«Алексей Булдаков был великий актер и интеллигентнейший человек. Он только выглядел простецки, а на самом деле очень много читал, был полиглотом. Как только перерыв в съемках, Булдаков доставал пачки кроссвордов и щелкал их как семечки. Мало кого из коллег по «Особенностям национальной охоты» я могу назвать настоящим другом, Булдакова — могу», — говорит актер Семен Стругачев.
— Семен Михайлович, в вашей фильмографии десятки картин. Но, по-моему, впервые в своей карьере вы играете духа — в сериале «Бедные Абрамовичи», показ которого только что начался в онлайн-кинотеатре START…
— Это точно! Мой Хаим — предок семьи Абрамовичей, которая живет в сегодняшней Москве. Этот человек когда-то совершил страшный грех. За это Господь его покарал, превратив после смерти в духа и наложив проклятие на его род. И уже в течение лет ста бродит по миру неупокоенная душа Хаима, а у Абрамовичей всех поколений ничего в жизни не клеится. Проклятие будет действовать до тех пор, пока кто-нибудь из членов большой семьи не станет верующим человеком, правоверным евреем. Но Абрамовичи, хотя живут по соседству с синагогой, туда не ходят и жить согласно божьим заповедям не спешат. Уточню сразу: это комедия, лирическая, добрая и семейная, в стиле Эльдара Рязанова.
— Ваш персонаж будет появляться на экране с помощью спецэффектов?
— Куда же без них! Например, мой герой неожиданно выйдет из зеркала и так же непонятным образом исчезнет. Ведь Хаима никто не видит, кроме его праправнука Бори, который после удара молнии обрел такой дар… В детстве я сам жил примерно в такой семье, как Абрамовичи, — когда все держатся друг за друга, а радости и невзгоды принято переживать вместе. Я родился в Еврейской автономной области, в поселке Смидович недалеко от Биробиджана, в большой семье — четверо детей (я самый младший). Отец ушел от мамы, когда я был совсем маленьким, так что я безотцовщина. Детство мое было не просто бедным, а беднейшим. Мама работала на химкомбинате, а папа на четверых детей в месяц платил 39 рублей 20 копеек. В день выходило по 32 копейки на детскую душу — стоимость пары батонов хлеба. Поэтому, когда мы переехали в Биробиджан, меня отдали в интернат, где я провел большую часть детства и юности, вплоть до девятого класса.
— Слово «интернат» звучит пугающе…
— Да вы что! Там я всегда был накормлен и напоен. И вообще, этот период — самое счастливое время в моей жизни. Мы, дети, чувствовали себя защищенными, знали, что в Советском Союзе никто не умрет с голода, что все бесплатно учатся, получают профессию. Я, например, окончил музыкальную школу. Играл не только на аккордеоне, по которому получил диплом, но и на многих других инструментах. Например, на трубе. Я был в Биробиджане самым популярным горнистом, мои фанфары открывали все торжественные пионерско-комсомольско-партийные заседания и праздники. Если бы у меня были здоровые зубы, освоил бы и остальные духовые инструменты, а так ограничился трубой. А еще я хорошо играл на фортепиано и на флейте. А вот на скрипке не учился. Хотя есть известный анекдот, в котором еврея спрашивают: «Вы на скрипке играть умеете?» — «Никогда не пробовал, но думаю, что смогу». И еще я пел, как Робертино Лоретти, занимал на вокальных конкурсах первые места.
— Профессиональным музыкантом становиться не собирались?
— Хотел — певцом! Но учиться музыке надо долго, а я был ленив. К тому же после мутации мой звонкий голос превратился в козлетон. Зато в 16 лет я попал в замечательный самодеятельный театр (его основали ученики Михоэлса). Мне там очень понравилось: взрослые, талантливые дяди и тети — режиссеры и актеры — выпивают, курят. Подумал: вот это мое! И, получив аттестат, поехал во Владивосток, поступать на актерский факультет Дальневосточного педагогического института искусств.
— Ваша еврейская мама вас легко отпустила в другой город?
— А как она могла не отпустить? Я же был очень настырный, никто не мог сказать мне «нет». Кроме того, я вырос в интернате, а там все самостоятельные... Думаете, я легко поступил в институт? Нет! В приемной комиссии по моей кандидатуре шли долгие дебаты. Решающее слово осталось за великим комедийным актером, народным артистом СССР Андреем Александровичем Присяжнюком (в тот год он набрал свой первый актерский курс). Вообще-то он был жутким антисемитом. Но, посмотрев на меня, сказал: «Беру». Правда, потом хотел меня выгнать. Но не выгнал. Знаете, мне в жизни никто не помогал, просто всегда судьба вела. Хотя порой я ей козни устраивал, шел против нее: не раз уходил из театров в никуда.
В итоге все равно происходило то, что предначертано. Мне было 16 лет, когда мой первый режиссер, Мира Моисеевна Шименко из народного театра, сказала: «Ты обязан работать в Театре Ленсовета». Я ответил: «Да, я буду там работать». Так и случилось! Правда, мне понадобилось пятнадцать лет, чтобы попасть в эту труппу, я сменил четыре театра в разных городах. Но всегда знал, что это МОЙ театр. И все эти двадцать лет старался узнать побольше про «Ленсовет»: смотрел афиши, читал рецензии, статьи про Владимирова, Боярского, Фрейндлих, Петренко.
— А какой театр в вашей карьере был первым?
— Приморский краевой драмтеатр во Владивостоке. Там я испытал первый успех — благодаря Каме Гинкасу. Тогда он не был еще известен. Но великий режиссер Приморского театра Ефим Давидович Табачников позвал его во Владивосток, дал возможность поставить спектакль для молодежи и заработать. Когда Гинкас начал репетировать «Необыкновенные приключения Т. С. и Г. Ф.», собрал молодых артистов и обнадежил: «Каждый из вас сможет играть Тома Сойера. Подготовьте этюды». Я подумал и заявил: «Я тоже хочу играть Сойера». Все надо мной посмеялись. И Кама сказал: «Сеня, ты не можешь быть Томом. Вообще не знаю, какого персонажа Марка Твена тебе дать... А! Я сочиню для тебя роль музыканта, городского сумасшедшего, которому негде репетировать со своим ансамблем. Поэтому он появляется то здесь, то там и оказывается свидетелем всех событий в пьесе. Он даже мертвый поет свою песню!» Эта роль оказалась в спектакле одной из главных, потому что в ней я оторвался по полной: играл на восьми инструментах, выполнял трюки.
— А о том, чтобы переехать в Москву, никогда не думали?
— Кама Гинкас хотел меня устроить в какой-то еврейский театр в Москве. А в 1982 году Приморский театр поехал на гастроли в столицу. Мы играли на сцене Театра сатиры. Его худрук Плучек смотрел наши постановки и после этого пригласил меня в свою труппу. До сих пор храню телеграмму-вызов от него. Но я никуда не поехал, потому что был предан своему режиссеру Табачникову, не мог его бросить. И только когда через два года его «ушли» из театра, я уволился. В первый раз в жизни ушел в никуда. Начал колесить по театрам разных городов. Например, в Петрозаводске задержался на «целых» десять дней. Решал быстро: собирал чемоданы, подавал заявление и уезжал.
Но судьба, оказывается, таким извилистым путем уже вела меня в сторону Театра Ленсовета. Когда я был в Петрозаводске, мне позвонила моя коллега из Владивостока Лариса Сорока: «Сень, я буду показываться Игорю Владимирову в «Ленсовет». Ты же не так далеко от Ленинграда: можешь подыграть мне на показе?» — «Конечно, могу!» А сам думаю: «Опа, вот меня и увидит Владимиров!»
И Игорь Петрович действительно обратил на меня внимание! После показа сказал: «А вы можете через десять дней приехать ко мне?» — «Могу». — «А у вас какое-нибудь жилье в Ленинграде есть?» — «Во Владивостоке осталась трехкомнатная квартира с бывшей женой, но ее надо разменять». — «За десять дней сможете разменять?» — «Конечно». — «Ну давайте: я очень хочу вас видеть. А вы, Лариса, приезжайте через полгода...» Вернулся я во Владивосток, говорю бывшей жене: «Светка, давай тебе и твоему сожителю выменяем «двушку», а мне любую комнату». — «Да нет проблем». Я никуда не устраиваюсь на работу, занимаюсь вариантами обмена. Жду месяц, второй, а экс-супруга, как оказалось, и не собиралась никуда съезжать. Ее мужик уже начал со мной драться, мол, кто в доме хозяин?! Хотя это была моя квартира. Плюс я чуть не угодил в тюрьму за тунеядство...
Но через полгода эпопея с разменом квартиры все-таки завершилась. Звоню Владимирову: «Игорь Петрович, я готов к вам приехать». И слышу в ответ: «А вы кто?» — «Семен Стругачев. Помните, полгода назад я вам показывался». — «Не помню. Приезжайте еще раз, покажитесь...» Но я же человек гордый, решил: «Да пошел ты! Есть и другие театры!» И отправился в Горький, потом переехал в Куйбышев. Так прошло года четыре, и я уже не мечтал о «Ленсовете».
Но в 1987 году Куйбышевский театр повез на гастроли в Ленинград спектакль «Крошка». Та самая Лариса Сорока, которая уже три года работала в «Ленсовете», посоветовала Владимирову: «Обязательно посмотрите эту постановку». Игорь Петрович сходил, увидел меня и сказал: «Я хочу этого артиста». При этом мы с ним не обсуждали нашу предыдущую встречу, будто ее и не было. Не говорили о ней года полтора! А потом Владимиров предложил мне: «Давай поставим у нас спектакль «Крошка», который я тогда видел. Ты станешь режиссером и сыграешь главную роль, а я буду руководителем постановки». Я согласился. И вот премьера, потом банкет. Мы сидим рядом, и тут Владимиров говорит: «А почему ты молчишь о том, что я тебя четыре года назад кинул?» — «Ждал момента, когда вы первый об этом заговорите». — «Ну ты и Штирлиц!»
— Каким режиссером и человеком был Владимиров?
— Он был настоящий художник, великий талант, особенно в годы расцвета. Умел разглядеть будущую звезду в провинциальном артисте, а это дано не многим режиссерам. Для людей, которых он любил, делал все. И для меня сделал очень много. Думаю, он судьбоносный режиссер для многих актеров.
Но мы все не безгрешны. Владимиров очень любил себя и свое творчество. А когда я пришел в театр, его лучшие режиссерские годы, самые сильные спектакли были уже позади. И все его соратники ушли от него. Например, Равикович. Знаю, что Владимиров пригласил меня на место Равиковича, чтобы я занял нишу комика. Меня даже вводили в спектакли, где играл Анатолий. Но я не собирался повторять великого Равиковича, это было бы глупо.
— Вы работаете в Театре Ленсовета уже 35 лет! Но помимо этого участвуете и в антрепризных спектаклях...
— Да, я человек увлекающийся! В Театре Ленсовета с Артуром Вахой выхожу на сцену в «Фальшивой ноте» — пьесе на двух артистов, а в спектакле «Синьор из высшего общества», наоборот, занята почти вся труппа. Что касается антрепризы, то в «Любви по-итальянски» играю с Эвелиной Блёданс и Сергеем Ростом (он заменил Александра Тютрюмова, который, к сожалению, недавно ушел из жизни). В «Дуэнье» моя партнерша — прекрасная Олеся Железняк. В комедии «Муж моей жены» играю вместе с Игорем Скляром и Ольгой Прокофьевой. Есть спектакли, где выступаю и как режиссер: «Просто Бэби, или Любовь по-французски», «Палата бизнес-класса» с Татьяной Васильевой и Георгием Мартиросяном. Так что в театре работы много, как и предложений в кино.
— А какие роли вам обычно предлагают режиссеры?
— В театре в основном играю испанцев и итальянцев, в меньшей степени евреев. Когда пришел в Театр Ленсовета, Владимиров меня представил группе: «К нам приехал простак-иностранец Семен Стругачев». Но сейчас на сцене играю и царей, и королей, у меня есть значительные работы даже больше драматического плана, чем комедийного.
А в кино я чаще всего острохарактерный актер: с моей физиономией ни о чем другом и не приходится мечтать. Да, на экране я обычно Семен Стругачев в разных обстоятельствах, потому что кино — это в общем-то штампы, типажность. Но со временем у меня появились и другие роли: Левий Матвей в «Мастере и Маргарите» Владимира Бортко, отец Фаины Раневской в недавнем сериале про великую актрису.
А самая значительная моя киноработа — мне кажется, лучше я ничего не сыграл и, боюсь, уже не сыграю — фильм Ефима Грибова «Вкус Америки» по повести Улицкой «Веселые похороны». Мне так жаль, что картину мало кто видел. Это очень дорогая для меня лента. Я не только в ней сыграл, но и стал сопродюсером. Мои близкие друзья, в то время не очень бедные люди, дали мне деньги со словами: «Мы хотим, чтобы ты сделал ту картину, в которой хочешь играть». А мне давно нравилась повесть Улицкой...
— Вы пришли в кино, когда вам было далеко за тридцать. Разве вам не хотелось сниматься?
— Я переехал в Питер, но три года не вставал на учет ни в одной киностудии, не ходил на кастинги. Мне казалось: кинорежиссеры должны прийти в театр, увидеть меня и пригласить на все главные роли. Но они по театрам вообще не ходят. Однако в моем случае режиссер в театр пришел!
В 1991 году Андрей Черных оказался в «Ленсовете» на спектакле «Западня», где я играл, как ни странно, трагическую роль, самого Франца Кафку. Причем на эту роль я попал случайно. Польский режиссер, который приехал ставить «Западню», пересмотрел весь репертуар театра. И всех актеров, которых ему предлагал Владимиров на роль Кафки, отвергал. Потом случайно попал на спектакль «Любовь до гроба», где у меня была комедийная роль. И сказал: «Кафку будет играть Стругачев». Владимиров изумился: «Он же у нас комик!» — «Это у вас комик, а у меня будет трагик».
И вот в этой трагической, со слезами на глазах роли меня увидел Черных. После чего пригласил в свою авторскую картину «Австрийское поле» со словами: «Выбирайте любого персонажа». Через пару лет я снялся в фильме «Секрет виноделия» — тоже серьезном и тоже Черныха. После этого я подумал, что и дальше буду играть вдумчивых героев в философских картинах. Но потом снялся у Сергея Сельянова в фильме «Время печали еще не пришло» в острохарактерной роли еврея. А затем Александру Рогожкину понадобился длинноносый актер в «Особенности национальной охоты». На роль майора Левы Соловейчика был утвержден Александр Лыков. Но перед началом съемок Лыков почему-то резко «слился». Рогожкин был в растерянности: где найти замену? Сельянов посоветовал: «Вон у меня длинноносый Сеня Стругачев недавно снялся. Может быть, тебе и подойдет...» Рогожкин посмотрел кусочек «Времени печали...» и сказал: «Нормально!»
— Когда снимались в «Особенностях национальной охоты» — первой части знаменитой киноэпопеи Рогожкина, — понимали, что это будет всенародно любимая комедия и к вам придет популярность?
— Нет, я был рад просто работать, хоть и за небольшие деньги... На самом деле мне сразу безумно понравилась эта история. Ведь Рогожкин великий писатель, у него такой слог, такие образы! И, по-моему, его сценарии даже смешнее фильмов. Я брал с собой сценарий в театр, на гастроли, предлагал окружающим: «Послушайте эту смешную историю...» Читал, и все хохотали.
Перед самыми съемками я решил повнимательнее познакомиться с творчеством Рогожкина, посмотрел несколько фильмов. А там только стреляют и трупы, трупы, трупы. Я озадачился: может, я чего-то не понял в сценарии и мы будем снимать не комедию, а чернуху?
А дальше начался ужас. В первый день — мы снимали сцену, когда герои после бани ныряют в очень холодное озеро, — я перед камерой работал в театральной манере, наигрывал как сивый мерин. У меня же был небольшой киноопыт. К тому же, когда прыгал в воду, очень сильно порезал ногу. Бежал с голой задницей в озеро и напоролся на какой-то гвоздь, который прошил ступню практически насквозь. Доснялся, даже не корчился, и только потом все увидели, что у меня кровь течет. В общем, одно к одному. Теперь я понимаю: это был самый тяжелый момент в моей жизни, потому что он решал мою судьбу.
— Что вы имеете в виду?
— Если бы я не понял, как играть в этой картине, то Рогожкин меня точно заменил бы. Видя, что я совсем не вписываюсь в атмосферу фильма, он приостановил съемку, отвел меня в сторону и сказал: «Семен, не надо, как в театре, «подавать» зрителю смешное. Пусть он сам смеется, а мы в кадре должны существовать на полном серьезе...» Я очень благодарен Рогожкину, что тогда он в меня поверил, дал второй шанс. Некоторые сцены этого дня мы пересняли. А потом я как-то вписался. Понимал, что надо уцелеть в этой роли, надо существовать в кадре на уровне тех замечательных актеров, которые были со мной рядом...
Первый раз я увидел «Особенности...» на «Кинотавре» — сидел в кинозале с другими артистами из фильма как обычный зритель. И стал свидетелем того, как только на десятой минуте народ начал смеяться, потом хохотать, затем беспрерывно ржать. А после финальных титров были овации и крики «Молодцы!». Тогда мы поняли, что совершили нечто большое. А на следующий день вышли на набережную Сочи, и у нас брали автографы, просили сфотографироваться...
На самом деле об этом фильме я могу вспоминать долго. Как снимали эпизод с огромным деревом, которое после взрыва должно было упасть. Бросаю в него динамит, ныряю в ледяное озеро (ночью воду затягивало льдом, и по утрам льдинки разгоняли в разные стороны), гремит взрыв, а дерево подскакивает и возвращается на то же место. Рогожкин говорит: «Сенечка, еще один дубль, может, сейчас дерево упадет». Выпиваю полстакана водки, опять бросаю взрывчатку, опять ныряю, а дерево стоит! Десять дублей подряд стояло и так и не дрогнуло...
— Вы упомянули, что в «Особенностях национальной рыбалки» получили небольшой гонорар..
— Не совсем так... В этом фильме у нас были спонсоры — марка водки. Эта компания дала немного денег за то, чтобы ее продукция постоянно находилась в кадре. И была договоренность, что актерам заплатят «аккордно» — определенную сумму за фильм. Не важно, за один день отснимут твои сцены или за десять, ты получишь вот столько. Все мои коллеги сказали: «Конечно, мы согласны». Потому что им предложили неплохие деньги. А я подумал, что в этой ситуации есть что-то неправильное. И заявил: «Хочу получать за каждый съемочный день! Мне интуиция подсказывает, что так лучше». Продюсеры пугали: «За свой рот ты получишь меньше всех, потому что мы отснимем тебя быстрее всех!» — «Ну, сколько получу, столько и получу».
Отсняли в Финляндии все сцены — с той водкой во многих кадрах. И вдруг выясняется, что Леша Булдаков каким-то образом подписал договор с другой водочной маркой. А в договоре спонсора с киностудией написано, что никто из актеров до и во время съемок не снимается в рекламе другой водки. За нарушение договора грозят штрафные санкции. Работа остановилась: что делать?! Пришлось ехать к балашихинским бандитам, которые производили вторую водку, и договариваться. Они сказали: «Да нет проблем, вот еще деньги: переснимайте все сцены с нашей водкой». И я снялся в фильме по второму разу — с повторной оплатой! Продюсеры увидели, что я получу чуть ли не в три раза больше остальных артистов, и стали просить: «Сеня, надо как-то пойти нам на уступки...» — «Ребята, но я же предупреждал, что у меня хорошая интуиция». В итоге я подарил им несколько съемочных дней. Но они все равно в шутку меня ругали: «Сеня, жидовская ты морда, ты все знал заранее!»
— «Особенности национальной охоты» сделали народными любимцами исполнителей всех основных ролей, и прежде всего Булдакова...
— Алексей Иванович был великий актер и интеллигентнейший человек. Он только выглядел простецки, а на самом деле очень много читал, был полиглотом. Как только перерыв в съемках, Булдаков доставал пачки кроссвордов и щелкал их как семечки. Ни у кого никогда не спрашивал подсказок! У него была замечательная память, хорошие мозги. И еще: мало кого из коллег по этой киноработе я могу назвать настоящим другом, Булдакова — могу…
— Фильму Рогожкина уже почти тридцать лет. Среди ваших фильмов, снятых недавно, хочу выделить сериал «Раневская», где вы сыграли отца главной героини.
— Мне очень близка эта роль, но в картине есть некоторые спорные для меня моменты. Мне кажется, что не надо было старить, делать такой жесткий грим прекрасной, очень талантливой артистке Мариэтте Цигаль-Полищук, она и с легким сыграла бы «возраст». Но это мои личные впечатления. В целом сериал получился замечательный. И актер Стругачев там очень убедителен. За некоторые роли стыдно, а тут смотрю на себя и думаю: «Какой хороший артист!» Я оцениваю свои работы так: если сочувствую и плачу вместе со своим героем, значит, роль удалась. А если опускаю глаза и мне неудобно, то не смог...
Мне эта роль еще дорога, потому что я хорошо понимаю весь конфликт моего киногероя с его дочкой, девочкой с особой физиономией. Он же желал ей счастья, хотел выдать замуж. Когда я окончил институт и приехал домой, показал дедушке, старому еврею, который всю жизнь занимался сельским хозяйством, свой диплом. Там было написано «актер театра и кино». Дед спросил: «А что ты будешь играть?» — «Ну как, я буду играть все». — «А ты себя видел в зеркале?» — «Да». — «Ты можешь сыграть только запах сена...»
— Семен Михайлович, ваш дедушка явно был не прав: вы сыграли столько разноплановых ролей в театре и в кино! А с каким самым необычным проявлением зрительской любви вам пришлось столкнуться за эти годы?
— В 2014 году мы снимали фильм «Вкус Америки» в Нью-Йорке. У меня был выходной день. Чем заняться? Наедаться в ресторане было нельзя — на экране я должен выглядеть худым. Решил сходить в русскую баню. Меня повезли на Брайтон-Бич. Было непривычно, что баня там «семейная»: и мужчины, и женщины парятся вместе (конечно, одетые — на ком-то юбочки, на ком-то трусы, на ком-то простыни). Присел на лавочку и вдруг вижу, что рядом со мной собирается народ. Думаю: может, все эти люди тоже хотят посидеть? Но оказалось, обитатели Брайтон-Бич узнали меня и выстроились в очередь, чтобы попарить! Хотя бы веничком ко мне прикоснуться. Вот это любовь!
