«Была у папы такая слабость — ну любил он женщин. Но мало того что любил — так еще и не скрывал этого. Многие мужчины изменяют втихаря, но папе хотелось, чтобы его принимали и любили таким, какой он есть. Мамуля рассказывала, что свои похождения он, не стесняясь, описывал в своем дневнике. А дневник этот лежал на его рабочем столе на видном месте — он и не пытался ничего скрывать», — рассказывает сын Валерия Золотухина и Нины Шацкой Денис Золотухин.
— Денис Валерьевич, на днях вышла книга вашей мамы Нины Шацкой «Любовь на Таганке», которая объединила две ее биографические книги: воспоминания о Театре на Таганке и о счастливом браке с Леонидом Филатовым. А как начиналась любовь вашей мамы и Валерия Золотухина, плодом которой стали вы?
— Мои родители, Валерий Золотухин и Нина Шацкая, познакомились в ГИТИСе — учились на одном курсе. Правда, поначалу мама на папу не обращала никакого внимания. Но, как она сама рассказывала, ей было лень писать конспекты, особенно по марксизму-ленинизму. А папа был комсоргом — прилежный студент, у него все четко. У кого еще брать конспекты, как не у самого комсорга? Вот мама к нему и обратилась, а он ей в шутку возьми да и скажи: «А целоваться будем?» Мама задорно ответила: «Будем!» Так и завертелось. А когда мама привела ухажера домой знакомить со своей мамой, моя будущая бабуля заплакала — не такой партии она хотела для дочери. Про своего мужа, погибшего на фронте, бабушка с гордостью говорила: «Мой-то Сережа был высокий, интеллигентный!» А тут какой-то мальчик из провинции, далеко не героической внешности, да еще и ниже ростом, чем ее дочь. Как я понимаю, именно мама стала инициатором скоропалительной свадьбы. Сама же потом вспоминала про отношения с отцом так: «Это была просто страсть. Страсть, которую люди очень часто путают с любовью».
— Страсть закончилась, и Валерий Сергеевич начал изменять… Вы были в курсе?
— Когда я был маленьким, такая информация, конечно, проходила мимо меня. А когда повзрослел, уже нередко становился свидетелем сцен между родителями. Была у папы такая слабость — любил он женщин. Но мало того что любил — так еще и не скрывал этого. Многие мужчины изменяют втихаря, но папе хотелось, чтобы его принимали и любили таким, какой он есть. Мамуля рассказывала, что свои похождения он, не стесняясь, описывал в дневнике. А дневник этот лежал на его рабочем столе на видном месте — он и не пытался ничего скрывать.
— Получается, ради вас родители много лет поддерживали распадающийся брак?
— Не могу сказать, что ради меня. Мама часто путалась в своих «показаниях». Сперва она говорила, что счастливыми были только первые четыре года совместной жизни с батей. Потом говорила, что только два года. Поженились они в 1963 году, а я родился в 69-м. Получается, что все разладилось еще до моего рождения. Скорее всего, их брак от распада удерживали традиционное воспитание и какие-то социальные стереотипы.
— Да уж, всего два года счастья, а прожили тринадцать лет…
— Я учился в третьем классе, когда весной 1976 года начался бракоразводный процесс. Я помню, как бабуля с мамой выставили за дверь отцовские чемоданы — страшное дело! А летом я с папой поехал в Сибирь к его родителям.
— А как в жизни вашей мамы появился Леонид Филатов?
— Леня появился на Таганке в 1969 году. Я родился в июне, и через три месяца мама уже вернулась на сцену. Вот они вместе и пришли в театр — мама из декрета, а Леня, окончив Щукинское училище. По словам Филатова, он сразу влюбился в Шацкую, но мама была замужем и держала себя крепко. Мне мама говорила, что никаких отношений интимного характера до развода с отцом у них с Леней не было — и это, на мой взгляд, важно подчеркнуть. Влюбленный Филатов пригласил маму в бар «Гробы». Это заведение находилось рядом с театром, и артисты прозвали его так потому, что там потолок был срезан, как крышка гроба. Но это было очень симпатичное и модное место — там вся театральная богема собиралась. Между прочим — любимый бар Высоцкого (со слов родителей). На свидании Леня читал маме стихи, пытался всячески завоевать ее сердце, а она строго отрезала: «Вы мне тоже нравитесь, но я замужем, и у нас ничего не может быть». Услышав твердое «нет», Леня завязал свои чувства в узел и вскоре женился на Лидии Савченко — тоже актрисе Таганки.
— А что он вам сам потом говорил про брак с Савченко? Он ее любил?
— Не помню, чтобы он мне об этом что-то рассказывал. А придумывать я не хочу. Важно, что у них были отношения и что они зарегистрировали брак.
— Они развелись из-за любви Филатова к вашей маме?
— Последние годы мама с папой хоть и жили в одной комнате, но уже порознь. Мама была влюблена в Леню, хотя и отказала ему. Просто таким образом она пыталась сохранить самоуважение, понятие «порядочность» для нее было определяющим. Хотя надо понимать: Леонид Филатов был героем ее романа. Тем самым, кого она ждала всю жизнь, о ком грезила, с кем представляла себя рядом. И вот он приходит — именно такой… Вместе с тем и Филатов тайно продолжал маму любить. И когда мама официально развелась с отцом, в Лене пробудилась надежда и он начал буквально осаждать маму. Это были очень сильные обоюдные чувства, так долго не находившие выхода. Леня надышаться на маму не мог. Она вспоминала, как в сумраке за кулисами он своими усами щекотал ее. И, видимо, они дали волю своим чувствам. Потому что потом мамуля Филатову сказала: «Любовницей я не буду. Ты женат. А что было, то было — это мой грех. Дальше сам решай свою судьбу — с кем тебе быть». Это я говорю своими словами, но суть именно такая. Ну Леня и сделал свой выбор.
— А что стало с Лидией Савченко после развода?
— Есть достаточно большое интервью, которое она дала «Каравану историй». Его можно прочитать на сайте 7дней.ru. Из него я узнал, что у Леонида и Лидии мог быть ребенок, но семейная жизнь уже трещала по швам, и Лидия Кузьминична решилась на аборт. После расставания с Филатовым она еще раз вышла замуж и вроде бы была счастлива.
— Когда Леонид Филатов переехал к вам?
— Это был 1982 год. Мама собиралась на один из последних спектаклей перед закрытием сезона Таганки. У меня каникулы, мне только исполнилось 13 лет, я сижу перед телевизором, а мама за своим туалетным столиком… И вдруг, как бы между прочим, она меня спрашивает: «Денечка, а ты не будешь возражать, если я выйду замуж?» Меня как пришибло, но не в плохом смысле. «Замуж? — говорю. — И за кого?» — «За Леню Филатова». Вот тут надо сделать отступление… В то время я Филатова называл дядей Леней — и очень его любил. Иногда мы семьей ходили к ним с тетей Лидой в гости — они жили недалеко от нас. И однажды ко мне стала приставать, ластиться их собачка Муся, не помню, какой породы — маленькая. А я был мальчишкой грубоватым, взял да и пнул ее ногой — мол, чего ты ко мне лезешь. Мама меня тут же одернула: «Деня, ты что?!» А дядя Леня стал ласково говорить: «Денечка, это же живое существо, ей же больно...» В общем, не стал меня ругать, а нашел какие-то теплые правильные слова для ребенка. И с тех пор у меня с ним сложились самые сердечные отношения. Так что, когда мама сказала, что собирается замуж за него, я был в восторге! Этим летом Филатов снимался в фильме «Избранные» в Колумбии. И, по-моему, все свои суточные (24 доллара в день) тратил на звонки маме.
— Вы ждали его приезда?
— Естественно, я с волнением ждал. Одно дело на улице встречаться, а другое — жить вместе.
— Что он привез из Колумбии?
— Я помню, он привез однокассетный магнитофон и записи Bee Gees, Демиса Руссоса, ABBA и Шарля Азнавура. Кстати, надо заметить, что у Лени слуха не было от слова «совсем». Но у него был прекрасный вкус. Например, он очень любил «Болеро» Равеля.
Расписались Леня и мама или в 86-м, или в 87-м году. И мама по паспорту стала Филатовой. Они не женились раньше, так как ждали, пока разведенному Филатову дадут отдельное жилье. Оформи они отношения раньше, и своей квартиры Лене не видать — такие были законы. Но как только он получил однокомнатную квартиру на Библиотечной улице в новостройке — в тот же день они с мамой подали заявление в загс. Уже в девяностых они продали эту квартиру и, доплатив какую-то сумму, купили «двушку».
— С вами же еще жила и бабушка… Говорят, от второго зятя она тоже была не в восторге.
— Да, не в восторге, но уже совершенно по другой причине. Леня ведь курил как паровоз. Даже вся его пластика строилась на том, чтобы быть с сигаретой. И курил он в квартире абсолютно везде. Между прочим, болгарские дорогие сигареты ВТ — 80 копеек стоили. Но он много снимался и мог себе позволить. Мама не курила, но ради любимого закрывала на его привычку глаза. А бабуля на дух не переносила табачный дым. Вот такая несовместимость — и под одной крышей.
Второй раздражающий бабушку фактор заключался в том, что у нас после спектаклей часто устраивались тусовки, на полночи, очень шумные. Я шел спать, а бабуля пыталась разогнать знаменитых друзей родителей, ссылаясь на то, что ребенок спит. Правда, ребенку было уже лет 14—16, но утром мне действительно приходилось рано вставать в музыкальное училище. Матрона Кузьминична — моя любимая бабуля — обо мне всегда заботилась. В детстве она мне заменяла мать, в то время как родители пропадали на репетициях, гастролях, спектаклях и съемках.
Бабуля ворчала на Леню, но мирилась с его недостатками — ведь маме она желала счастья всей душой. Она видела, как Леня относится к ее дочери, и не могла его за это не ценить. А человеком он был очень щедрым. До прихода Лени мы жили довольно скромно. Но я об этом и не задумывался. Благосостояние нашей семьи было для меня нормой. И не в правилах нашей семьи было посвящать меня в детали семейного бюджета. И вот однажды мама дала мне десять рублей — очень большие деньги — и попросила сходить в кулинарию что-нибудь купить. И я на всю эту десятку купил какой-то мясной рулет. Принес добычу домой, а мама, узнав, что сдачи нет, чуть не заплакала: «Как же мы теперь месяц проживем? Вот сам это и ешь!»
Но когда появился Леня — все изменилось. Потом выяснилось, что он помогал маме и прежде. А для меня Леня стал своеобразным Клондайком. Как только он к нам переехал, сказал мне: «Деникин (а он меня так называл), ты человек молодой, я понимаю, что у тебя могут быть юношеские потребности. Если тебе что нужно, ты всегда ко мне обращайся, не стесняйся!» А я был не приучен просить, поэтому долго не решался. Но однажды набрался смелости и спросил рублик. Тут же без встречных вопросов получил трояк. Вот так просто? Я был потрясен! Слов не было: «Спасибо, дядя Леня! Спасибо!» Пошел сразу тратить, друзей позвал. Через неделю или две решился подойти снова: «Дядь Лень, а можно?..» Опять тот же жест — рука, шуршащая в кармане, — пять рублей дает! С тех пор у меня всегда были деньги на кино и другие карманные расходы.
— А кто в семье проводил с вами воспитательные беседы?
— Однозначно Леня, и точка. Честность, честь, мужество — вот то, что он пытался во мне воспитать. Я узнал, что такое НАСТОЯЩИЙ отец. Он мог зайти ко мне в комнату и просидеть у меня час-два, мы говорили обо всем. Я его расспрашивал о кино, о театре, о книгах…
— Какими-то сердечными делами тоже можно было поделиться?
— Это в обязательном порядке. У меня были первые влюбленности, и я у него спрашивал совета. И Леня пытался влезть в мою шкуру и разобрать ситуацию. С ним можно было доверительно говорить о чем угодно! Может, только о политике тогда не разговаривали — мне это было не интересно.
— И Леонид Алексеевич стал вас подводить к мысли о поступлении во ВГИК?
— Оканчивая школу, я готовился к поступлению в музыкальное училище на дирижерско-хоровое отделение. Какое-то время я хотел стать джазовым музыкантом. Потом захотелось быть актером. Поделился этим с Леней, а он мне говорит: «Зачем тебе это актерство? Профессия зависимая. Ты лучше в режиссуру иди». И очень быстро он меня перевербовал. «Но сначала, — мечтал Филатов, — тебе надо поступить на исторический факультет в университет. А потом окончишь двухгодичные режиссерские курсы». С таким планом на будущее я и пошел в армию.
Но планы изменились. Времени подумать было много, и я решил: зачем терять пять лет на освоение профессии историка, если я не планирую этим заниматься? «Ну, тогда сразу во ВГИК», — согласился Леня. Я попал в мастерскую Ираклия Квирикадзе, хотя мы его практически не видели, в реальности с нашим курсом занималась его супруга Нана Джорджадзе. Учиться мне нравилось, но мастерская была совершенно не моя по духу. У меня были другие приоритеты, я считал, что кино, оставаясь искусством, должно быть коммерческим. Нана же режиссер фестивальный, у нее все такое непонятное, хоть и возвышенное. Да и Леня меня учил: «Ты должен сначала научиться историю прописывать, — и добавлял, смеясь, — а потом уже заваливай, как Тарковский, валежником, чтобы было непонятно». Во ВГИКе я проучился два года…
— А потом ушли из института и поступили в семинарию?
— Окончив второй курс, я отправился в отдел кадров и попросил свои документы под предлогом, что хочу устроиться летом на работу. Это был 93-й год, и мне секретарь сказала: «Вообще-то у нас такое не разрешается». Но вроде в стране демократия… Поэтому она, немного подумав, выдала документы со словами: «Только не забудь принести обратно!» И я пошел поступать в семинарию. И поступил. Больше во ВГИК не поехал — боялся, что не смогу бросить прежнюю жизнь…
— Семинария находилась в Сергиевом Посаде?
— Да, незадолго до этого Загорску вернули историческое название. В семинарии обучали, по-моему, года четыре. А чтобы получить высшее образование, потом можно было поступить в академию — и там еще несколько лет…
— Вы не учились в академии?
— Нет, я и из семинарии ушел. И от бабушки ушел, и от дедушки ушел. Я проучился всего один год, за который окончил два класса. Потом, правда, заочно еще половину третьего класса освоил… Ну не было уже у меня возможности учиться дальше — появилась семья. А чуть позже и мою бабулю разбил инсульт. Я был единственный, кто мог и был в силах за ней ухаживать. На тот момент мама уже ухаживала за Леней.
— То есть, чтобы стать священником, не было необходимости оканчивать семинарию?
— В то время — в середине девяностых — началось бурное строительство храмов. Духовенства катастрофически не хватало. На этой волне меня и рукоположили, как и многих священников, предполагая, что образование будет окончено заочно.
— Вы венчали Леонида Филатова и свою маму!
— Да, и венчал я их дома. Потому что Леня был уже нетранспортабельный. Даже не помню, кто был инициатором, но все отнеслись к этому с огромным энтузиазмом.
— Вы в те годы с Леонидом Алексеевичем вели духовные беседы?
— Беседы вели, но к консенсусу не приходили. У нас и прежде с ним случались разговоры о вере, но они были такие интеллигентские, в стиле 80-х, а теперь я уже как бы с высоты своих знаний пытался до него донести какие-то собственные убеждения. Я мечтал, чтобы Леня прочитал Библию. Но он все не читал. Очень часто люди нецерковные приходят в церковь, думая, что они многое понимают. А на самом деле они ничего не понимают или понимают не так. Как пример: когда я был маленький, мне очень нравилось, как выглядят математические формулы. И я, не понимая этих знаков, во дворе мелом на асфальте чертил какую-то ахинею. И мне казалось, что это и есть математика, а все, глядя на меня, думают, что я очень умный. И тут какой-то мальчишка, старше меня, подошел, написал передо мной формулу и говорит: «Да ты даже вот это не можешь понять! А что ты тут пишешь?» Невоцерковленные люди похожи на того меня, маленького, — как мартышка и очки… С Леней мы тогда говорили на разных языках. Мне казалось, что мир рушится, Филатов погибает. И я его пытался спасти своими душеполезными беседами, чем только раздражал. И маме приходилось спасать Леню от меня. Изначально он не принял того, что я пошел в семинарию. Ведь он так много в меня вложил… Потом-то Леня сказал, что я поступил правильно. Но, думаю, он очень хорошо поработал над собой, прежде чем сказать это мне. Вряд ли сердцем он принял мой выбор. Но Леня хорошо знал, как его признание и слова поддержки важны для меня.
— А ваш родной отец принял ваш выбор? Вы просили у него благословение?
— Просил. Но тут надо сделать отступление. Дело в том, что после развода родителей я виделся с отцом довольно редко — ни мамой, ни бабушкой это не приветствовалось…
— Но он и не проявлял должной инициативы, судя по всему. Не искал этих встреч?
— Да нет, он-то искал. Но, во-первых, у него только что родился сын Сережа — в 1979 году, у нас разница 10 лет. А во-вторых, папа очень много работал. Ему нужно было оплачивать кооперативную квартиру, где он поселился с новой семьей, плюс дача, плюс машина. Отец был трудоголиком и никогда не отдыхал. Я не могу представить своего отца просто гуляющим по лесу, дышащим свежим воздухом, или сидящим на пляже. Такого не было никогда!
В общем, папа редко появлялся, а с Леней у нас сложилась настоящая семья. О такой многие мечтают. Мама была счастлива, и ей очень хотелось забыть все, что было связано с прежним браком. Она стала меня подначивать — мягко говорила: «Денечка, как было бы хорошо, если бы все, и ты тоже, были бы Филатовы. Денечка, ты же любишь Ленечку!» «Заряженный» мамой, я подошел к Лене и сказал о «своем» желании. Тогда мне исполнилось или вскоре должно было исполниться 14 лет. Понимая, что, став взрослым, я могу пожалеть о своем незрелом подростковом решении, Леня меня стал очень мягко отговаривать: «У тебя замечательный отец, он тебя любит…» И все в этом духе. Маме, разумеется, было досадно, но все осталось по-прежнему. На отношениях внутри семьи, однако, это не отразилось: Леня был отцом, а я — сыном.
Возвращаясь к вашему вопросу: батя дал мне свое благословение на принятие сана, но довольно обтекаемо. Он отнесся с пониманием, но сказать, что был рад, я не могу.
— Вы с ним стали ближе, когда сами стали отцом? Сегодня у вас шесть детей!
— Да, конечно. Был переломный момент в нашем общении. Это был 1990 год. Незадолго до этого в страну как раз вернулся Юрий Любимов, и батя с Леней Филатовым оказались по разные стороны баррикад. Хотя до этого поддерживали нейтралитет — в театре друг с другом держались очень корректно. Правда, раскол в отношениях начался еще раньше — с отъезда Юрия Петровича и прихода в театр Анатолия Эфроса. Филатов, Смехов и Шаповалов тогда просто уволились из Таганки — перешли в «Современник». А батя остался с родным театром и Эфросом. Вся эта ситуация с разделом Таганки спроецировалась и на меня какой-то сокровенной ревностью Лени — своих-то детей у него не было. А я как раз в то время потянулся к родному отцу. В армии начал читать Священное Писание и почувствовал острую потребность поговорить с батей — выяснить отношения. Это было нужно мне самому. Тогда я ему и рассказал, что у меня были помыслы сменить фамилию, и попросил прощения. Так мы с отцом примирились, не ссорясь. Естественно, обнялись, и на глазах чего-то такое было мокрое — сентиментальная сцена. Но для меня это очень важный момент в жизни, потому что именно после этого многое встало на свои места. Однако важно заметить, что Леня все равно остался для меня отцом, на отношениях с ним наше сердечное примирение с батей никак не отразилось.
— А почему вы отца называете батей?
— Я же ему написал письмо, которое он, кстати, опубликовал в одной из последних своих книг. А эпиграфом я поставил строчку «Батя, батя, выйди к нам!» Это слова из оперы Мусоргского «Хованщина». Очень драматическая партия, которую исполняет хор стрельцов, когда они приходят к князю Хованскому. По своему надрыву эта сцена точно выражала мое отношение к отцу в своем покаянии. Именно тогда для меня отец и превратился в батю. Это письмо я ему написал, когда повесился брат Сережа. Отец пребывал в полном упадке, и я ощущал потребность его поддержать. И написал: «Батей ты стал для меня тогда, когда меня простил. А когда ты меня простил, ты меня родил как сына».
— А что привело вашего брата к депрессии? Какие-то внутренние демоны? Или семейные неурядицы?
— Там всего, судя по всему, намешано. Серега ведь не был религиозным человеком. При этом с интересом относился к каким-то сатанинским группам — слушал их музыку. Я удивлялся: «Ну и чего тут хорошего?» — «Тут есть какая-то эстетика». Он играл в группе «Мертвые дельфины». Может быть, для кого-то это и нормальное название… А в 20 лет он увлекся нумерологией, просчитывал, в какой день ему надо уйти из жизни. Дело в том, что суицидальные наклонности у него наблюдались с юных лет. В 16 он наглотался таблеток, его откачивали в больнице. Уже тогда я бате сказал: «Это будет продолжаться». Я его предупредил, хотя отцу было и неприятно это слышать от меня…
— Где-то я прочитал: вы жалели, что отец не успел оформить свои отношения с Ириной Линдт…
— Понимая, что батя уходит из жизни, я думал о том, какую он оставляет о себе память. И однажды в некоем отчаянии я ему сказал: «Батя, может быть, тебе надо сейчас развестись с Тамарой и начать жить с Ириной открыто в законном браке? Кто-то два раза женится, кто-то три, кто-то пять… Что в этом такого?» Сергея уже не было на свете, а у Ирины рос Ваня. И многие осуждали Золотухина, а те, кто не осуждал, все равно понимали, что ситуация ненормальная. Но батя посмотрел на меня как на идиота, и я, конечно, сразу осекся и покаялся: «Прости меня». Каким-то образом эта история стала достоянием общественности. И это выглядело, будто я на стороне Ирины выступил против Тамары Владимировны, которая ко мне всегда хорошо относилась. А я — не на стороне Ирины, не на стороне Тамары Владимировны, я на стороне отца. Мне было важно, чтобы о нем осталась добрая память — и это был мой жест отчаяния.
— И Ваня Золотухин, и ваша дочь Маша продолжили актерскую династию. Мария Золотухина сыграла одну из ролей в новом фильме Сергея Урсуляка «Праведник». Как вы отпустили дочь в актрисы?
— С трудом. Я очень не хотел, чтобы она становилась актрисой. Предлагал пойти в Институт международных отношений. Она училась в мидовском классе, осваивала стенографию, и долгое время мы готовились к поступлению в профильный вуз. Но не лежала у нее душа к этому. Тогда мы предложили ей попробовать себя в журналистике. «О, классно!» — сказала Маша. Еще полгода готовилась к журфаку. Тоже поняла, что не ее. «Ну давай ты будешь художницей!» — сказал я. У моих девчонок есть явный дар к живописи. «Ой, но ведь это надо всю жизнь за мольбертом стоять в одиночестве...» — «Ну а кем ты тогда хочешь стать?» И хотя жена моя Алла Андреевна мне не раз говорила, что наша дочь мечтает стать артисткой — Маша ведь даже ходила в театральный кружок в школе, — мне все равно не верилось, что это всерьез…
Но получилось как получилось… Маша — выпускница мастерской Константина Райкина в Высшей школе сценических искусств. После вуза Константин Аркадьевич принял ее в труппу «Сатирикона». Дочь доказала свое право на профессию. И сегодня играет главную роль (Катерину) в спектакле мастера «Гроза». Хотя Маше, с ее воспитанием, с ее принципами, очень сложно в актерской профессии. Сейчас же кино, да и театр тоже, достаточно свободные, раскованные…
— А мама ваша обрадовалась, что внучка хочет пойти по ее стопам?
— Она тоже не верила, что Маша станет актрисой. Мама не видела в моих детях актерских проявлений. Ну это нормально — ведь я и сам в них не видел того, чего не хотел замечать.
— А как Нина Сергеевна жила, когда осталась одна? К моменту ухода из жизни Леонида Алексеевича она уже не работала в театре?
— Нет, ее пригласил к себе в «Школу Современной Пьесы» Иосиф Леонидович Райхельгауз, и она там несколько лет играла. Последним спектаклем, который они выпустили вместе с Леней в «Содружестве актеров Таганки», стала «Чайка» в постановке Сергея Соловьева. Мама играла Аркадину. Это был очень красивый спектакль, но просуществовал он недолго, потому что именно на этом спектакле у Филатова случился микроинсульт. И мама посвятила себя тому, чтобы ухаживать за Леней. А когда и ее саму в 2017 году разбил инсульт — она снова проявила волю и самостоятельность. Категорически отказалась от услуг соцработников и сиделок. Разве что моей жене и внукам разрешала помогать себе. Но жила по-прежнему одна, и спорить с ней было бесполезно. Однако мы все равно старались навещать ее как можно чаще. А уж дни рождения и все мало-мальски значимые праздники проводили у нее. Мама обожала играть в Scrabble — составлять слова. Особенно со мной, потому что я мог позволить себе фамильярность в ее адрес, веселил ее до смеха, дурачился и общался в ироничной форме: «Мама, чего это ты тут шаманишь?! Не подсматривай в мои карточки!» Азартна она была очень, подмухлевать любила — ну ребенок прямо.
— А вы в детстве понимали, что ваша мама очень красивая актриса?
— Я понимал, что она самая красивая мама! Как в том мультфильме про бегемотика — для каждого из нас наши мамы самые красивые.
— «Все богини — как поганки перед бабами с Таганки!» — писал Вознесенский. Мне кажется, Андрей Андреевич эти строчки вашей маме посвятил.
— По семейной легенде, Андрей Андреевич засматривался на маму…
— Мама вас впечатляла в главной роли в спектакле «Мастер и Маргарита» по Булгакову?
— А я видел этот спектакль всего лишь раз. Когда мне было 14 лет, меня Леня специально заставил прочитать роман, чтобы я со знанием дела сходил на один из последних спектаклей «Мастер и Маргарита». Это был, по-моему, 83-й год… Думаю, что мама и была Маргаритой. А Леня — Мастером — это точно! И оба они играли самих себя. Мама ведь ждала своего Леню столько лет и посвятила всю себя ему — без остатка!
