«Тайну своего рождения Александр Пороховщиков узнал от мамы в 30 лет. Все эти годы она скрывала от сына, кто его настоящий отец. Считала, что пока ее обожаемый Саша не стал великим актером, он не должен знать правду», — рассказывает родственница Пороховщикова Наталья Иванова.
Наша большая семья Пороховщиковых всегда была очень дружной. Все праздники, дни рождения мы справляли вместе, вместе переживали трудности, радовались успехам Шурика (все так называли Сашу). Это было настоящее «дворянское гнездо», в котором всем было тепло и уютно. Для него любимая родня была тылом, крепостью. Он просто не представлял себя без нас. Мечтал, что мы все будем жить в родовом доме на Арбате. Но, увы, этому было не суждено сбыться…
Давным-давно жили-были две сестры: Галина, будущая мама Саши, и Людмила, моя будущая бабушка. Так что получается, Саша — мой двоюродный дядя.
Девочки они были не простые, а столбовые дворянки. Пороховщиковы оставили заметный след в русской истории. Прадед Саши Александр Александрович владел заводами в Петербурге, был меценатом, увлекался исконно русским стилем и хотел застроить деревянными теремами всю Россию. Самый знаменитый — в Староконюшенном переулке в Москве — шедевр русского деревянного зодчества. Мама сестер, Нина Александровна, была замужем за знаменитым изобретателем первого гусеничного танка и авиаконструктором Александром Пороховщиковым.
Галя собиралась стать актрисой, училась в Школе-студии МХАТ. Необыкновенно хорошенькая, характер — просто ураган! Любвеобильная барышня в мужчинах ценила преимущественно красоту и ум. У нее был страстный роман со скрипачом Шотой Шанидзе, от которого она забеременела. Горячие, взрывные молодые люди скоро расстались, не сойдясь характерами. Гордячка Галя не сказала своему возлюбленному, что ждет ребенка. И тут на ее пути появляется еще один южный красавец — Шалва Барабадзе. Он учился в Москве на хирурга. Галя поставила жениху условие: «Выйду за тебя, если ты усыновишь моего ребенка». В то время, а это 1939 год, неприлично было быть матерью-одиночкой. Они поженились. Когда родился сын, мальчика, по традиции семьи Пороховщиковых, назвали Александром. До шестнадцати лет он был Александром Шалвовичем Барабадзе, и только получив паспорт, взял фамилию матери — Пороховщиков...
Галя с Барабадзе прожила год и два месяца. Однажды ночью ее папу, Александра Пороховщикова, возглавлявшего крупное авиационное КБ, арестовали. Саше было чуть больше года, когда к ним нагрянули с обыском. Забрали все, прихватив даже детское пальтишко. Мальчик от страха громко заревел, энкавэдэшник стукнул его прикладом по голове. Один солдатик, пожалев молодую женщину, шепнул ей: «Если есть что-то ценное, выбросьте в окно». Она быстро спрятала колечки и серьги в носовой платок и незаметно выкинула в форточку. На вырученные за драгоценности деньги они какое-то время жили… Эти детские воспоминания Саша отобразил в своем автобиографическом фильме «...Цензуру к памяти не допускаю».
Нина Александровна заочно развелась с мужем, отказалась от него, иначе бы сослали всю семью. А Барабадзе, узнав об аресте тестя, выпрыгнул в окно. И больше его никто не видел.
Галя пыталась разыскать мужа, чтобы получить алименты, но следы его затерялись на фронте. Позже выяснилось, что после войны Шалва вернулся в Грузию, где, не разведясь с Галей, снова женился…
За три дня до начала войны Галиного отца расстреляли. Она, разом лишившись отца и мужа, с маленьким Сашей на руках очень бедствовала. Из МХАТа ее выгнали, на работу никуда не брали. Чтобы спасти от голодной смерти сына, Галя шила штаны для военных. Жили они в постоянном страхе, вздрагивая от каждого стука в дверь. Однажды Галя повела сына гулять в Староконюшенный переулок и показала ему большой деревянный дом: «Это дом твоего прадеда…» Она взяла с него клятву, что это останется тайной. Кто бы мог подумать, что через много-много лет Саша получит свой фамильный дом в аренду на 50 лет и будет там жить...
Родня боялась помогать Гале. Скорее всего, им такое условие поставили. Дело в том, что ее сестра Людмила (моя бабушка) вышла замуж за сына Аллы Константиновны Тарасовой. Великая актриса МХАТа была осыпана всеми правительственными наградами. Ее обожал Сталин, все спектакли с ней смотрел из правительственной ложи. Особенно ему нравилась она в роли Анны Карениной.
Раз в неделю в квартире Тарасовой раздавался звонок: «Алла Константиновна, товарищ Сталин вас приглашает на чашечку кофе». Она надевала платье Карениной и ехала на дачу вождя. В доме никто не спал — все сидели и тряслись, ожидая ее возвращения. Она приезжала под утро, бледная, и говорила: «Ну, слава богу! Все живы- здоровы!»
Года через два у Саши появился другой папа, военный архитектор Михаил Николаевич Дудин: он так полюбил Галю, что не побоялся связать судьбу с дочерью врага народа. Умные люди посоветовали ему уехать из Москвы, и в 1946 году Михаил Николаевич увез семью в Магнитогорск — его назначили главным архитектором этого города. Он очень хорошо относился к пасынку, хотел его усыновить. Но с Галей они официально расписались только в 1958-м, когда Саше исполнилось девятнадцать. Уже и смысла не имело это делать. Очень жаль! Если бы в свое время Дудин усыновил Сашу, не появились бы сейчас наследники из семьи убежавшего в окно Барабадзе…
Какие пируэты порой выписывает судьба! Если бы они не поехали в Магнитогорск, я бы на свет не появилась... Ведь именно там Саша подружился с моим будущим отцом. А дело было так. В первый же день приезда наш москвич вышел во двор в накрахмаленной белой рубашечке с бантом и… тут же заработал фингал от местного пацана. Однако это не помешало мальчикам вскоре сдружиться. Оказалось, что они с Володькой живут на одной лестничной площадке. Вместе пошли записываться в секцию бокса. Их дружба продолжалась всю жизнь. Когда мальчишки стали взрослыми, Саша познакомил Володю со своей двоюродной сестрой, моей мамой. Они поженились, несмотря на то что знакомы были всего три дня. В загсе невеста спросила у жениха: «А как твоя фамилия?» Тем не менее 30 лет вместе прожили. Когда мама лежала в роддоме, Саша писал ей записки: «Давай быстрее выписывайся, мы тут с Володькой третий день уже отмечаем!» Вместе с моими родителями он забирал меня из роддома. Наша дружная семья разрасталась…
У Саши было много историй из жизни магнитогорской шпаны. Там он прошел настоящую школу жизни. Чтобы сойти за своего, врал, что в Москве у него есть велосипед с золотыми спицами. Однажды взрослые пацаны решили обворовать драматический театр, мальчишек поставили на атасе. Все бы ничего, но Саша вдруг увидел лоток с мороженым. «Мальчик, хочешь мороженого?» — спросила участливая продавщица. «У меня денег нет…» — «Держи». Он так увлеченно слизывал пломбир с вафли, что не заметил, как нагрянула милиция. Наутро шпана устроила ему экзекуцию. На пустыре беднягу засунули в идущую через насыпь трубу. И ушли. В узкой трубе нельзя было протиснуться ни вперед, ни назад. Саша, задыхаясь, громко завопил: «Мама!» Играющие неподалеку дети услышали крики, позвали родителей, мальчика с трудом вытащили из трубы, обвязав ногу веревкой. С тех пор Саша страдал клаустрофобией: даже закрытая форточка у него вызывала приступ удушья.
В Челябинске, куда позже переехали родители, Саша окончил школу рабочей молодежи и поступил в мединститут. Но учился плохо, любил только хирургию, тем не менее продержался там три года. Стажировался в больницах, таскал на своих плечах больных, на дежурстве под его присмотром лежали старушки под капельницами. Студент развлекал их анекдотами. Однажды одна из них от хохота едва не свалилась с кровати. Саша едва успел бабусю подхватить на лету. Галя чуть ли не каждый день крахмалила сыну белый халат. Он приходил в институт, одетый с иголочки, все им любовались. Какая там учеба! Все девушки при виде красавца Саши падали в обморок! Может быть, из него бы и вышел неплохой врач, но тут Галя потребовала от мужа: «Перевези нас в Москву, иначе Саша погибнет или окажется в тюрьме». У нее были все основания для беспокойства: ее мальчик сбился с правильного пути.
Саша занимался боксом, но это полбеды. Он организовал джаз-банд, а это уже было опасным делом. Ребята играли запрещенных Дюка Эллингтона, Гленна Миллера, Бенни Гудмена. С инструментами тогда было плохо, Саша надевал наперстки и выстукивал на венских стульях партии ударных. Естественно, записался тут же в стиляги, за что могли выгнать из института. Комсомольцы из оперотрядов ловили таких и брили наголо.
Галя была убеждена, что ее единственный и обожаемый сын будет обязательно великим. Она пока выбирала: либо врачом, либо актером. Хотя при этом его аттестат зрелости пестрел тройками. Она посвятила своему Саше жизнь. Любовь была сумасшедшая. Галя занималась только сыном: готовила его к экзаменам, учила с ним роли, контролировала каждый его шаг. Саша звонил маме без конца, отчитывался: «Я приехал. Уезжаю. Задерживаюсь. Снимаюсь». При всей внешней брутальности он оставался маленьким маменькиным сыночком. А еще она отгоняла от него баб. Все женщины мира были недостойны ее сына! А те летели на Шурку как мухи на мед! Он сам любил пошутить по этому поводу: «Знакомые утверждали, что у меня больше женщин, чем волос на голове. А шевелюра у меня тогда была густая…»
Мы все в семье, включая Сашу, называли его маму просто Галя. Помню, как огромной толпой каждые выходные заезжали за ними на ВДНХ, чтобы ехать на дачу. Открывается дверь. Первой вылетает собака Тяпка и писается от восторга на коврик. За ней в проеме показывается Галя. На голове платок, кокетливо завязанный узелком а-ля Солоха, в уголке рта неизменный «бычок». «Ну что, едем?» — «Едем». — «Да наш копуша еще не собрался!» — «Это я — копуша?!» — орет из глубины квартиры Шурка. «Сиди!» — отвечает Галя. Привычная семейная перебранка перерастает в итальянский дурдом. Через полчаса все успокаивается.
Мама с сыном были взрывные, темпераментные, часто ругались. Помирятся — и снова «любовь-морковь». Галя, когда злилась, Сашу подначивала: «Ну давай-давай, кричи громче! Грузин!» А он тут же взвивался. Галя любила сына дразнить: когда Саша облысел, стала обзывать его Кучерявым. Порой они могли не разговаривать друг с другом по нескольку дней, объяснялись только записками. «Я тебе посвятила жизнь! Ты такой-сякой!» Саша писал ей ниже ответ: «Ты преувеличиваешь, конечно, я тебя люблю!» — «Ты неблагодарный! Не ценишь того, что я для тебя сделала». — «Ценю, и даже очень…» Записки валялись по всему дому.
На праздники мы собирались у них, садились за большой стол. Кстати сказать, готовила Галя плохо. Ее пирожки были деревянными, их было невозможно разгрызть, мы их шутя называли «сухоручками». После застолья Шурка ставил видеокассету со своим новым фильмом. Вся родня рассаживалась вокруг телевизора. И если вдруг кто-то засыпал, все перематывалось к началу.
«Ну как? Мам, что скажешь?» — «Мог бы лицо сделать серьезнее в этой сцене…» Он прислушивался к маминому мнению. На экраны только вышел фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих». Саша там сыграл одну из главных ролей и стал очень популярным. Галина мечта сбылась: ее сын — великий актер. Галя обожала слушать его истории поступления в театральные вузы.
Во ВГИКе его забраковали из-за сиплого голоса: занимаясь боксом, Саша сильно выдыхал при ударе и повредил связки. Год проучился на актерских курсах при Всероссийском театральном обществе, потом отправился штурмовать Щукинское училище. Конкурс был огромный, Саша страшно нервничал, и тут черт послал ему навстречу пожарного из училища. «Куда прешь?!» — «Иду на экзамен…» Здоровенный дед как ткнет его лапой в грудь — на белой, накрахмаленной рубашке черная пятерня отпечаталась. Началась драка, в результате они даже зеркало расколотили. И тут Сашу вызвали на прослушивание. Он прочел стихотворение, отрывок из «Фомы Гордеева». Один из педагогов говорит: «Давайте басню». Саша перенервничал, у него вдруг брызнули слезы. «Да ну вас всех!» И ушел. После экзамена лежал, наверное, дня три не раздеваясь. Переживал. Неожиданно раздался звонок от ректора «Щуки»: «Борис Евгеньевич Захава требует, чтобы вы пришли на третий тур экзаменов вечернего факультета». Так Пороховщиков поступил в Щукинское училище...
Выросла я, можно сказать, в актерской семье. С одной стороны Алла Тарасова, с другой — Саша. Меня вечно по театрам таскали. Помню, соседка спрашивает: «Какой сегодня спектакль смотрела?» — «Вечер». На следующий день опять встречаемся. «Что смотрела? Как называется?» — «Вечер», — отвечаю. Мама смеется: «Вечер» — на билете написано. А спектакль, Наташа, называется «Синяя птица». На Сашины спектакли меня тоже водили. Я заметила, что он всегда старался повернуться к залу в профиль. Он очень им гордился. И еще выбирал роли, где меньше текста. А это самое трудное — сыграть сцену молча. Пороховщикова в основном зрители знают по работам в кино. Но он был прекрасным театральным актером. После института работал в Театре сатиры, сыграл у Марка Захарова в знаменитом спектакле «Доходное место». Андрей Миронов был Жадовым, а он — Белогубовым. Саша рассказывал, как несладко ему было в театре: «В «Доходном месте» в сцене, где я бил рукой по столу, мне под ладонь подставили граненый стаканчик, и кожу с ладони как бритвочкой сняло. Пошла кровь, и я прямо на сцене спрашиваю: «Кто?!» Тот, кто это сделал, с испугу ответил: «Я…» В антракте я взял его за шиворот — и в гримерку: «За что? Что я тебе сделал? Мы же приятели…» Он признался, что его попросили мои «доброжелатели».
В конце концов из Театра сатиры Саша ушел. Юрий Александрович Завадский звал его в Театр имени Моссовета играть Арбенина в «Маскараде». Пороховщиков был бы, при его фактуре, феноменальным Арбениным! Но труппа уехала на гастроли в Днепропетровск, а потом Юрий Александрович попал в больницу. И снова Саша лежал дома на кровати, смотрел в потолок и выпивал рюмочку за рюмочкой. Не знаю, чем бы все это кончилось, но вдруг позвонили от Юрия Петровича Любимова и пригласили зайти в Театр на Таганке. Любимов ввел его в спектакль «Живой». Гениальная была работа: театр ее показывал девять лет, хоть спектакль все время закрывали. Но со временем «Таганка» стала другой, а в Театре имени А. С. Пушкина Саше предложили хорошие роли. И хотя настоящую популярность принесло кино, у него и в театре хватало поклонниц. После спектаклей восторженные девушки ждали на улице с цветами, в букетах Саша находил записочки с предложениями встретиться, поужинать, съездить куда-нибудь. Одна безумная даже бежала квартал за его машиной! Конечно, было много встреч и застолий в ресторанах. Саша носил с собой в кармане визитку, где был напечатан следующий текст: «В случае, если я не смогу найти дорогу домой, прикрепите мне эту записку на пуговицу и доставьте по этому адресу». Юмор — это была наша семейная черта...
Я помню Шурика с пяти лет. Он любил меня как своего ребенка, называл Наташкой, никогда не приходил без подарка. Из-за границы привозил мне яркие куртки, дефицитные жвачки. И часто брал меня с собой на свидания. «Шурик, а куда мы едем?» — «Деточка, я тебе потом объясню».
Когда я выросла, поняла его стратегию. Он меня брал с собой как прикрытие. Девушка на первом свидании ожидала пылких признаний, прогулок при луне, а тут ребенок сидит на заднем сиденье. Сюрприз нежданный! У метро к нему в машину впархивала, «дыша духами и туманами», очередная пассия. При виде меня «скисала». А Саша как ни в чем не бывало ей томно улыбался: «Я так тебя ждал! Прости, сегодня не могу, ты же видишь — я с ребенком. Мы сейчас с тобой по маленькой выпьем, закусим, и я тебя отвезу домой». В бардачке у него всегда лежала фляжка с коньяком и шоколадка. Когда мы возвращались, Шурик просил: «Покажи, как я на женщин смотрю». Я делала томные глаза. Он смеялся: «Шикарно!»
Помню, мне было лет десять, когда Шурик привез на дачу одну барышню. Она была в шляпе, юбке колоколом и на шпильках. После обеда все пошли прогуляться на канал, а путь туда пролегал через поле с коровьими лепешками. А тут папа решил пошутить над нашим Казановой и предложил промчать его на водных лыжах. «Я не умею!» — «Ничего, научу мигом!» Шура разделся, фигура у него была как у Аполлона. Он шикарно смотрелся на лыжах, поигрывая мускулами. Вдруг папа резко рванул катер с места, и наш «мачо» кверху попой пропорол всю речку своим красивым лицом. Ославил, можно сказать, артиста на глазах у влюбленной девушки. Когда мы возвращались, соседка, помню, спросила у него: «А чего ты, Шурка, все время разных таскаешь? И чего ты там нового ищешь?» Он смешался, не зная, что ответить. Она так озадачила его своим прямым вопросом, что Саша потом неделю ни с кем не встречался.
Самое интересное, что на него никто из женщин не обижался. Даже те, которых он бросал, были готовы ради него на все. Если бы Пороховщиков снова позвонил, бежали бы сломя голову. В списке невест были и известные красавицы актрисы. У него был роман с Рузанной Лисициан, певицей из известной музыкальной семьи. Но до свадьбы дело не дошло. Помню, мы вместе провожали ее. Я, как всегда, играла роль Сашиного прикрытия. Когда на крыльцо их дачи высыпало встречать Рузанну все многочисленное семейство, Шура воскликнул: «Нет-нет, их так много. Я этого не выдержу!» — и резко рванул с места.
Он был типичный Подколесин, закоренелый холостяк. У него был страх перед ответственностью. С юности не горел желанием вступать в законный брак. И, кстати, женился только в 56 лет. Как он говорил: «Меня тошнило от марша Мендельсона, от очереди во Дворец бракосочетания, от полной женщины с «халой» на голове, желающей новобрачным счастья. А машина из свадебного кортежа с пластиковым пупсом на капоте! Весь этот ужас меня пугал, я хотел остаться свободным человеком».
Его мама боялась другого: как бы жена своими кастрюлями и пеленками не помешала ему стать великим. Словом, у них обоих были свои фобии по этому поводу. А мама для него — святое! Она знает, как лучше. Мамино слово было для него закон жизни...
Летом Галя уезжала отдыхать на море в санаторий или пансионат. И оставляла Саше записки со всевозможными ЦУ. У меня сохранилась ее «инструкция» под названием «Как пользоваться стиральной машинкой» на трех страничках. «Шнур вставляешь в розетку, а веревочку — на вертушку от дверцы. Это ты делаешь, чтобы лучше держался шнур. Наливаешь немного воды и нажимаешь верхнюю кнопку на боку машины. Она начинает работать. Доливаешь воды до верха и бросаешь туда две простыни, сыплешь сверху порошок. Следи за тем, чтобы они крутились, иначе перегорит мотор! По кишке, которая идет в машину, должна течь вода, иначе перегорит мотор! Если нет, продуй кишку! Подложи под нее тряпку, чтобы вода не капала». Сашка после отъезда матери тут же зарастал грязью. Она возвращалась и руками всплескивала: в раковине посуда, в ванной гора грязного белья. «Прости, но я твои инструкции читать не могу!» — кричал он. Галя орала на него благим матом и два дня убиралась.
В своей комнате убирать он категорически не разрешал. Там царил одному ему ведомый «порядок». На подоконнике громоздились банки с проявителем и закрепителем для фотопленки. Шурик увлекался фотографией. Однажды Галя ослушалась и начала уборку в Шуркиной комнате. И перелила эти жидкости в красивые бутылки из-под заграничного пива. Саша долго возмущался, что навели чистоту. Через какое-то время с выпученными глазами он выскочил из комнаты: «Галя, умираю, я выпил закрепитель!» Она, даже не повернувшись в его сторону, спокойно сказала: «А ты теперь выпей проявитель, посмотрим, что ты за человек!»
Помню, как Шурик в первый раз собрался за границу. Галя приготовила ему список подарков, которые он должен был привезти всем членам нашей семьи. К первой страничке был приклеен локон моей бабушки. «Привезешь ей парик такого цвета!» На следующей странице был нарисован ботинок, а под ним задание: «Наташке ботинки и курточку, Алке то-то». Все расписано по цветам, размерам и фасонам. Сашка робко пытался возразить: «У меня командировочных не хватит…» — «Ничего не знаю! Ты должен выкрутиться и привезти подарки всем!» Когда он вернулся в Москву, приехал к нам домой. «Боюсь показываться на ВДНХ, мать убьет! Я половину не купил». И они с отцом бегали по магазинам с этим списком, искали похожие вещи...
Саше было чуть за сорок, когда он познакомился с Ирой. Тихая, скромная девушка работала в костюмерной Театра имени А. С. Пушкина. Он, конечно, приуменьшил ее возраст, писал, что ей было пятнадцать. Ему льстило, что она такая юная. Но ей было 18 лет — иначе ее бы на работу не приняли. Ира собиралась поступать в ГИТИС на театроведческий факультет, для этого нужен был стаж. Ей самой приходилось зарабатывать на жизнь: каждый день она гладила десятки килограммов белья, во время спектаклей переодевала актрис. Постепенно они с Сашей сблизились. У них начался роман. Она любила его так сильно и преданно, что он терялся, не зная, что с этим ураганом делать. Да и разница в возрасте была велика. Однажды, увидев Сашу с Ирой где-то вдвоем, Валерий Золотухин спросил: «Шалвович, внучку привел?» В театре, узнав об их тайном романе, организовали партсобрание. Иру долго песочили, стыдили, постановили уволить за аморальное поведение. Но за нее заступилась Вера Алентова. И этого оказалось достаточно — Иру оставили в театре…
Ей приходилось тяжело: вокруг Пороховщикова постоянно крутились влюбленные молоденькие девчонки, после спектаклей встречали готовые на все поклонницы. У него бывали срывы, порой он не мог пройти мимо хорошенькой женской фигурки. Но в конце концов стал другим человеком. Правда, времени на это ушло много.
В один прекрасный день под влиянием Иры он сказал себе «нет» — и завязал со спиртным. И курить бросил, хотя раньше страшно смолил: тут, видимо, сказывалось влияние мамы. Галя не могла жить без сигареты и, когда курева в доме не оказывалось, доставала «бычки» из мусорного ведра, обжигала их над плитой и пускала в дело. Все было очень непросто еще и потому, что Галя резко, со страшной силой не приняла Иру. Саша не мог привести ее в свой дом. Он ведь никогда до этого не уходил: женщины в его жизни появлялись и исчезали, он жил с родителями на ВДНХ.
Иру Галя на порог не пускала. Бывало, бедняжке приходилось ночевать в их подъезде на подоконнике. Саша мог загулять в ресторане, позвонить Ире и попросить: «Забери меня отсюда». — «У меня нет денег на такси». — «Найди». Она звонила в дверь их квартиры. Открывала Галя с неизменным бычком в зубах. «Помогите. Саша просит его забрать, а у меня денег нет». — «Вон рядом отель «Космос», иди и заработай!» — и захлопывала дверь перед ее носом.
Саша в одном интервью рассказывал, что мама в конце жизни приняла Иру и даже благословила. Мол, как-то он с Ирой навестил мать в больнице. И когда они выходили из палаты, услышали сквозь неплотно закрытую дверь, как она с гордостью сказала: «Это моя невестка...» Но я в это не особо верю... Когда хоронили Галю, Ирка рыдала на кладбище как белуга. «Ты чего?» — спрашиваю. «Она меня и с того света достанет!»
Пороховщиков пережил уход мамы очень тяжело. Даже хотел ее клонировать, прочитав в газете, что в Корее открыли научную лабораторию. Они с Ирой туда ездили. У него остался локон матери. «Для чего тебе это?» — спрашивала я его. «Буду водить ее за ручку по всем местам и рассказывать о ее жизни, — говорил он. — И она постепенно станет Галей». Но эта затея, естественно, осталась в его мечтах. Со стороны это могло показаться сумасшествием, но он совершенно потерялся без мамы. Запер квартиру на ВДНХ на ключ и приходил туда раз в год за счетами, проверял, все ли в порядке. Уходя, оставлял включенным радио. «Прихожу, а на ее кроватке примято одеяло, она приходила», — твердил.
Они с Ирой жили на Староконюшенном, в родовом доме, который передал Пороховщикову в аренду на 50 лет Юрий Лужков. Саша в этот дом вбухал все, что заработал в кино. «Давай сделаем ремонт в квартире на ВДНХ, ты будешь ее сдавать. Вам станет легче. Дом на Староконюшенном жрет денег немерено!» — предлагала я ему. Он соглашался со мной и даже однажды отвез туда пылесос. Но все осталось по-прежнему…
Я пришла в эту квартиру после Сашиной смерти за документами. Открыла дверь и замерла на пороге: попала в сказку о Спящей царевне. Все здесь замерло с 1997 года, с тех пор, как умерла его мама. В прихожей сложены бобины с его фильмами, пройти было невозможно. В комнате стояла елка с игрушками. Только дотронулась до ветки, как иголки с шумом посыпались на пол. На окне кухни висели истлевшие тюлевые занавески, с потолка спускалась ажурная паутина, на столе стояли чашки с недопитым чаем и тарелочки с засохшим печеньем...
Следом за Галей умерла ее сестра Людмила. Они однажды поругались из-за бабушкиной сумочки, которая досталась Гале. И пять лет не разговаривали из-за этого пустяка. Только звонили по телефону: слушали — жива или нет — и вешали трубку. Они очень любили друг друга, но помирить их было невозможно из-за упертых характеров.
Как-то сидим с Шуриком после похорон Людмилы, он говорит: «Надо их вместе похоронить. Хочу сделать семейный склеп». И вдруг рюмка с водкой, которая стояла на комоде, покрытая хлебушком, — раз! — и об стенку. Вся картина была облита водкой. Шурка даже побледнел: «Ну ладно, Людмила Александровна, как скажете!»
Однажды журналисты спросили у Саши, есть ли у него друзья? Он отвечал так: «У меня друзей только двое: мама и Ирочка. Остальные товарищи…» С уходом Гали у него осталась одна Ира. Но до уровня Гали, конечно, ей было далеко… Для Иры он был и папа, и муж, и брат. Бог и царь. Она хотела иметь детей от него. Помню, как на даче целый день играла с моей дочкой Дашей, привозила ей куклы. Ира собирала документы на усыновление ребенка, но не успела.
Как-то мы с ней вдруг завели откровенный разговор. Она сказала: «Я Сашу ждала бы всю жизнь. Мне никто не нужен. До сих пор не верю, что он на меня обратил внимание». Ира жутко его ревновала. Сколько раз я пыталась объяснить ей, что Саша — человек публичный и надо гордиться, что по-прежнему популярен, востребован, снимается. Ира была большой собственницей. А ему нужна была женщина, которая бы не только его любила, но и все прощала. Ирка же устраивала ему истерики. Помню, приезжает к нам, на ней лица нет. «Послушай-послушай, — протягивает телефон, — с ним кто-то рядом сидит. Дышит…» — «Господи! Да это же шум мотора». Я ее успокаивала: «Он же актер. Ему нужны зрительницы, поклонение, восторг…» Пороховщиков очень жалел, что у него нет детей. Мне кажется, он и полюбил Ирку, когда стал воспринимать ее не столько как жену, сколько как своего ребенка…
Странно, я никогда от него не слышала историю о том, что у него растет внебрачная дочь… Через много лет меня в соцсетях нашла одна женщина. Она рассказала свою с Сашей историю. Они жили в одном районе. Лена была замужем, тем не менее Шурик не давал ей проходу целый год. Она его избегала, но в итоге влюбилась. У них был бурный роман. Когда она забеременела, сказала ему об этом. Пороховщиков резко исчез из ее жизни. Единственное, все же позвонил ей в роддом: «Девочка или мальчик?» — «Девочка…» — «До свидания». Галя ему внушила, что у него должен быть первенец мальчик, наследник фамилии. Однажды со своим другом Гурамом он встретил Лену на улице с маленькой девочкой. «Гурам, как думаешь, похожа она на меня?» — «Похожа…» — «Нет, это не мой ребенок», — сказал как отрезал.
Когда мы встретились с мамой Ани, этой девочке было уже 36 лет. Тест ДНК подтвердил Сашино отцовство. Как глупо получилось. Шурик сейчас по-другому на эту историю взглянул бы. Он так хотел детей, так хотела этого Галя… Мы всей семьей смотрели на Аню и поражались: до чего похожа на отца, даже мимика такая же. Я ревела от радости, когда нашлась дочка Саши. Помню, как спросила ее мать: «Почему вы сразу не появились, когда Саша умер?» — «Боялась, вы подумаете, мол, на наследство претендуем…» — «Лучше бы претендовали! Не попало бы оно в чужие руки…»
Когда Сашка умер, из нашей огромной семьи остались только мама, моя Даша и я. Осиротели сразу. А тут кровиночка родная! В нашей дружной семье появилась прекрасная родня…
Саша ведь так любил всю семью. И не представлял жизни вне ее. В любую свободную минуту вырывался к нам. Однажды Саша написал мне расписку: «Я, Пороховщиков А. Ш., обязуюсь приезжать к моим родным: Алене, Наташе, Даше — не реже чем один раз в месяц, надеюсь, с моей любимой супругой. 24 января 2012 года»… Мечтал, что когда-нибудь в арбатском доме его прадеда будет жить вся наша семья. По лестницам будут носиться многочисленные дети. Я только отмахивалась: «Саша, да мы убьем друг друга на второй же день!»
А жили они там вдвоем с Ирой. Зимой в доме, летом на даче. Готовить в доме на Староконюшенном было негде, у них стояла электрическая плиточка. В особняке после революции были разные учреждения, даже устраивали коммуналку. Многие ценные вещи пропали, камин из малахита по эскизам Врубеля разобрали. На первом этаже в огромном зале можно было устраивать концерты. Планов было громадье! Пороховщиков хотел сделать художественную галерею, музей деда и прадеда, планировал театр-студию открыть. На втором этаже — Сашин кабинет, рядом кабинет Иры. Она, кстати, грамотно вела дела, счета, переговоры.
Близкая подруга семьи, юрист, два года уговаривала Сашу и Иру написать друг на друга завещание. Они этого не хотели делать. Ире было все равно. «Если не будет Саши, мне все это не надо…» — твердила она. И это была правда. Сейчас дом стоит бесхозный. Пустой. А квартиру на ВДНХ получили в наследство чужие люди. Я успела забрать только документы, письма, семейный самовар. Особенно мне было жалко наш большой стол из дуба, за которым собиралась вся семья. Совсем маленькой я сидела под столом и держалась за его резную ножку. Эти люди все выбросили: бобины с его фильмами, рояль, стол. И начали ремонт в квартире еще во время суда.
В нашей семье никогда не было разговоров о наследстве. Саша твердил: «Все Дашке достанется». Он мою дочь считал своей внучкой. Кто мог подумать, что после его ухода из жизни появятся дети совершенно постороннего человека и все отсудят?! К сожалению, свидетельство о рождении, в котором его отцом считается Шалва Барабадзе, хранилось в загсе. И ничего с этим поделать нельзя было...
Когда Сашу переводили из одной больницы в другую, рядом с ним была моя мама. Он взял ее за руку и тихо спросил: «Алка, я выживу?» Ее поразили его глаза, которые стали совершенно небесного цвета, как у святых людей. Мама вернулась из больницы и сказала: «Всё…»
Перед Сашиной смертью мне приснился сон. Я забираю его из больницы. Он пытается поднять таблетку с пола и не может. Я бросаюсь ее поднимать. Вдруг в проеме двери показывается Ира, рядом две овчарки. И она говорит: «Ты не переживай, не надо ему помогать. Я все сделаю сама…» Проснулась я в поту — Иры уже не было в живых.
Она все время звонила мне в истерике: «Наташ, он умер, я это чувствую. Врач не подходит к телефону». — «Да я недавно говорила с врачом, все хорошо». Ира была в состоянии постоянной тревоги оттого, что теряет самого близкого человека на свете. Саша ведь по-своему ее любил. Если бы он знал о том, что она сотворила…
Накануне своего ухода из жизни Ира была очень спокойной. Позвонила Оле Шакуровой, своей подруге, и попросила: «Если что со мной случится, забери собаку». А утром ее не стало, она покончила с собой в доме на Староконюшенном. Я в мистику не верю, но врач мне потом рассказывала: «В день смерти Иры у него резко понизились показатели». А в день ее похорон его вытаскивали с того света — у него дважды была клиническая смерть. Ира все-таки забрала Сашу на сороковой день, в Пасху. Это был апрель.
Как-то я позвонила одной ясновидящей, узнать, выкарабкается ли Саша? Она сказала: «Если доживет до того момента, когда распустятся почки на деревьях, будет жить». В день Пасхи была страшная холодрыга. Саша умер ночью. Через два часа рано утром я вышла в сад, а на яблонях распустились почки…
