«В общежитии театра Табакова у нас не было мебели, и мы с мамой взяли в магазине ящики: один служил нам столом, а другие два стали диваном. И вот я сел на ящик, уткнулся в мамины колени и рыдал, потому что заболел и меня сняли с главной роли. Мама говорила: «Жень, подожди, будет и на нашей улице праздник!» — рассказывает Евгений Миронов.
— У меня с вами связана личная история, личное чудо. Мне было восемнадцать, я училась в Минске в Академии искусств, на театроведении. И как-то ухитрилась пробраться на мегапопулярные «Страсти по Бумбарашу», где вы играли главную роль. Впечатление от спектакля и от вашей игры было фантастическое. Я тогда даже журналистом не собиралась становиться, не собиралась переезжать. И если бы мне кто-то сказал, что я буду с вами разговаривать, не поверила бы…
— А у меня есть своя история: когда-то на съемках сериала «Идиот» Владимир Бортко просил Инну Михайловну Чурикову очень быстро сыграть какую-то сцену, а она в ней еще не разобралась, ей требовалось время. Тогда Бортко сказал: «Но вы же гениальная, сделайте мне чудо». На что она ответила: «Чудо долго готовится»… Все чудеса, которые я вспоминаю в своей жизни, связаны с огромным трудом и испытанием. Это и поступление в Саратовское театральное училище, где меня с первого курса хотели отчислить за профнепригодность. И поступление в Москву, и распределение после окончания Школы-студии МХАТ в «Табакерку». Олег Павлович Табаков тогда сказал: «Ты въехал не на белом коне». А вот мой однокурсник Володя Машков въехал именно на белом коне, он сразу получил главные роли. Ну а я — очень маленькие. В какой-то момент я понял, что в профессии необходим воздух, масштаб. Нужно выйти из этого уютного, очень домашнего театрального подвальчика, чтобы двигаться вперед, пусть даже с переломами рук, ног или чего-то еще. И я ушел к Петеру Штайну. Это был международный проект, первый в моей жизни великий режиссер и главная роль Ореста… А в 2006 году поступило предложение возглавить театр. И это тоже одно из чудес. Но я оказался королем без королевства. Театр стоял в руинах. Были только стены, а внутри находился экскаватор. Я занимался вообще всем: и дверными ручками, и туалетной бумагой, и репертуаром. Вникал в каждый номер цемента, который здесь положен, чтобы со временем он не рассохся… Это сейчас я уже могу передоверить какие-то функции: на сегодняшний день команда у нас сформировалась прекрасная.
— Вы получили театр мечты. А 10 сентября вы впервые будете вручать вашей команде Премию Корша. Можете о ней рассказать?
— Мы его не получили, мы его построили. Исполнилось 135 лет нашему дому — историческому зданию театра Корша, первого частного театра России. На деньги купцов Бахрушиных его построил знаменитый Михаил Чичагов в псевдорусском стиле. За эти 135 лет много гениальных людей работало здесь: Яблочкина, Кторов, Чехов. Именно в театре Корша Антон Павлович состоялся как драматург, дебютировав с пьесой «Иванов». Дальше здесь был филиал МХАТа, потом Театр Дружбы народов, а теперь Театр Наций, команде которого, в свою очередь, исполняется 15 лет. Так что у нас двойной юбилей. Премия Корша, которую мы придумали, — внутритеатральная. Мы отмечаем людей, которые выросли за эти 15 лет в блестящих профессионалов. Это касается и технических работников, и артистов, и режиссеров. У нас нет приза за лучшую женскую роль или мужскую, у нас есть категории: «Верность», «Любовь», «Надежность». Есть «Зависть».
— «Зависть»?
— Да, есть премия «Зависть». Она посвящена успехам в других театрах, к которым тоже надо стремиться. Есть приз «Мечта». Он вручается человеку, с которым нам бы хотелось поработать. В этом году это режиссер Кэти Митчелл. Мы давно мечтаем о ней. Есть определенные сложности — она живет в Великобритании и не летает самолетами… Когда-то мы мечтали о Бобе Уилсоне, и он у нас поставил спектакль «Сказки Пушкина». Мечтали о Робере Лепаже, и он поставил у нас «Гамлет | Коллаж» и сейчас работает над «Мастером и Маргаритой»…
— Значит, и Кэти Митчелл будет ставить.
— Будет или не будет — не важно, но приз ее. Кстати, приз «Любовь» мы вручим человеку, который заново открыл нас для нас самих и которому мы очень благодарны. В нынешнем году это Алвис Херманис, поставивший «Рассказы Шукшина» и «Горбачева». Среди награжденных есть и гримеры, и руководители наших технических служб, есть артисты. Например, приз «Дебют» мы вручаем Наталье Теняковой, потому что она дебютировала в Театре Наций в потрясающем спектакле Дмитрия Сердюка «Моими глазами». Наш приз — в форме кирпичика. Мы считаем, что каждый человек, который внес свою лепту в развитие нашего театра, вложил свой кирпичик.
— Одно из самых важных событий нового сезона — премьера 29 ноября спектакля «Мастер и Маргарита», который ставит мировая звезда Робер Лепаж. Вы говорите, долго мечтали о сотрудничестве с ним. Как вы познакомились?
— Давайте не забывать, что чудо тщательно готовится. Лет семь я гонялся за ним по всему миру для того, чтобы уговорить поставить спектакль в Театре Наций. А потом в Москве на Чеховском фестивале увидел его постановку «Липсинк» и влюбился в этого режиссера окончательно. Артисты не играли, а жили на сцене. И я не мог поверить своим глазам, когда увидел на поклонах девять человек, хотя в спектакле действовало около ста персонажей. Как я мог в разных ролях не узнавать одних и тех же артистов?! Лепаж — гений магии. Я не понимаю, как сделано то, что у него происходит на сцене, эффекты сшибают с ног. Мне кажется, только он может придумать мир в «Мастере и Маргарите».
С Бобом Уилсоном была та же история. Я увидел его спектакль «Игра снов». Я такого театра не знал. А у меня осталась детская черта: все, что я не знаю, должен обязательно постичь… Но у нас не только маститые режиссеры ставят. Мы постоянно ищем что-то новое. После открытия исторической сцены мы поняли, что нам необходима малая. Потому что именно на малой сцене молодые режиссеры делают первые шаги. Потом мы открыли еще и Новое Пространство Театра Наций — для лабораторного исследования новых театральных тенденций и поиска новых смыслов. Это уникальное место. Там много чего происходило, от выставок художников до VR-спектаклей. Сейчас к 200-летию Достоевского мы объявили конкурс молодых режиссеров на лучший эскиз спектакля по произведениям Федора Михайловича. Кроме того, у нас есть Фестиваль театров малых городов, «Театр Наций FEST». И еще остался миллион идей!
— Про театр вы можете говорить бесконечно, а как он пришел в вашу жизнь, в жизнь мальчика из военного городка Татищево-5 под Саратовом?
— Родители у меня заводные люди, и праздники всегда были очень веселыми, театрализованными, с переодеваниями, гармошкой, карнавалом. Например, свадьба моего двоюродного брата, который жил в той части Саратова, где сохранились частные деревянные домики. И вот мы придумали, что вся наша семья будет цыганской. И практически все соседи думали, что это гуляет цыганская свадьба, мы были в соответствующих нарядах. Таких случаев масса. Поэтому мама меня отдала учиться на аккордеон, а не на фортепиано, хотя я очень любил фортепиано и ненавидел аккордеон. Она говорила: «Если что, будешь играть на всех свадьбах и похоронах, а это копеечка».
Папа был в молодости в каком-то танцевальном коллективе, а мама играла в самодеятельности. Правда, когда они поженились, папа запретил ей ходить в эту самодеятельность, дико ревнуя. Но я из артистичной семьи, так что выйти на сцену было для меня естественно и органично. Я же учился в советское время, а тогда все мероприятия — 7 Ноября,
1 Мая — необходимо было отметить капустником или театрализованным представлением, и я за это отвечал. Помню, сделал спектакль «Красная Шапочка», и сестра моя Оксана играла главную роль, а я изображал остальных персонажей. И я сам писал сценарий.
— А во сколько лет вы вышли на профессиональную сцену?
— В 14 лет. Это была сцена Саратовского драматического театра имени Карла Маркса. Требовалось два первокурсника театрального училища, чтобы играть сыновей главной героини. Нужно было выехать на круге, я заволновался, встал не туда и выехал спиной к залу. Это был мой первый провал на сцене. Был еще один урок на этом же спектакле, когда я в свой день рождения увидел, как готовится к выходу и настраивается мой мастер — народная артистка СССР Валентина Александровна Ермакова. А я тогда еще не понимал, что лучше вообще не подходить в такие минуты. Если ко мне подходят в это время, я могу убить. А тут я, видимо желая сподхалимничать, подошел и сказал: «Какая же у нас профессия! У меня сегодня день рождения, а я работаю». Она говорит: «Ну и что? У меня тоже сегодня день рождения». Мы родились в один день! И я понял, что эта штука не пройдет. Я эти годы в Саратове плохо помню, только то, что это был постоянный стресс. Я играл в дипломном спектакле «Полет над гнездом кукушки» Бибита, мальчика, который заикается. Нужно было изобразить истерику, я это сделал так, что наступила пятиминутная пауза, после которой Ермакова сказала: «Женя, все нормально с тобой?» — «Да». — «Ты должен четко разграничить сцену и жизнь. Сцена — это нечто другое». Я ушел в патологию. Я поранил себя сеткой. Люди со стороны думали, вызывать «скорую помощь» или нет? Это было натурально и страшно.
— Семья вас поддержала в намерении стать актером?
— Да. У меня фантастическая связь с семьей. Они меня поддерживали и сидели в зале на каждом спектакле. И я каждую секунду своей жизни ощущал, что все получится и мой выбор правильный.
— Родители ради вас готовы были на многое, даже на аферу. Когда в шесть лет вы заболели болезнью Пертеса, родителей предупредили, что это инвалидность и хромота на всю жизнь. Но они узнали, что вас можно вылечить, если на год отправить в особый санаторий в Евпаторию. Туда брали только детей военных, а папа военным не был. И он подделал документы, сфотографировался в форме майора, чтобы вы попали на лечение. За это можно было просто сесть в тюрьму.
— Да. И я не знаю, смог бы я такое сделать для своих детей. Но так устроена моя семья: для них не было другой жизни, кроме жизни детей. Они все бросили. Все продали за бесценок для того, чтобы меня поддержать в Москве, а потом в Петербурге поддержать мою сестру Оксану, которая поступила в балетную академию имени Вагановой. И как их не пугала такая необустроенная жизнь? Они, уже взрослые люди, им было столько лет, сколько мне сейчас, жили в общежитии. Комната девять метров на всех, очередь в душ… Я очень благодарен Табакову: он без прописки устроил моих родителей работать в театр, чтобы они могли заработать хоть какую-то копеечку на жизнь.
— Вы когда-нибудь думали, почему вы в детстве так страшно заболели? Для чего это?
— Если размышлять космически, я заболел для того, чтобы потом быть избавленным от службы в армии и после училища сразу поступить к Табакову. Как у Пауло Коэльо в «Алхимике» говорится, что необходимо знаки судьбы распознавать.
— Если рассуждать космически, болезнь, наверное, была и для того, чтобы создать фонд «Жизнь в движении». Вы пережили боль и страдание и понимали, как страшно не иметь возможности ходить и жить нормальной жизнью.
— На создание этого фонда подействовало еще и знакомство с новыми технологиями. Я занимался и до сих пор занимаюсь фондом «Артист». Но он стоит уже достаточно крепко на рельсах. И я стал соучредителем фонда «Жизнь в движении». Меня потрясают успехи нашего центра протезирования «Хочу Ходить». Это первый детский центр протезирования в нашей стране, он открыт на частные пожертвования. Там дети проходят все стадии — от осмотра врачей и операций до реабилитации и социализации.
— А как все начиналось?
— Много лет назад Наталья Шагинян-Нидэм, с которой мы и учредили фонд, познакомила меня с мальчиком Сашей Шульчевым, ему было 12 лет, и его привезли на мой спектакль «Бумбараш» в «Табакерку». Он был без двух ног, и на каждой руке — по три пальца. А передвигался на деревянной доске на колесиках, как инвалиды после войны. Жил в детском доме города Ломов. Там у всех детей страшная судьба: до 18 лет они живут в детском доме, а дальше попадают в дом престарелых. Сразу умирать… После спектакля Саша великолепно читал стихи, глаза его сияли, и у меня промелькнула мысль, что он даже не понимает, какое будущее его ждет. Какой ужас. А мозги-то светлые. И он так со мной общался, как будто бы он не был обрубком на деревянной тележке, если грубо говорить… Я сказал: «Поехали на Чистые пруды, покатаемся». Катал его на этой тележке, показывал Чистые пруды. А после этого мы отправили его на операцию в Америку. Договорились обо всем, и его бесплатно американские врачи поставили на протезы. Наташа нашла людей, которые его приютили на время лечения. Потом они его усыновили.
— Как он сейчас живет?
— У Саши все хорошо. Он окончил юридический факультет, сейчас у него есть девушка, он ходит на ногах, катается на горных лыжах, знает три языка и внешне совершенно не похож на инвалида. Произошло чудо. Чудо, которое тщательно готовится, — вот тема нашей с вами беседы. И таких примеров уже сотни…
— Чьи судьбы вас поразили?
— Трудно кого-то выделить. Вот, например, мальчик Рахман без ноги из Чечни года два назад приехал. Я спросил: «Какая у тебя мечта?» Он говорит: «Станцевать лезгинку». Сейчас его зовут на все местные свадьбы, чтобы он станцевал… Операции делаются с помощью современных технологий, и мы даже перешли к протезированию рук. Уже есть фантастические бионические протезы. Недавно мы сделали такой протез 16-летнему парню. Понимаете, что это за жизнь, когда ты не можешь ни налить чай, ни открыть дверь, ни компьютером пользоваться? Сначала мы сделали ему одну руку с крюком, с которой он смог выходить на улицу, сам нажимать код в своем подъезде, в магазине брать пакетик. Для него открылся мир, он был счастлив безмерно. Потом ему сделали полноценную кисть. Правда, первое, что он сделал, — взял сигарету и закурил…
— Чем еще занимается ваш фонд?
— Одна из самых важных задач — ввести наших подопечных в этот мир. Они должны ощущать себя здоровыми и нормальными детьми. Мы их отправляем в горы. Здоровому-то человеку сложно подняться с альпинистским снаряжением на гору, а нашим детям сложнее десятикратно. Но они это делают и доказывают себе, что не хуже других. Где они только не были, даже на Килиманджаро. А в этом году покоряли Крымские горы. Они между собой дружат, их более ста человек. И каждый год мы отмечаем праздник нашего фонда, в этом году он состоится 28 сентября. Режиссером будет Марина Брусникина, она поставит поэму «Русский крест» Николая Мельникова, с замечательной командой, с ансамблем «Комонь», композитор Николай Попов специально пишет для этого музыку.
— Дочки Чулпан Хаматовой с детства растут с фондом «Подари жизнь», дочки Юли Пересильд — с фондом «Галчонок», а ваш сын Петя участвует в мероприятиях фонда?
— Мой сын и дети моей сестры Оксаны приходят на такие концерты. А племянница Таисия даже участвует в них. Моя сестра после того, как ушла из балета, организовала свою студию балета «Шене», где учатся около 150 детей с четырех до шестнадцати лет. Выпускники поступают в Московское хореографическое училище, участвуют и побеждают в отечественных и зарубежных конкурсах. И Таисия вместе с другими ученицами танцует там.
— Как вы Петю воспитываете? Он, как и многие театральные дети, растет за кулисами?
— Безусловно, поскольку я артист и худрук театра, он здесь бывает, смотрит спектакли, ему нравится. Но артистом быть не хочет. Он уже сказал об этом.
— А кем хочет? Я видела фото, где Петя с медалями после окончания учебного года.
— Он хорошо окончил школу, ходит на брейк-данс, занимается фотографией. Его школа с творческим уклоном, и там в течение года очень много конкурсов. Медали — за победы на этих конкурсах. Я горжусь им и готов поддерживать его во всем — так же, как мои родители поддерживали меня.
— Мне кажется, что семья для вас важнее, чем театр. Мама, сестра, племянники, сын — и всех надо поддерживать, чтобы были живы, здоровы, счастливы, сыты, при деле. В какой момент вы поняли, что вы глава семьи?
— Семья — на первом месте, для меня это абсолютно естественно. Но глава у нас все-таки мама. Она же старейшина. Собирает всех нас под свое крыло на все праздники. Но, конечно, я отвечаю за семью, это касается не только Москвы, но и Саратова, где живет большая диаспора Мироновская и Ермаковско-Доронинская. Безусловно, я в семье как скорая помощь, и это нормально, ведь у меня есть возможности.
— Скажите, а кто помогает вам? Кто заботится о вас, кто оберегает?
— Знаете, в общежитии Театра Табакова у нас не было мебели, и мы с мамой взяли в магазине ящики: один служил нам столом, а другие два стали диваном. И вот я сел на ящик, уткнулся в мамины колени и рыдал, потому что заболел и меня сняли с главной роли. Мама говорила: «Жень, подожди, будет и на нашей улице праздник!» Вот эти колени я буду помнить всю свою жизнь. Семья — это то место, где я не обязан делать вид, что у меня все хорошо. За мной большое количество людей: театр, фонд, киностудия и другие организации, где на меня смотрят. И там я не имею права дать слабину. А дома я имею право быть таким, какой я есть.
— Карантин для многих суперзанятых людей был подарком, передышкой в безумном беге времени.
— Да, но недолго я этим счастьем пользовался, потому что я тут же нашел себе кучу работы. В зум-режиме мы параллельно репетировали три проекта. Тем не менее, вы правы, я этот период вспоминаю как один из самых счастливых. Потому что если бы я не остановился, то, наверное, умер бы. У меня были тяжелейшие два года. Я снимался в сериале «Пробуждение», он сейчас вышел на платформе IVI. Съемки длились более двух лет, плюс театр и так далее. Мне просто Бог послал эту остановку в виде пандемии, да простят меня те, кто пострадал от нее.
Но я недавно понял одну вещь про отдых… Мы с Петей после окончания сезона поехали в Грецию. И к концу первого дня я подумал, что после этого отдыха мне понадобится… отдохнуть. Петя — человек-креатив, который в течение дня должен сделать дорожку муравьев именно к нашей кровати, накормить их, собрать их в банку, создать сообщество. Дальше воспитать кошку дикую, собрать камни, изучить морских ежей — все это он делал для меня. Он не может находиться в одиночестве ни секунды, я был ему напарником 24 часа в сутки. Он поднимался раньше меня и говорил: «Все, пошли на подвиги!» Ему не хотелось никаких экскурсий и музеев, хотя Греция в этом смысле прекрасна. Рядом был храм Посейдона, который мы все-таки посетили, и он обнаружил, что там живут дикие утки. Петя очень активный парень, просто ни секунды покоя… Потом он отрабатывал какие-то немыслимые прыжки в бассейне, делал сальто он, а спину надорвал я. (Смеется.) Но потом я стал получать огромное удовольствие от этого вечного двигателя.
— Говорят, человеку столько лет, сколько его детям.
— Да, да, это правильно. Я рядом с Петей стал 8-летним и получал удовольствие от того, что гляжу на мир, как он. Я стал замечать вещи, которые в жизни бы не заметил. Он любит фотографировать. Мы сидим на ужине, он говорит: «Пап, дай телефон». А там на столе стоит свеча, и он снимает ее с верхнего ракурса. Спрашиваю: «А что здесь особенного? Ну, свеча». Он говорит: «Там в свече отражается небо». И когда я посмотрел фотографию, в растаявшем воске увидел голубое небо… Это так красиво! Взрослые это не замечают, а дети видят. И я стал видеть, понимаете? Открытие!
— А какие открытия у вас в кинематографе? «Пробуждение», мне кажется, первый ваш проект на видеоплатформе. Роль напряженная. Это триллер, детектив, в котором следователь живет в двух реальностях.
— Я уже давно перестал ждать интересных предложений в кино. И в какой-то момент по примеру западных известных артистов стал сам инициировать кинопроекты, которые мне бы хотелось сделать. Я не просто следователь, который стреляет из-за угла и бегает, в фильме все очень сложно, миллион нюансов и оттенков. И мы с режиссером Эдуардом Парри и со сценаристами практически до конца съемок писали сценарий. Снимали блок, потом разрабатывали следующий, потом его снимали и так далее. Мы сидели вот в этом кабинете в Театре Наций и придумывали сутками, обсуждали каждую деталь, каждый поворот… Я уже давно не просто снимаюсь, но и работаю над сценарием. Так было и когда я играл Достоевского, и Ленина, и многих других персонажей. Я должен увидеть роль целиком, полностью, от начала до конца, тогда я точно пойму, как Мышкин ест, как он спит, или как Ленин целуется.
— Вы сыграли множество исторических персонажей…
— Потому что там есть что играть: интересная судьба, глубокие характеры. Вот сейчас, к примеру, наша студия в сотрудничестве с платформой IVI разрабатывает сразу два исторических проекта о Владимире Клавдиевиче Арсеньеве и Михаиле Сергеевиче Горбачеве.
— Вы ведь и как сопродюсер выступаете. Например, в фильме «Время первых».
— Это был очень тяжелый путь. Надо же полностью отвечать за проект, не только за свою роль. У меня не получалось. Практически 90 процентов отснятых зимой сцен пришлось переснимать полностью. Мне необходимо было достать огромную сумму, и я совершенно отчаялся. Помню, снимали важнейший монолог Леонова, я произносил текст, но ощущал, что мне все равно. Слишком большое напряжение, и я перестал бороться, закончилась энергия, талант, силы. В этот день на съемочную площадку пришел мой друг Кирилл Серебренников. Он сидел у монитора, смотрел, потом подошел ко мне и сказал: «Иди до конца!» И мне так это помогло! Мы сыграли с одного дубля.
— Это важно, чтобы было кому сказать «Иди до конца»?
— Обычно я сам себе такое говорю. Все зависит от обстоятельств. Например, я инициирую два фестиваля на Дальнем Востоке.
— А какие обстоятельства вас на это сподвигли?
— Я был на гастролях в рамках фестиваля «Территория. Сахалин» в Южно-Сахалинске и увидел молодых артистов, режиссеров и драматургов, которые приехали специально на наш фестиваль. Они, чуть не плача, говорили: «Что нам делать, мы оторваны от континента». По их словам я понял, что в некоторых субъектах театральная жизнь остановилась 30 лет назад. Тогда и возникла идея программы развития театрального искусства на Дальнем Востоке. Два года назад, еще до пандемии, региональный фестиваль в Хабаровске впервые объединил все театры региона. Они до этого не знали, кто где находится и как кого зовут, незнакомы были друг с другом, а это Якутск, Магадан, Комсомольск-на-Амуре, Уссурийск, Петропавловск-Камчатский, Улан-Удэ.
А с 24 сентября по 9 октября во Владивостоке впервые пройдет Международный Тихоокеанский театральный фестиваль, который объединит страны Тихоокеанского региона. Россия будет представлена двумя спектаклями — «Медведь», который Владимир Панков поставил с Александром Феклистовым и с Еленой Яковлевой в Центре драматургии и режиссуры, и «Дядя Ваня», который поставил Стефан Брауншвейг в Театре Наций.
— Как при такой, так сказать, общественной нагрузке не убить собственную жизнь? Что-то же должно оставаться для себя?
— Что вы имеете в виду под жизнью? Встреча с друзьями вечером в каком-то кафе?
— Что-то, от чего другим не будет пользы, а только вам самому. Не детям, не театру, не фонду, не диким уткам, которым, насколько я знаю, вы тоже помогали…
— Ну конечно же есть пустые дни. Хотя Солженицын говорил, что он враг обедов, потому что считал это бесполезным времяпрепровождением. Я придерживаюсь этой позиции.
— Мне кажется, вы уже просто не можете по-другому. Или я ошибаюсь?
— Я не знаю другой жизни. Например, вот сейчас с сыном учусь опять простым вещам, простой жизни, которую я прошмыгнул. Я ее не видел вообще, она у меня вся в работе. И скажу вам по секрету, даже в эти счастливые минуты я улучаю момент, чтобы открыть рассказ, повесть или сценарий. Получается, что я изучаю жизнь каким-то ненатуральным способом. А натуральный способ — это природа, земля, вода, кожа ребенка. Этому я учусь сейчас.
Благодарим Театр Наций за помощь в организации съемки
