это единственный способ попасть на сцену. Первым делом перешел в школу рабочей молодежи. Решил сконцентрироваться на предметах, которые сдают в театральный. Ведь в ШРМ было намного легче учиться: занятия шли всего три дня в неделю и педагоги не требовали от нас многого. В освободившееся время я рассчитывал целенаправленно заниматься с репетиторами. Но все оказалось не так просто. Учащиеся ШРМ должны были работать. Мама устроила меня на свой завод формовщиком 4-го разряда (зарплата как раз уходила на репетиторов). Я, мальчик-скрипач, должен был забирать из цехов образцы готовой продукции — тяжеленные блоки — и на тачке отвозить их в лабораторию, где проверяли качество материалов. Я быстро приуныл: в цехе постоянный шум, дикая пыль, грязь. А я аллергик. В результате, хоть и носил респиратор, все равно попал в больницу. Сейчас этот завод перепрофилировали в киностудию, огромные цеха переделали под павильоны, идет работа над популярными программами. Когда снимаюсь в своем цехе, вспоминаю первое рабочее место...
— В театральный вуз в итоге поступили?
— Нет, хотя в «Щуке» дошел до второго тура, в Школе-студии МХАТ — до третьего. Когда же в модных джинсах, с копной курчавых волос и с гитарой я предстал перед народным артистом СССР Юрием Соломиным в Щепкинском училище, он сказал: «Вон из храма искусств!» И даже не стал меня слушать. Знакомая посоветовала показаться в училище циркового и эстрадного искусства. Мол, это твоя стихия. И оказалась права! Театральный вуз — это все-таки система Станиславского. Когда потом учился в ГИТИСе, столкнулся с этой занудной историей. Два года показывать, как в воображаемую иголку вставляешь воображаемую нитку, — это скучно. А в цирковом учили всему тому, что мне было нужно: саксофон, гитара, степ, хореография. Пантомиму у нас вел фантастический Илья Григорьевич Рутберг...
— Отец известной сейчас актрисы Юлии Рутберг?
— Да... У него был большой авторитет, его занятия никто не пропускал. Он говорил: «Ребята, поймите: не вы мне нужны, я вам нужен. Поэтому смотрите на меня и учитесь». Рутберг был очень добрым и мягким человеком, искренне обижался, когда происходил какой-то конфликт, непонимание. А степ у нас вел Алексей Андреевич Быстров — прототип героя Евгения Евстигнеева в фильме «Зимний вечер в Гаграх» (сценаристы там изменили его фамилию на Беглова). Я застал Быстрова уже немолодым, ему было тяжело ходить, но преподавал он блестяще. Его биография вообще полна драматизма. В свое время в СССР выступали два лучших степиста — Быстров и Зернов (они потом оба преподавали в нашем училище). Но Зернов оказался более успешным и удачливым. А Быстрову что-то помешало, может, характер или здоровье.
— Внешне Быстров был похож на Евстигнеева?
— Абсолютно не похож! Единственное общее у прототипа и киногероя — это острый язык. Алексей Андреевич, не вынимая изо рта беломорину — тогда в аудиториях еще можно было курить, — мог так приложить, что мало не покажется. Он был настоящий мужик, с хорошим, одесским чувством юмора, с сильным характером, во время войны ездил на фронт с артистическими бригадами... В фильме молодого Быстрова сыграл Аркаша Насыров, который учился в цирковом училище у него самого, а потом у Зернова. Причем Быстров был очень маленький, а у Аркашки рост почти 190. К слову, наши с Насыровым сыновья потом оказались в институте на одном курсе. Вот такие совпадения...
Со мной в цирковом учился Саша Песков, который сразу начал именно как пародист, причем всегда показывал много женских персонажей. Этот жанр может нравиться или нет, но однажды я сходил на концерт Пескова в городе Тольятти. То, что он делал на сцене, — это просто фантастика. Все персонажи Саши очень точные, очень смешные. А как он работает с балетом, со всеми этими переодеваниями!
Ну а после циркового училища я все-таки поступил на эстрадный факультет ГИТИСа — маме очень хотелось, чтобы у меня было высшее образование. Я надеялся, что меня возьмут сразу на третий курс, но приняли на второй. Если честно, ГИТИС я просто отбывал. Я же был «дед», с огромным опытом работы на сцене, а меня учили... стульчики носить. Но зато мне повезло с преподавателем сценической речи. Это была Наталья Ивановна Нечаева — та же самая, что преподавала у нас в цирковом училище. Благодаря восьми годам занятий с ней и на экране, и на сцене меня слышно. Ведь я от природы шепелявил, у людей вообще редко бывает хорошая дикция. Но Нечаева все мои дефекты убрала. Артисту очень важно уметь работать со словом. Вот я сейчас не хожу в драматические театры, потому что не могу разобрать текст. Теперь принято, чтобы актер на сцене говорил «как в жизни». Поэтому пусть у Офелии будет уральский говорок. А я так не считаю: речь артиста должна быть безупречной!
— Вы упомянули, что к моменту учебы в ГИТИСе у вас был уже большой опыт выступлений...
— Еще на втором курсе циркового училища старшекурсница, увидев, как я зажигаю, предложила познакомить с ребятами из новой джаз-рок-группы «Город» — они искали вокалиста. И привела меня в ДК «Красный пролетарий». А там незадолго до этого случилась драматическая история. В подвале ДК репетировали мои кумиры — рок-группа «Воскресение», в которой тогда работали Костя Никольский, Леша Романов, Андрей Сапунов. В какой-то момент за этих рокеров взялись соответствующие органы. И Лешу Романова вместе с его звукооператором осудили — за занятие частной предпринимательской деятельностью, то есть за распространение билетов на свои концерты. На самом деле ребята получали максимум 20 рублей за концерт. Но партийным органам нужен был повод, чтобы уничтожить популярную рок-группу. Формально самодеятельные артисты не могли брать никакие деньги за выступления, вот их и прижали.
Из-за этой грустной истории подвал в «Красном пролетарии» освободился, и там стал репетировать еще только формирующийся «Город» (кстати, здание ДК располагалось напротив моего дома; потом я менял квартиры, но все равно всегда жил — и живу до сих пор — в этом районе).
В группе играли сын нашего великого джазового композитора Игоря Якушенко Володя (потом он работал в группе «Автограф»), внук знаменитого конферансье Льва Мирова Сергей и гитарист Сережа Дубанов. Я им показался, и меня взяли. Мы встречались каждый день, слушали море пластинок. Тогда, к примеру, я познакомился с песнями Стиви Уандера.
— Одним словом, вели богемную жизнь?
— Нет, дело не в том, хотя Володя Якушенко жил в Доме на набережной, из окна был виден Кремль, а еще у него дома имелся рояль. Нет, мы просто безумно увлекались музыкой, жадно впитывали каждую новинку. Ведь тогда достать записи западных исполнителей было очень сложно...
Когда я вошел в коллектив, ребята сказали, что мне надо будет самому купить микрофон и гитару. Я ответил: «Нет проблем». — «Но микрофон нужен дорогой — не менее чем за 600». Я подумал, что рублей, а оказалось, что долларов, совершенно немыслимая для меня сумма. Я не знал, что делать. В итоге папа купил мне за сто рублей 12-струнную гитару, самую что ни на есть обыкновенную. А микрофон ребята мне разрешили не покупать.
Со временем у нас появился свой репертуар в стиле софт-рок, и «Город» начал выступать на подпольных фестивалях. Самым важным для нас оказался тот, что каждый год проходил в МФТИ. Сережа Дубанов к этому времени, к сожалению, умер, и его заменил Митя Гинзбург, сын известного пианиста, солиста филармонии Антона Гинзбурга. Мы сдуру позвали этого уважаемого музыканта в МФТИ (концерт вел Артемий Троицкий*). После нашего выступления Митя спрашивает папу: «Ну как?» Тот, совершенно обалдев от рок-музыки, отвечает: «Все нормально… Но где же у вас пиано?»
— А как ваша не самая известная рок-группа попала в кино? Ведь «Город» снялся в фильме «Не могу сказать «прощай»...
— Режиссер Борис Дуров перед этим снял суперхит «Пираты ХХ века» и пользовался определенной свободой действий. В «Не могу сказать «прощай» ему в кадре нужны были продвинутые музыканты. «Город» сыграл некую группу, которая выступает на танцплощадке в каком-то провинциальном городке (на самом деле съемки шли в Измайлово). На нас напялили дурацкие комбинезоны, мы записали свою песню. Когда потом увидели фильм, были в шоке. Оказалось, это мелодрама, причем слезливая. Мы-то ждали совсем другого, крутого!
А через несколько лет в фильме «Остров погибших кораблей» я — уже один — пел за Константина Райкина. Лет за десять до этого в «Труффальдино из Бергамо» вокальные номера главного героя исполнял Михаил Боярский. Видимо, второй раз смотреть на Райкина, а слышать Боярского киноначальники не захотели. А я к тому моменту много озвучивал музыкальные программы, мультики. У композитора Юры Чернавского однажды «изобразил» пионерский хор. И это был именно пионерский хор, а не октябрятский — за такой мне тоже доводилось петь. «Остров погибших кораблей» я озвучивал, не видя картинки, просто представляя себе игру Райкина. Потом Костя меня поблагодарил: «Играть в музыкальных номерах мне было легко, потому что своим пением ты их уже сделал».
Да я и за Сашу Цекало пел, когда он выступал в кабаре-дуэте «Академия». Его фраза «За пивом, за пивом» в известной песне — это мой голос. Причем Саша никогда не скрывал, что я ему помогал. Потому что в их дуэте пела Лолита, а Саша придумывал все номера, создал всю эту историю.
Так вот, возвращаясь к группе «Город»: мы даже выезжали на зарубежные гастроли! Правда, не покидая при этом территории СССР.
— Как это?
— Мы выступали на огромных теплоходах, на которых по Волге и Дону плавали иностранцы — англичане, французы и «бундеса» (так немцев из ФРГ называли фарцовщики). На эту работу нас, музыкантов, оформляли как на поездку за рубеж, корабль приравнивался к загранице. Каждый вечер мы играли для зарубежных гостей в ресторане теплохода. И нас частенько ругали за хулиганство. Помню, 9 мая мы приплыли в Волгоград. Американцы с англичанами пошли с цветами к монументу «Родины-матери». А немцы спрашивают: «Где здесь кладбище, на котором похоронены немецкие солдаты?» Мы в ответ: «Что?! Какое кладбище, дедушки?» Они испугались и вернулись на корабль. А мы с другом пошли к немцам «объяснять позицию». До мордобития не дошло, но скандал был.
На корабле нас часто вызывали в «первый отдел» — к сотрудникам КГБ. Они объясняли, что советские люди, то есть мы, не имеют права до рассвета находиться на пятой палубе, самой дорогой — среди иностранцев. Отработали — и расходитесь по своим каютам, не сидите в баре. А мы действительно до утра там оставались, общались с иностранцами. Туристам нравилось, как мы играем. После экскурсий по городам они приносили нам сигареты, а еще давали слушать самые модные записи. Я неплохо говорил по-английски. Наш руководитель Володя Якушенко вообще окончил иняз, знал испанский и итальянский. В общем, мы легко находили контакт. Но ведь общаться с иностранцами было запрещено! А уж если кто из ребят познакомился с иностранкой, а потом в ее номер зашел, значит, пересек государственную границу! И за репертуар нас ругали: «Что вы там поете?! Давайте «Калинку-малинку» и «Подмосковные вечера»!» Хотя ничего антисоветского мы и не исполняли.
— Вы, наверное, впервые так плотно столкнулись с иностранцами?
— А вот и нет. У меня сестра в 1978 году вышла замуж за поляка, испортив отцу-чиновнику карьеру. Мало того что зять оказался иностранцем, так еще вскоре в социалистической Польше началась «Солидарность», и страна пошла «не по нашему пути». Зато благодаря сестре я всегда модно одевался...
— А когда певец и композитор Минаев превратился в диск-жокея?
— Наша группа всегда искала, где бы выступить. Так мы попали в Феодосию, в пансионат «Крымское приморье». Там один наш знакомый каждый вечер проводил концерты: в первом отделении мы играли для матросов за еду и номер на троих, а во втором он сам выступал как диск-жокей. Я видел, как он работает: крутит пластинки, общается с публикой. Однажды в пансионат приехала группа «Песняры», и он с ними загулял. Когда надо было открывать дискотеку, он оказался не в силах это сделать. И попросил меня выйти за него. Это и был мой дебют в новом амплуа. Знакомый нажимал на нужные кнопки, а я говорил. Видимо, у меня получилось хорошо, потому что на следующее утро знакомый сказал: «На фиг ты играешь в этой группе? Приедем в Москву, я тебя устрою диск-жокеем!» А я даже слова такого не знал...
Так я начал вести дискотеки. Сначала в «Молодежке» — гостинице «Молодежная» на Дмитровском шоссе, где останавливалась молодежь со всего мира. Через год мне стало скучно просто крутить пластинки, и я запел: стал делать вольные, смешные псевдопереводы иностранных текстов — на самом деле я их практически полностью переделывал. Это воспринималось публикой на ура — меня постоянно просили записать мои композиции на кассеты. Но в «рапортичках» я указывал, что пою песни Юрия Антонова.
— А что такое «рапортичка»?
— В СССР за репертуаром тщательно следили: на концертах, в ресторанах можно было петь официально признанные песни — произведения членов Союза композиторов и Союза писателей, одобренные худсоветами. После каждого такого мероприятия все музыканты нашей огромной страны составляли «рапортички» — списки исполненных композиций, которые отправляли в Министерство культуры. На основании таких «сводок» начислялись авторские композиторам и поэтам. Но в отчетах часто писали одно, а исполняли, особенно на дискотеках, другое — модную, прежде всего западную музыку. Бдительные товарищи из Министерства культуры могли даже нагрянуть на концерт или к нам на дискотеку, чтобы проверить соответствие «рапортички» заявленному репертуару. Тогда надо было на ходу менять программу. Песни великого Антонова в таких ситуациях выручали: их все знали, и к тому же они хоть как-то подходили для дискотеки...
— Вы упомянули про худсоветы, а сами с ними сталкивались?
— Да, когда в 1989 году готовил к выпуску на фирме «Мелодия» свою первую виниловую пластинку. Там в комиссии сидел Михаил Танич. Услышав мои песни, он сказал: «Ты пишешь жуткие тексты! Давай я тебя поучу». А я ответил: «Согласен, что жуткие. Но пока все будет так...» Великий Танич совершенно справедливо указывал мне на ошибки. Но не переделывать же пластинку, которую выпускают миллионным тиражом?! И Танич хоть и поругался, но бумагу, что пластинку можно выпускать, подписал. Еще меня поддержал Юра Потеенко — сейчас это известный кинокомпозитор...
После «Молодежной» я перешел работать в гостиницу «Интурист». Там на втором этаже был ресторан, который одна французская фирма решила переделать в суперсовременную дискотеку. Она поставила звукового и светового оборудования на 230 тысяч долларов! Позже здание «Интуриста» реконструировали. Но некоторые стены, помещения оставили. И когда я захожу в большой банкетный зал, то сразу понимаю, что на его месте и была наша знаменитая дискотека.
Тогда французы стали искать, кто будет работать на такой шикарной площадке, и Министерство культуры предложило им «комсомольцев диск-жокеев». Французы изумились: «Это кто?» — «Это люди, которые у нас включают музыку на танцах». — «Нет, нам нужен диджей». Им посоветовали посмотреть меня. И я французам понравился. На самом деле то, что происходило на этой дискотеке, по тем временам выглядело фантастикой: я управлял одной рукой музыкальной машиной, переключая песни, а другой — невероятным пульсировавшим светом...
Попасть в такое крутое место могли только постояльцы отеля, то есть интуристы или советские граждане, которые платили метрдотелю 25 рублей, а то и больше. Причем человек мог заплатить, а через полчаса к нему подходил мужчина в штатском: «Ты кто такой? Что тут делаешь?» Кстати, метрдотель тоже был из КГБ, только на пенсии, например, полковник в отставке. Потому что других людей для работы с иностранцами не брали. Меня взяли, потому что я был проверенный: за год в «Молодежке» ни в чем противозаконном не засветился. Так я проработал два года на совершенно определенного зрителя: иностранцев и мажоров, проституток и фарцовщиков. И понял, что эта публика — ненастоящая, к народу никакого отношения не имеет...
— А где была настоящая публика?
— Например, в Алуште, в студенческом лагере Московского энергетического института, куда однажды летом меня в качестве диск-жокея привез Вова Маркин — мой будущий свояк (наши жены — родные сестры). Он был очень продвинутый, на его дискотеках звучала музыка, которую в других местах не услышишь. В лагерь МЭИ зазывали молодых музыкантов, которым давали палатку для жилья и возможность выступать. Именно там я познакомился с Сергеем Лисовским (он вел дискотеку до меня), который потом вместе с Юрием Чернавским основал знаменитую студию «Рекорд», — я тоже там работал. И ту, самую первую десятитысячную дискотеку в «Лужниках», о которой я рассказывал, эта фирма организовала... Так вот, в лагере МЭИ я развернулся! Увидел, что слушает наша страна, как она танцует, и мне стало обидно. И я предложил: «Хватит иностранных песен, пусть на дискотеке появится русский язык!» В этом я действительно был пионером. Известные музыканты уверяли меня, что рок-н-ролл на русском не поется. Но я продолжал переделывать иностранные тексты — чтобы просто удобно пелось, а смысл, по сути, был неважен. Потому что смысла в песнях Modern Talking немного...
— Ваши переделки западных хитов тогда звучали буквально из каждого окна. Вы за это что-то получали?
— Да нет. Я сам давал переписывать кассеты. А потом их стали размножать на кустарных производствах, за которыми невозможно было уследить. Иногда приходили распространители кассет с магнитофонами: «Я принес тебе симпатичную «минусовку». Может, сделаешь из нее смешную песню?» Однажды подошел француз: «Я тебе привез наши хиты — «минусовки». А ты мне сделай вот эту песню. Вот оплата». И достает французское шампанское. А тогда даже в баре такого не продавалось. Простые были взаимоотношения в шоу-бизнесе…
— А какие были условия? Например, где вы жили на гастролях?
— Никаких райдеров не существовало. У меня и сейчас особого бытового райдера нет, есть только подробный технический, касающийся аппаратуры. А первое время (года до 1987-го) мне просто звонили знакомые организаторы: «Серега, ты приедешь ко мне в такой-то город на три дня?» — «Приеду». Отправляешься на вокзал и покупаешь билет — сам, директора у меня еще не было. Оказавшись в городе назначения, идешь к телефону-автомату и звонишь: «Я приехал». — «Записывай адрес!» Мог поселиться у знакомых или в общежитии. При этом ДК, где я должен был выступать эти три дня, перед концертом оцепляла милиция: все билеты проданы, но публика все же надеется прорваться на Минаева. И ты лезешь в ДК с тыла, по пожарной лестнице, потому что с центрального входа тебя не пускает милиция! Говорю постовым: «Я артист, буду сегодня выступать». А они: «Да иди ты отсюда! Выступать он будет...»
— Сергей, вы на эстраде уже 40 лет. Не кажется ли вам, что, когда вы начинали, в шоу-бизнесе было больше творчества, артисты меньше думали о деньгах?
— Вы не правы: о деньгах думают все и всегда. Просто тогда в этой области мы были первопроходцами, пионерами. По сравнению с другими людьми мы много зарабатывали. Но вот ты получил 15 тысяч за концерт и начал раздавать: тысячу за аренду аппаратуры, две за аренду зала, пятьсот за транспорт. Вот почти все и раздал. А то, что оставалось, первые лет пять я тратил на аппаратуру. Десять тысяч рублей стоила кооперативная «однушка» в Черемушках и... хороший импортный радиомикрофон. Я покупал микрофон, потому что думал: на фига мне квартира — я с родителями живу, жилплощади мне хватает. А клавишные стоили 5 тысяч немецких марок, или 3 тысячи долларов, или 30—40 тысяч рублей! И такую аппаратуру еще надо было привезти, потому что фарцовщики продали бы еще дороже...
Я сам ездил в Германию за барабанами. А мой друг и крестный Олег Парастаев (к сожалению, он несколько лет назад умер) ради аппаратуры даже перелез через Берлинскую стену! Тогда только появился новый клавишный инструмент Xsonic, он стоил 5 тысяч марок и продавался в ФРГ. Крутейшая вещь, могла заменить и барабанщика, и бас-гитариста. Мы все думали, как нам его достать. И вот Олег, который жил в однокомнатной квартирке на ВДНХ с шестью собаками, как-то смог попасть в Берлин, конечно Восточный. А там перелез через знаменитую стену и купил Xsonic. Возвращается назад — на границе останавливают полицейские ГДР.
А у Олега была густая борода, сам он огромный — в общем, очень похож на террориста. И паспорта при нем нет, только огромная коробка с клавишами. И тут он падает на колени и говорит на ломаном немецком: «Герр официрен, Гитлер капут, нихт шиссен (то есть «не стреляйте»), их бин руссише музыкантен». Полицейские обалдели и Олега пропустили. Причем, когда мы только собирались покупать этот Xsonic, курс марки у спекулянтов был 8 рублей, то есть Xsonic стоил 40 тысяч. А когда покупали, марку продавали уже за 12. И инструмент — игрушка, бирюлька — обошелся нам в немыслимые 60 тысяч рублей. И эти громадные деньги надо было заработать! Да, наверное, все-таки мы были романтиками...
— А сколько концертов вы давали на пике славы?
— Мой рекорд — шесть выступлений в день в Свердловске. Причем я не только пел, но и был ведущим сборных концертов, представлял каждого артиста. То есть практически не уходил со сцены. И на четвертом концерте уже «поплыл». А если говорить о телесъемках, то, когда на Первом канале вел программу «Я почти знаменит», однажды пробыл в кадре 19 часов подряд. Пару раз отлучился в туалет, и все. После этого на следующий день загремел с ковидом. Так заболел, что чуть не сдох. Видимо, иммунитет сдулся из-за переутомления...
— Сергей, вы столько лет на эстраде и по-прежнему в строю: выступаете, участвуете в телешоу, пишете песни. И у вас до сих пор много поклонников и поклонниц...
— Сейчас все как-то спокойно и цивильно, а вот раньше... 1993 год, три часа ночи, мы с женой спим в отеле в городе Тольятти. Вдруг распахивается дверь и заходит шумная компания — крепкие мужики и веселые девушки. Они поднимают нас с кровати, ставят на столик шампанское и предлагают «дорогому Сереге выпить и поговорить». А рядом с бутылкой кладут цветы и... пистолеты — видимо, чтобы мы не думали отказаться. Потом я узнал, что эти же пистолеты они показали дежурной, и она отдала им запасной ключ от нашего номера. С нами в основном беседовали девушки, а мужики в принципе-то разговаривали с трудом. Так мы посидели часочек, и компания ушла. Когда закрылась дверь, жена спросила: «Это что было?» Отвечаю: «Откуда я знаю? Слава богу, живы остались...» Хорошо еще, что у меня не было такой дикой популярности, как у Вовы Преснякова, я его из-за этого даже жалел по-человечески. Однажды его просто похитили из гостиницы и увезли куда-то за город…
— Расскажите о самом необычном вашем выступлении...
— 1993 год, я пою на Красной площади с грузовика — выступаю за «хорошего» Ельцина (это сейчас понимаешь, какие мы были наивные). У Кремля на митинг собралось много людей, выступали политики, журналисты. А из артистов нашли одного дурака — меня. И вот стою я рядом с Еленой Боннэр и пою «Вы готовы пойти со мной?». Выступавших предупредили, что в нас могут стрелять. Поэтому дома я на всякий случай попрощался с женой, поехал на Красную площадь, а там надел бронежилет и полез на грузовик.
В следующий раз бронежилет я надевал в Сирии, на российской авиабазе в Хмеймиме. Со мной туда на концерт в честь Восьмого марта должен был полететь администратор. Но моя жена сказала: «Я полечу с тобой. Если умрем, так вместе». Вот такая у меня Алёна! Меня поразило, что авиабаза — это взлетная полоса посреди безбрежной голой пустыни и несколько небольших построек. И еще порадовало, что каждой женщине, которая там служит, привезли букеты цветов...
Еще вспоминается концерт на льдине. Роман Абрамович, когда был губернатором Чукотки, пригласил бригаду артистов выступить перед рыбаками. Концерт проходил на замерзшем морском заливе. Я пою, танцую и вдруг слышу, что льдина-то трещит! Был солнечный день, лед начал таять, а мы на нем устроили дискотеку! Но я как-то особо не нервничал, потому что из-за девятичасовой разницы во времени у меня по моему личному хронометру было 4 утра и я плохо соображал...
Вот вспоминаю, как начинался наш отечественный шоу-бизнес, и думаю: какой я счастливый человек! Столько лет прошло, так все на эстраде изменилось, а я до сих пор получаю от своей работы огромное удовольствие…
