Кажется, какую бы роль ни сыграл теперь этот актер, ему не избавиться от навсегда прилипшего к нему образа агента 007. Однако в жизни Броснан мало похож на супергероя. Пирс пережил слишком много трагедий, навсегда оставивших страшные раны в его сердце…
— Мистер Броснан, вот уж неожиданный ход с вашей стороны — возвращаетесь на экран практически в образе Джеймса Бонда в новом фильме «Человек ноября». Почему вдруг решили спустя 12 лет опять поиграть в шпионов?
— Знаете, после четырех фильмов о Бонде мне все время казалось, что я что-то не доделал. Осталось в душе какое-то чувство незавершенности. И как-то моя партнерша по продюсерской компании (мы с ней сделали вместе несколько неплохих картин: «Афера Томаса Крауна», «Матадор») принесла мне книгу и сценарий по ней — об отставном спецагенте.
О шпионе, оказавшемся гораздо жестче того Бонда, которого мне довелось играть. В этом фильме мой «Бонд» снимает перчатки и работает, что называется, голыми руками. Он твердый, как скала, и острый, как когти кошки, и в то же время — неоднозначный, сложный герой. В свое время мне не дали сыграть такого Бонда, увы… Признаюсь, что мое «увольнение» в 2002 году из бондианы стало для меня неожиданным и неприятным. Контракт изначально был подписан на четыре фильма, но потом мне предложили сыграть в пятом. А когда у продюсеров изменились планы — передо мной просто захлопнули дверь… — Барбара Брокколи, она вместе с братом владеет правами на всю бондиану, сказала нам в интервью, что ей было невыносимо больно звонить вам, чтобы сообщить о своем решении.
Но что вы приняли это, как настоящий джентльмен. Скажите честно — сильно на самом деле переживали?
— Мне чертовски больно было после этого звонка. Я понимаю — и звонить с такими новостями тоже нелегко. Я сказал «о’кей» и положил трубку. Больше я не был Бондом. Мое время закончилось. Это бизнес. То, к чему я относился с таким трепетом и восторгом, как к подарку судьбы, — все ушло в прошлое… Что делать? Как жить дальше? И самое главное — какие роли теперь играть, как строить свою дальнейшую актерскую судьбу? Но роль агента 007 открыла передо мной определенные возможности — например, я сумел создать свою собственную продюсерскую компанию.
И только это позволило мне дальше работать. Вот я и захотел вернуться на арену шпионажа в «Человеке ноября» — настоящие шпионы ведь не уходят в отставку. (Улыбается.)
— Интересно, а как вы приняли своего преемника — Дэниела Крэйга? Он, кстати, в отличие от вас, без особого пиетета относится к своему герою. И продюсерам долго пришлось за ним гоняться и уговаривать…
— Это так глупо, мне кажется. Ты же актер, и тебе такая невероятная возможность предоставляется... Но Дэниел — неплохая мне замена. Боже, посмотрел как-то на его фото — ну и ну, какой спортивный парень, какая-то нереальная у него физическая форма. Да и актер прекрасный… — Ваша первая жена Кассандра Харрис (Кассандра умерла от рака в 1991 году, они были вместе 13 лет.
— Прим. ред.) была «девушкой Бонда» в фильме «Только для твоих глаз»…
— Да, и благодаря ей я познакомился с семьей Брокколи. Тогда еще жив был Альберт Брокколи, который все это затеял. Но судьба решила поиграть со мной. Дело в том, что когда Кассандра уговорила меня поехать в Америку попытать удачи, меня сразу же на первом прослушивании пригласили в сериал «Ремингтон Стил» — детектива играть. Отказаться я, естественно, не мог. И вот когда мне в первый раз предложили сыграть Бонда — на замену Тимоти Далтону, студия меня не отпустила. Только спустя много лет удача улыбнулась мне во второй раз.
— Вам довелось пережить унижение, и не раз. Скажите, это обязательная часть актерской профессии?
— О, унижение!
Еще бы! Да без него ни шагу. (Печально улыбается.) Нужно все время учиться противостоять ему, не поддаваться…
— И как вам это удается?
— Работа. Семья. Друзья. Вера. Отличная надежная католическая ирландская вера. Я молюсь, хожу на мессу. Каждый католик знает, что жизнь в основном состоит из страданий. Образуется временный островок счастья, а потом снова страдания. Остается только набраться мужества. Еще я верю в жизнь после смерти… (Пирс замолкает, качает головой.) Да не понимаю я, как с этим бороться. Честно, не понимаю.
— Вам довелось пережить не одну трагедию… — Да, я знаю, что такое потерять любимую жену, быть вдовцом, отцом-одиночкой, бороться с уходящим временем — чувствовать себя загнанным в угол…
Когда умерла Кассандра, я был совершенно раздавлен. Смотреть, как любимого человека изо дня в день пожирает болезнь, это горе навсегда остается с тобой. Черной меткой застревает в голове и душе. Я держал за руку свою Кэсси — сильную, красивую, мужественную… Болезнь унесла ее безумно рано… В 43 года. Со мной случилось самое худшее, что могло случиться… Только смерть ребенка может сравниться с этим. Я отчетливо помню момент, когда она мне сказала о своем диагнозе. Я стоял в своей домашней студии перед огромным холстом, рисовал. Кассандра подошла сзади: «Кажется, у меня все плохо». Наступила тишина. А потом мы обнялись и оба заплакали… И нашу дочь Шарлотту я тоже держал за руку до последнего мгновения…
(Шарлотта — дочь Кассандры от второго брака, но после смерти ее отца Пирс удочерил ее и усыновил еще одного ребенка жены — сына Кристофера, и уже после ухода Кассандры остался, таким образом, с тремя детьми — 8-летним Шоном, их общим с Кассандрой сыном, Шарлоттой и Кристофером. — Прим. ред.) Та же самая беспощадная болезнь отобрала у нас и ее — спустя 22 года после того, как унесла жизнь ее матери… (Шарлотта умерла в прошлом году от того же вида рака, что и ее мать. За две недели до смерти Броснан привел ее к алтарю, где она стала женой своего гражданского мужа и отца их двоих детей Алекса Смита. — Прим. ред.) Они обе отчаянно и мужественно боролись… Невозможно оставаться прежним человеком, пережив эти страшные трагедии.
— Вы поклялись, что никогда больше не женитесь…
— Да. Слишком сильно любил Кэсси. Она научила меня очень многому, о чем я и не подозревал. Научила жить. Она была невероятно позитивным человеком. Ее обижали мужчины — в прошлой жизни, ее сердце было ранено. Когда я встретил Кэсси, даже мечтать не мог о том, чтобы за ней приударить. Хотел только любоваться ее красотой, восхищаться… Кэсси оставила мне детей, о которых я должен был заботиться. Чувство долга, ответственность — это может быть большой удачей, хотя люди часто думают, будто это бремя. С тех пор я испытываю ответственность не только по отношению к своим детям и близким, но и ко всем, кто страдает от этой страшной болезни. Большую часть своего времени и жизни посвящаю помощи им. А жениться… Спустя три года у меня пришла брать интервью журналистка Кили Шей Смит.
Я узнал, что такое надежда — вновь встретить женщину, которую можно полюбить. Поженились мы только через семь лет совместной жизни. Я никогда не забуду Кассандру и ее страшную борьбу с болезнью. Говорят, боль притупляется через год, два. У кого как. Я все время о ней думаю, скучаю, иногда злюсь на нее… И Кили это прекрасно знает. Она всегда была удивительно добра и обладает даром сострадания, она не мешает мне горевать о Кассандре. Кили — моя путеводная звезда. Я ее часто называю именем одной из главных звезд на небосклоне — Полярной звездой. Самой важной, нужной, необходимой…
— Скажите, а ваша жена не ревнует вас к партнершам?
— Нет, вы знаете, Кили очень остроумно называет мои экранные «романы» «законными изменами».
(Смеется.) Кили уверена в своей безопасности, потому что полностью мне доверяет. При этом жена знает, что я в принципе очень люблю женщин. (Смеется.) Кстати, в «Человеке ноября» я восхищен Ольгой Куриленко. Она с каждой новой ролью невероятно растет как актриса. Поразительно предана профессии, ни на что не отвлекается, молодец. И просто сияет на экране, всех, и меня в том числе, затмевая!
— Если вернуться к Бонду, то вы вроде бы на него не очень похожи — в смысле не ловелас…
— Да, я скорее приверженец моногамии. Конечно, бывали у меня периоды, короткие, когда я впадал в буйство, загулы, но это скорее случайность, мною владело тогда отчаяние. Это было до того, как я в 27 лет женился на Кассандре, и потом, недолго, после ее смерти…
Мне нравится семейная жизнь. Она служит гарантией сбалансированности и непрерывности, устойчивости моей жизни. Знаете, в глубине души мне кажется, сбейся я с пути, это могло бы очень плохо кончиться…
— Вы, оказывается, еще и художник — об этом у нас мало кто знает…
— Я бросил школу в 15 лет. И умение рисовать было моим единственным шансом пробиться. Нигде не учился. Но меня брали на работу в рекламные агентства, я сумел попасть в некий мир, который мне и не снился, мальчишке из маленького ирландского городка. Я был очень одиноким ребенком. Все детство. Отец нас бросил, мать уехала в Лондон, иначе бы ее как мать-одиночку просто уничтожили в нашем консервативном захолустье.
Потом она, к счастью, сумела наладить свою жизнь, выучилась в Лондоне на медсестру и вызвала меня к себе. А до этого я жил то у бабушки с дедушкой, то в школах при монастырях. А монахи, они, знаете, тогда под сутаной нередко плетки носили и били своих воспитанников с необыкновенным усердием.
— Однако веру им не удалось у вас отбить… Наверное, рисование позволяет отвлечься, расслабиться?
— Да я бы не сказал. Частенько тоже приводит к расстройству, когда остаешься один на один с холстом и не понимаешь, как дальше быть… Но отвлекает, конечно, от других проблем и переживаний. За последние два года я почти не был в своей студии — снимался в семи картинах. А теперь подумываю даже выставку устроить — для близких людей. Может, книгу выпущу.
Мне же уже 61 год — все думаю: а не пора ли приступать к мемуарам? (Смеется.)
— Вы многодетный отец — у вас же четверо сыновей? Один из них, Шон, на днях женился — поздравляю вас…
— Спасибо. Нам всем очень нужны были хорошие новости. Я хороший отец. Любящий. Веселый, смешной — для своих детей. Но совершенно не умею поддерживать дисциплину. Слава богу, моя жена этим успешно занимается. Слава ей и хвала. Иначе быть беде. (Смеется.)
— А советы вы детям даете?
— Разумеется. И разумеется, они их не слушают. (Смеется.) Но я в свое время придумал хитрый трюк: устраиваю им лекции на философские темы — как нужно себя вести и что делать, — пока везу в школу.
Деваться им из машины некуда, ну и слушают меня… (Смеется.)
— Почему вы переехали на Гавайи? Бежали от Голливуда?
— В какой-то степени. У нас есть — и был — дом в Малибу, и мы с женой искали себе второй дом. И в один прекрасный день сели в самолет и прилетели на Гавайи. Как раз после того, как я снялся в своем последнем фильме о Бонде «Умри, но не сейчас». Присмотрели там землю на берегу океана и малюсенький домик. Кили — садовница, развела огромный сад. Мы там живем совсем иначе. И сами словно другими становимся. Студия моя там, и жене пишется легко — она же журналист по профессии. И детям хорошо. Словом, тропический рай. И люди очень дружелюбные и милые нас окружают.
— В прошлом году вы отметили юбилей — как пережили эту веху?
— Жена устроила мне грандиозную вечеринку по случаю дня рождения. Но уже на следующий буквально день я улетел в Сербию, на съемки «Человека ноября». Кили велела мне взять с собой все поздравительные открытки, я так и сделал. Расставил их в гостиничном номере. Проснулся утром и первым делом увидел этот «иконостас». Но в глаза бросилась только одна — где крупная цифра 60 красовалась. (Улыбается.) Стало немного не по себе, честно признаюсь. Знаете, с возрастом эго ослабевает, те внутренние нити, которые с ним связывают, удлиняются, равно как и озабоченность своим положением, позицией, статусом. Мне стало гораздо легче с самим собой в этом смысле. Словом, мне нравится осознавать себя стареющим актером. Фильм о Джеймсе Бонде был первым, который я мальчишкой увидел, приехав в Лондон.
Мог ли я тогда мечтать, что когда-нибудь сам его сыграю! Не мог и не смел. Но ведь стал актером и сыграл его. Я стал тем, о ком только мог мечтать…
